* Орёл мух не ловит. (лат.)

Комментарий к Глава 7, в которой прево удивляется, священник действует, а поэт ловит вдохновение

Реальный Робер д’Эстутвиль умер в 1479 г. и должность парижского прево занял его сын Жак. Но раз уж у Гюго он ещё жив, то пусть и тут будет.

========== Глава 8. Ходатайство и ссора ==========

Не заходя домой, не смыв дорожную пыль и не переменив одеяния, Жеан Фролло, понукаемый нетерпением, отправился на Соборную площадь. Эсмеральду он там не увидел, что его огорчило, но, впрочем, не встревожило — не проводить же девушке весь день на одном пятачке земли. Верховный судья лёгкими кошачьими шагами поднялся на крыльцо собора, торопясь встретиться с Клодом и Квазимодо. Его появление вызвало оживление в стане попрошаек, как саранча облепивших паперть. Нищие, истинное бедствие собора, титаническими усилиями капитула изгоняемые за врата храма, чтобы не мешали богослужению своими громогласными стенаниями, оставили свои занятия. Все, кто протягивал за подачкой руку, жалобно подвывая: «Денежку, милостивый государь! Денежку!», кто спорил, не поделив место, кто истреблял зверонаселение завшивевших до безобразия лохмотьев — повернули головы, уставившись на Фролло. Дерзость бродяг подогрета была памфлетом Гренгуара, а мантия и чёрный шаперон, изобличавшие в Жеане законника, действовали на них, как красная тряпка на быка. Как было удержаться и не подразнить ненавистного судью?

В целом из выкриков о рыкающих львах и лицемерных волках, пьющих кровь из ран невинных агнцев, Фролло не узнал ни о себе, ни о прочих крючкотворцах ничего нового. Однако оскорбление — тяжкое оскорбление его чести — de facto нанесено, и судья догадался, чьих рук, вернее сказать — пера, тут вина. Медленно повернув голову, Жеан нацелил тяжёлый взор в сторону обидчиков. Так, наверное, смотрела на дона Гуана ожившая статуя командора. Побирушки шарахнулись, как цыплята от ястреба, прикрыв заслоном немытых тел и костылей тех собратьев, которые вопили громче всех. Брезгливо отвернувшись, ничем более не выдавая уязвимости, Верховный судья скрылся за дверьми с ажурной решёткой, ради которой, по преданию, молодой кузнец Пьер Буланже продал душу дьяволу.

На ловца, как известно, и зверь бежит. Епископ Парижский сам величаво шёл навстречу брату.

— Жеан, ты вернулся! Я не ждал тебя так скоро, — провозгласил старший Фролло, раскрывая объятия. — Идём же, брат мой! Ты, верно, проголодался и утомился с дороги.

Судья, и в самом деле испытывавший голод, не отказался от приглашения и последовал за Клодом в монастырскую трапезную. В просторном зале рефектория, устланного половиками, усыпанными листьями мяты, с длинными столами и скамьями в этот час не было никого, кроме трапезника и монаха, назначенного ему в помощь. Трапезник, рачительнейший из насельников обители, поставил перед гостем миски с кашей и овощами, сыр, хлеб, стакан вина и ложку, после чего вернулся к своим обязанностям. В зале стояла тишина, нарушаемая только звуками, доносившимися с кухни, сопровождающими всякое приготовление пищи и чистку посуды, а также жужжанием мухи, ещё не пойманной мухоловкой.

Угостив брата, предусмотрительный священник вполголоса расспрашивал о поездке, о королевском здоровье, о наживающемся на нём придворном медике Куактье и, вспомнив, сказал вдруг:

— Прости, что обременяю тебя всяческими пустяками. Но не мог бы ты рассмотреть дело одной девушки? Молодой человек, ходатайствовавший за неё, уверял, будто ты просто обязан помочь несчастной.

Жеан удивлённо приподнял бровь. До сих пор Клод, верша власть церковную, не вмешивался в деяния светской, действуя по принципу «Кесарю — кесарево, а Богу — Богово». Судья, как никто другой, знал его отзывчивый характер, побуждавший священника исполнять беспрестанные просьбы, выслушивать жалобы и помогать несправедливо обиженным. Но должен же иметься предел у всякой добродетели!

— Недоставало ещё, — подумал Жеан, — чтобы посторонние, злоупотребляющие мягкостью Клода, принялись через него докучать мне.

В целом Верховный судья солидарен был с мессиром д’Эстутвиль, приведшем изречение об орле и мухах. С какой стати ему разбираться в делах какой-то мелкой сошки? Жеан давно уж плавал гораздо выше.

— Что за молодой нахал досаждал тебе и за какую девицу он просил? — лениво поинтересовался Фролло, чтобы не огорчать брата.

— Его звали… — священник помедлил, вспоминая. — Пьер Гренгуар.

Если Клод ставил перед собою цель заинтересовать брата, то он без труда её достиг. Услышав знакомое имя, Жеан от неожиданности поперхнулся, вздрогнул, сжал в пальцах салфетку и, устремив на священника цепкий взгляд, прохрипел враз севшим голосом:

— Продолжай…

— Он, видишь ли, обеспокоен судьбой той цыганки, что зарабатывает на хлеб танцами и представлениями. С его слов, девушку поймал за руку некий офицер, когда она пыталась обокрасть его. Вырываясь, девица ранила офицера кинжалом. Ещё, как я узнал от господина парижского прево, пострадавший опознал её как… — епископ запнулся и произнёс скороговоркой, — публичную женщину.

Жеан стрельнул глазами по сторонам. Трапезничий подметал пол, вовсе не интересуясь перешёптыванием братьев, его помощник отлучился на кухню.

— Вздор, — тихонько прорычал судья Фролло. На порозовевших скулах его заиграли желваки, брови нахмурились. — Эсмеральда непорочна, как Святая Цецилия… То есть, была… И не спрашивай, каким образом я это установил, — быстро проговорил он, заметив недоумение епископа. — Когда её схватили? Где она сейчас? Расскажи мне, Клод, расскажи всё, что знаешь!

Судья похолодел от волнения, руки его задрожали. Если он опоздал и Эсмеральду приговорили, всякая помощь бессмысленна. Пусть даже она виновна, но знать, что её обесчестили, опозорили, подвергли пыткам! Это светлое создание, дарившее ему неземное блаженство, умертвили, бросили в зловонный склеп Монфокона!

— Её арестовали дня четыре тому назад, — прошептал священник. — По счастью, моё посещение господина д’Эстутвиль оказалось весьма своевременным: дело девицы не успели разобрать и прево обещал отложить суд до твоего возвращения. Её держат в Пти-Шатле.

У Жеана отлегло от сердца. Он тут же простил бродячему поэту все его выходки, совершённые и грядущие, включая происшествие на паперти, восхвалил отзывчивость Клода. Добрый пастырь, в некоторых вещах наивный, как дитя, не подозревал, какие тесные отношения связывают брата с уличной плясуньей, хотя свидания их назначались у него под боком, но обрадовался желанию законника восстановить справедливость.

— Благодарю за то, что принял в ней участие, Клод! — поднялся судья. — Я сейчас же отправляюсь в Пти-Шатле.

— Благослови тебя Бог, Жеан! — ответил священник.

Эсмеральда, за неимением иных занятий, свернулась калачиком на тощей соломенной подстилке, безуспешно пытаясь задремать. Голод и тревога гнали сон прочь. Чуткая ко всему, происходящему вне камеры, она привстала, уловив быстрые шаги, голоса и позвякивание ключей. Обострившиеся чувства подсказали цыганке, что идут по её душу. Возглас ужаса, готовый сорваться с её губ, когда в замочной скважине повернулся ключ, замер, едва узница узнала того, кто стоял за спиной надзирателя. Вздрогнув от радости, она с улыбкой вскочила было на ноги, приветствуя Фролло, но сообразила, что этого не следует делать, пока на них смотрит тюремщик, и только облегчённо вздохнула, предвидя окончание заточению.

— Оставь нас! — приказал стражнику Жеан.

Тот послушно удалился. Фролло притворил за ним противно скрипнувшую дверь. Лишь тогда, дав волю чувствам, Эсмеральда бросилась на шею своему другу, осыпая поцелуями его щёки и беспрестанно повторяя:

— Жеан! О, Жеан, я ни в чём не виновата! Он солгал! Спаси меня! Мне здесь плохо, меня кусают мерзкие насекомые, мне душно, я хочу уйти отсюда!

— Успокойся, моя хорошая, — мягко приговаривал Фролло дрогнувшим голосом, гладя её по волосам, целуя руки, — ты выйдешь отсюда, даю слово. Потерпи, завтра ты будешь свободна.