— Какие шлюхи? Мы здесь не за этим. И ее звали Кэрол!

— То инопланетная чика, придурок!

Уэйд не вмешивался в бесконечный спор, он пытался примириться с мыслью, что на месте его старого дома стоит теперь сраный торговый центр, мигающий убогой объемной рекламой, и вообще весь квартал превратился в какой-то центр семейного досуга.

— Интересно, Адский дом снова стал приютом? Контактным зоопарком?

— Хорек при таком раскладе прижился бы.

— Он везде бы прижился.

— Тебе разве не интересно? Мне очень интересно!

— И мне!

— Мы не пойдем в Адский дом, — пробормотал Уэйд, глубже натягивая капюшон толстовки. — Мы не пойдем никуда, где нас знают. Мы просто разберемся, что за хуйня происходит, и быстренько свалим.

— И в Куинс мы носа не сунем, да?

— Ага. И не будем пялиться в небо через каждые два шага, надеясь, что там пролетит спандексная жопка.

— Господи, какая ж охуенная у него была задница. До сих пор помню это чувство, когда…

— Заткнись!

— Да у Питти наверняка уже давно нормальная семья, рыженькая женушка и трое симпатичных детишек.

— С чего ты взял, что ему нравятся рыжие?

— Интуиция. Он выглядел, как любитель рыженьких.

— Или лысых долбоебов.

— Вот этого в нем точно не осталось.

— В точку! Давай пятюню.

Желание разбить голову о ближайшую стену становилось все назойливее. Уэйд чувствовал, да нет, знал он с самого начала, что возвращаться в Нью-Йорк паршивая идея. Вот только выбора не было. Особенно, когда дыры от пуль окончательно перестали затягиваться.

***

Осев в городке Морон, с очаровательными козлятками, пасущимися у куч мусора, кубинцами, разъезжающими на велосипедах, да орущими под окнами курицами, что забредали во двор и кудахтали так громко, будто напрашивались стать котлетами, Уэйд понял, что мир закончился и бежать больше некуда.

— Эй, мистер, как вас там, блядь, — вздохнул Уилсон. — Заберите своих чертовых кур, пока я не…

Мистер-как-там-вас-блядь уставился на него глазами с нездоровыми красно-серыми белками, моргнул и вытащил ружье, ловко, словно сраный фокусник — кролика.

Уэйд принес в теле россыпь дроби, как славные кубиночки приносят домой яблоки с рынка. Заботливо вытащил всю пинцетом, сделанным из вилки и облитым дешевым спиртом, сложил в крышку из-под сальсы и забился подыхать в дальний угол съемной халупы.

— Ну и долбан, Господи.

— Ты в курсе, что еще немного, и начнешь разлагаться и вонять?

— Допустим, воняешь уже сейчас.

— Да и разлагаешься, походу, тоже.

Уэйд повернул голову и вздохнул.

— Не нагнетайте.

Белый, сворачивавший самокрутку, только пожал плечами:

— Без базара, бро, но помирать-то неохота.

Желтый закатил глаза.

— Да ладно? Серьезно? Он откинется не сегодня-завтра, а все равно прется к ебанутому кубинцу и жрет свинец. Даже для меня это выглядит как попытка суицида. Идиотского суицида.

— Будешь? — ласково спросил Белый, наклонив голову, и протянул косяк. — Давай-давай. Нам пиздец, как бо-бо.

Уэйд взял остро пахнущую самокрутку. Желтый наклонился и поджег.

— Пиздуй в Мексику.

— Нет.

— Да. Иначе сам знаешь. Будь добр, сунь эту гребаную гордость себе в нагретый неразработанный анус и вали, куда сказал Фрэнк, ясненько?

— Что, если Фрэнк напиздел? — выпустил дым Уэйд, чувствуя, как боль слегка отступает.

— Возможно, но вариантов все равно нет. Ты сдыхаешь, Уэйд. Мы все сдыхаем.

— Все снова кончится Нью-Йорком, помяните мои слова.

— Сожалеем, принцесса.

— Может нахер, а? — дернулся Уэйд, отчего кровь из пробитого бока плеснула, что томатный сок из рваного пакета.

— Ты кури, придурок, кури, — посоветовал Желтый, доставая аптечку и читая мелкие буковки инструкции к обезболу.

— И не забывай, — подхватил Белый, — что даже если не хочешь жить ты, в нашей общаге полно ребят с другим мнением. Но, ладно, я или, вон, он.

— Эй, я хочу жить, — огрызнулся Желтый, заправляя жесткую нить в иглу.

— Но что, если захочет другой парень, — понизил голос Белый, — тогда что? Ты, друг, все равно, что Халк.

— Только не зеленый.

— Никогда не любил зеленый, — пробормотал Уэйд, глядя на иглу с нитью в своей левой руке. Какой бы отвратительной идея ни казалась, нужно было себя штопать.

— Я вам что, белошвейка? — поинтересовался он, поднимая голову, но комната была пуста. — Предатели, блядь.

Предатели или нет, но правы были, не поспоришь. Красный последнее время давал о себе знать все чаще. Хуже, чем тогда, когда Уэйд старался не думать, и намного хуже, чем последовавший за этим «когда» десяток лет.

Уэйд пытался понять, пытался найти закономерность, пытался даже забиться в ебаный Джуно, где нет нихуя и холод такой, что яйца звенят, как колокольчики эльфов Санты, в надежде, что помогло раз, то поможет и второй.

Не помогало, и чем дальше, тем хуже. Уэйд приходил в себя в крови с ног до головы, Уэйд терял часы и целые дни. Уэйд начал видеть Желтого и Белого.

— О, не обращай внимания, — отмахнулся Желтый. — Мы сегодня просто ужасно вышли из себя.

— Из тебя, — подхватил Белый.

И они довольно заржали, словно эта шуточка тянула на что-то большее, чем ебаный стендап одного психопата.

Он даже привык. Привык к Желтому и Белому, похожим и, одновременно, отличающимся, как братья-близнецы, один из которых торчит на героине, а другой — на крэке. Привык к ярости, клубившейся внутри, как ядовитая рвота, неизлечимой никакими смертями: ни собственными, ни чужими.

А вот к тому, что регенерация всерьез и без шуток стала отказывать — к этому привыкнуть не получалось.

И тут он наткнулся на Карателя. Куба была настолько унылой дырой, что, казалось, если собака обосрется, об этом напишут в национальных газетах. Так что Уэйд, можно сказать, почувствовал, как Фрэнка принесло на островок.

Раньше они крепко враждовали, но Уилсон считал, что желание хорошенько кого-то угандошить — залог отличной дружбы. Да вспомнить хоть бы и Логана!

— Дерьмово выглядишь, Уилсон, — веско заметил Касл. — Дерьмовее, чем обычно.

Уилсон усмехнулся.

— Двигаюсь в заданном направлении.

— Помирать, значит, приполз?

Фрэнк принялся за свою конскую порцию обеда, а Уэйду даже смотреть на еду было тошно.

— Умирать? С чего ты взял? Я здесь козочек и пушистых кроликов развожу. Хотел шиншилл, да что-то не вышло. Жарко им тут, понимаешь, передохли все.

Касл внимательно глянул на Уэйда исподлобья, жуя, а потом невзначай поинтересовался:

— В цивилизацию-то давно выбирался? Новости знаешь?

Уэйд пожал плечом.

— Примерно вечность назад. Я, вроде как, теперь не у дел.

— М-м-м, — многозначительно протянул Каратель. Хлебнул пива и снова взялся за еду. Уэйд выжидающе уставился на него.

— Ну? Я же чувствую, что у тебя что-то есть на крылышках, давай выкладывай, залетная пташка.

Фрэнк был ужасно неторопливым и железобетонным, что ужасно бесило Уэйда. Он и подыхая был живее.

— Мутанты вымерли, — наконец выдал Касл.

Уэйд оторопел.

— В смысле?

— А сколько смыслов ты видишь? Несколько лет уже эта хрень творится. Я не из ваших, но со многими связи были. Теперь никого. Кто заболел, кто потерял способности. Сгорели все до единого, как спички.

— Охуеть, на какие метафоры ты способен, — машинально съязвил Уилсон и замолчал.

— Все разного возраста. И никто ничего не делает.

— Есть догадки?

Касл пожал плечами.

— Слухи разные ходят. Говорят, правительство. Какие-то парни, то ли Трансиген, то ли как-то так.

Уэйд молчал, Фрэнк медленно жевал свой ужин, потом кашлянул, отодвинул тарелки и пустой стакан из-под пива.

— Езжай в Нью-Йорк.

— Не вариант, — резковато отозвался Уилсон.

Фрэнк вскинул бровь.

— Мне туда дорога закрыта, — мрачно пояснил Уилсон, — никакого Нью-Йорка, Эмпи и Старбакс на Бродвее. Запрещено. Алярма. Харам.

— Почему вообще все всегда происходит только в Нью-Йорке? — возмутился Желтый, привалившись бедром к стойке и сложив руки на груди. — Что за дискриминация? В этом мире так много чудесных интересных мест: Гватемала, Корея. Канада, в конце концов. А всех злодеев тянет в эту климаксичную старуху Америку.