Но более всего Паркер был собран, когда его допрашивали.

Он сидел за трибуной спокойно, достаточно расслабленно, достаточно ровно. Отросшая челка падала на глаза, Питер то и дело отбрасывал ее назад быстрым жестом.

Паркер поклялся говорить правду, выдохнул, нашел взглядом Уилсона, улыбнулся ему, но не губами, а словно бы всем лицом, и снова сосредоточился на допросе.

— Вы утверждаете, что знакомы с Уэйдом Уилсоном с две тысячи восемнадцатого года?

— Мы познакомились в две тысячи восемнадцатом. В девятнадцатом году он уехал, и мы не виделись до сентября прошлого года.

— То есть, десять лет?

— Верно.

— Сколько лет вам тогда было, мистер Паркер?

Питер чуть поднял бровь.

— Шестнадцать.

— И что общего могло быть у шестнадцатилетнего школьника и наемного убийцы?

— Протестую, — поспешно вмешался адвокат. — Вопрос не имеет отношения к слушанию.

— Протест принят, — важно согласилась судья. Прокурор поморщился.

— Итак, вы не виделись десять лет. Что случилось после?

— Мы снова столкнулись в Нью-Йорке, — дернул уголком губ Паркер.

— Случайно?

Питер пожал плечами.

— Я бы не сказал. Я хотел найти Уэйда. Увидеться со старым другом спустя столько лет.

— Что было после того, как вы его нашли?

Уилсон пробормотал себе что-то под нос, вздрогнул от смешка. Паркер и бровью не повел.

— Я увидел, что он серьезно болен. Меня это обеспокоило.

Майлз снова уставился на Дэдпула. Тот сидел ссутулившись, сложив на коленях крепко сжатые кулаки. Каждые несколько секунд он чуть менял позу: то расслаблялся, то, наоборот, втягивал голову в плечи и напрягался. Моралес прислушался к его бормотанию.

— Буду говорить я, — говорил сам себе Уилсон. — С хрена ли? Да потому что я самый нормальный из вас, долбоебов. Ха, рассказывай давай, нормальный он. Кто вчера впал в ступор и не отвечал почти два часа? Я пытался отдохнуть от вас, придурков, вы мне надоели. Не пизди. Чуть не откинулся опять. Хватит вам. Чувак с усами говорил, он обратится к каждому из нас. Посмотрю, как он поболтает с Красным, ага. К каждому адекватному из нас. И где он таких найдет?

Судейский молоток резко ударил по деревяшке. Майлз, испугавшись громкого звука, вздрогнул, а Уилсон вдруг поднял голову и уставился прямо на него широко распахнутыми, лишенными ресниц глазами.

Моралес судорожно отвернулся.

Уилсон выглядел плохо, очень плохо, это было видно даже невооруженным взглядом. Почти ничего не осталось от огромной угрожающей фигуры, которую Майлз помнил из детства. Наемник похудел до торчащих костей и впавших щек. Бугристая с открытыми язвами кожа была желтовато-серой, глаза ввалились, губы обметало жесткой трескающейся коркой. За время заседания адвокаты несколько раз по часам просили перерыв, чтобы тот мог принять лекарство. После него Уилсон возвращался более бодрым и на какое-то время переставал бормотать, но ненадолго.

Уэйд Уилсон умирал, это было видно невооруженным взглядом. Как и то, что только благодаря стараниям Паркера в этом худом, насквозь больном и страшном теле продолжала держаться жизнь.

Майлза вызвали на четвертом часу заседания. К тому моменту его спина ужасно болела от неудобной и жесткой деревянной скамьи, а голова раскалывалась от усталости и гула.

Свидетельский стул был немногим удобнее сидений в зале. И даже когда-то бархатная подушка, а теперь старая, пыльная и свалявшаяся, мягкости не прибавляла.

Моралес пообещал говорить правду и уставился перед собой.

Говорить о смерти мамы прокурору или близким было одно, рассказывать целому настороженно прислушивающемуся залу — совсем другое. Майлз облизывал пересыхающие губы, выталкивал из себя слова, нервно выкручивал пальцы, не смотрел на лица.

В какой-то момент судья повернулась к нему, Моралес увидел, что та сочувственно улыбается.

— Может, вам нужен перерыв? — спросила она, когда допрос прокурора закончился.

— Нет, — качнул головой Майлз. Улыбка судьи его обнадежила. Она ему верит! Она понимает, что за человек сидит на скамье подсудимых.

Вперед выдвинулся усатый адвокат Уилсона.

— Итак, вашу маму убил человек в костюме наемника, известного под именем Дэдпул.

— Да.

— И это было десять лет назад?

— Да. Мне было пять, но я помню. Все запомнил.

— Вы видели убийцу без маски?

Майлз сбился:

— Ч-что? Нет. Нет, конечно.

— Но вы точно уверены, что это был Уэйд Уилсон?

— А кто еще? — разозлился Майлз. — Только он носит такой костюм.

— Когда в следующий раз вы увидели его?

— Дэдпула? В прошлом сентябре. Столкнулся с ним… в переулке.

— И сразу же узнали?

— Разумеется!

— Похвальная память, мистер Моралес.

— Протестую, — тут же взревел прокурор, но Майлз огрызнулся:

— Легко узнать того, кто десять лет в кошмарах снился.

Из зала раздался сочувственный смешок.

— Хорошо, но как вы узнали, кто именно скрывается за маской?

— Мне сказал мистер Паркер.

— Мистер Паркер? Питер Бенджамин Паркер?

— Да, — неуютно повел плечами Майлз. — Я перепугался и обратился к мистеру Паркеру.

— Почему?

— Я проходил несколько стажировок под его руководством и у нас достаточно близкие отношения.

Майлз посмотрел Питера. Тот ободряюще качнул головой. Моралес не собирался рассказывать о своем паучьем альтер-эго, как и раскрывать личность Питера, что накладывало серьезные ограничения на его рассказ. Он думал и репетировал много раз, и все же адвокат чувствовал слабину и с хваткой пса цеплялся именно за это.

— Казалось ли вам, что мистер Уилсон вел себя не совсем нормально?

— Не совсем? Вы его вообще видели? Он же чокнутый!

В зале снова раздались смешки, самый громкий принадлежал самому Дэдпулу. Судья постучала молотком.

— Мистер Моралес, — сказала она осуждающе, — воздержитесь от подобных оценок, иначе я посчитаю это неуважением к суду.

— Простите.

— Что именно вам показалось странным?

— Он разговаривает сам с собой и спорит разными голосами. Двигается так странно. Да все, Господи.

— Вспомните, когда вы были ребенком, он вел себя так же?

— Нет. Тогда он молчал. Появился из ниоткуда, выстрелил, а потом стоял и принюхивался, словно зверь какой-то. Мне казалось, будто он меня ищет. Было ужасно страшно. Но прошли какие-то люди, я уже говорил, они его спугнули, он сбежал.

— Значит, молчал? Никаких пугающих разговоров, никаких споров?

— Нет, сэр.

— Ваша честь, — адвокат положил перед судьей несколько скрепленных листов. — У защиты есть освидетельствование, в котором говорится, что мистер Уилсон достаточно давно страдает диссоциативным расстройством. Поведение, которое описал юный мистер Моралес соответствует психотипу, который прочие личности называют Красный, форме агрессивной деструктивности. Приложите заключение к делу, будьте добры.

— Но ведь, это все равно был он! — в отчаянии выкрикнул Майлз. — Он стрелял! Своей рукой.

— Спасибо, мистер Моралес, — сухо проговорил адвокат. — У защиты больше нет к вам вопросов.

Именно, в этом была проблема. Ни у кого не было правильных вопросов. В этом бесконечном потоке допрашивающих и допрашиваемых, имен, фамилий, адресов, слез и диагнозов ни разу ни прозвучал вопрос: что думают жертвы? Что чувствуют, глядя на человека, нервно расчесывавшего язву на щеке? Как относятся к тому, что убийца, все эти годы недостижимый и неуязвимый, сидел перед ними, обычный, совсем не страшный, заслуживавший наказания по всей строгости?

В коридоре послышался приближающийся шум.

«Майлз, Майлз, ты здесь? Майлз!» Отец беспокоился. Чувство вины подняло голову, но злость и обида тут же его смели. Отец не стал спорить с приговором, он не спорил ни с чем, он даже отказался сам давать показания, объявив прокурору, что ничего, кроме слов сына, все равно не знает.