«Что-то не так», — Дин едва не смеется. С чего начать-то вообще?
— Кас, по поводу того, о чем спрашивал Сэм… — начинает Дин. Он не планировал поднимать эту тему — Кас ясно дал понять, что не хочет об этом говорить. Но слова выходят сами. — Нам нужно знать, — говорит Дин.
Кас вешает голову.
— Знаю, — отвечает он. — Знаю, что нужно. И простите, что я избегаю ваших вопросов. — Его взгляд падает на стол, и Дин не сразу замечает, что теперь Кас смотрит на иллюстрацию крыла в большой книге. — Я надеюсь, что не слишком нагрубил Сэму, — добавляет Кас с сожалением, глядя на рисунок на странице. — Мне стало неудобно после. Я знаю, что вы оба хотите как лучше. И я ценю это. Надеюсь, вы это понимаете.
Больше он ничего не говорит. Но за время этой речи из его голоса постепенно исчезает формальный тон, а с лица — бесстрастное выражение, и теперь вид у него становится печальный. Кас даже протягивает руку к книге и гладит старую иллюстрацию, проводя пальцами по нарисованным рядам перьев. Потом еще раз — как будто пытается приласкать крыло или почувствовать его оперение.
Жуткая мысль приходит Дину в голову, и, не успев остановить себя, он ляпает:
— Погоди… это… это же не какой-нибудь рак крыла?
Это совершенно нелепое предположение — особенно учитывая неоднократные упоминания Каса о том, что он «лишился» крыльев, как если бы их больше вообще не было. Но почему-то теперь мысль о том, что это его крылья поражены болезнью, не оставляет Дина. И он чувствует большое облегчение, когда Кас только тихо усмехается в ответ.
— Нет, — отвечает Кас. — Нет, не думаю, что ангельские крылья вообще могут заболеть раком. Ничто в настоящем обличии ангела ему не подвержено. Рак — это… — он смотрит на свое тело, — смертный недуг. Изъян в мироздании. — Но потом он снова переводит взгляд на рисунок крыла и прикусывает губу, часто моргая, с выражением такой скорби в глазах, что на мгновение к Дину приходит ужасная уверенность: Кас сейчас заплачет.
Кас не плачет. Но его голос звучит более хрипло, чем обычно, когда он говорит:
— Я почти жалею, что это не болезнь крыльев. Потому что крылья мои все равно изувечены, так что уже не важно, что с ними случится. Их, наверное, даже можно было бы ампутировать, теоретически. Может, так было бы и лучше: отрезать их начисто, вместо того чтобы носить эти бесполезные лохмотья… — Он убирает руку с иллюстрации, и его пальцы сжимаются в кулак. Медленно он опускает руку вдоль туловища. — В старых легендах говорится, что ангел не может пережить потерю обоих крыльев, — добавляет он. — Но никогда не было ясно, правда ли это. Может быть, если бы рак можно было просто отрезать совсем, одним махом, шансы у меня были бы и получше. Не знаю.
У Дина холодеет внутри от того, что подразумевают эти слова.
— Значит, у тебя… все еще есть крылья? — спрашивает он неуверенно. — То есть они все еще… все еще при тебе? — Он понимает, что отклонился от темы, но теперь, когда Кас заговорил о раке, Дину внезапно хочется услышать больше о крыльях.
Кас подсовывает руку под край тяжелой книги и захлопывает ее. Элегантная иллюстрация крыла исчезает, и теперь они оба смотрят на черную кожаную обложку. «Физиология ангелов», — гласит название, выведенное серебристым тиснением, отливающем в тусклом электрическом свете. И только сейчас Дин понимает, что это та книга, которую Сэм привозил во время прошлого визита в Денвер. Зачем-то Кастиэль взял ее с собой снова.
— Мои крылья все еще при мне, да, — говорит Кас. Теперь его голос звучит неестественно натянуто. — Они в небесной плоскости, как обычно. Но они изувечены. Я больше никогда не смогу летать.
— Ты это знаешь наверняка? — спрашивает Дин.
Кас какое-то время молчит, глядя на «Физиологию ангелов».
— Наверное, нет, — отвечает он, и впервые в его голосе слышна неуверенность. — Среди ангелов, на самом деле, даже велись споры о том, могут ли крылья падшего ангела со временем зажить. Но с учетом текущих реалий… — он указывает на свое тело. — Учитывая мое текущее состояние, даже если бы крылья могли зажить, я не успею дождаться этого.
С этим он поворачивается к Дину. Они стоят всего в паре шагов друг от друга, и Дин чувствует, что смотреть в глаза Касу, находясь так близко, лицом к лицу, — почти превыше его сил. И почти превыше его сил видеть сожаление и скорбь, написанные у Каса на лице.
— У меня осталось мало времени, Дин. Я должен это принять, — говорит Кас.
— Нет, — возражает Дин, мотая головой. — У тебя будет время. У тебя полно времени! И крылья твои заживут. Когда-нибудь. Вот увидишь!
— Дин, не думаю, — отвечает Кас, медленно покачав головой. В его глазах теперь ласковое выражение, как будто его главная забота — это смягчить плохую новость. — Тебе тоже нужно это принять, — произносит он.
— Не говори так! — отрезает Дин. — Не смей. Не смей! Ничего я не должен принимать, если не хочу!
Кас по-прежнему смотрит на него твердым, спокойным взглядом. Его голубые глаза блестят в мягком свете лампы, отчего кажутся бескрайними озерами печали, в которые можно упасть, если не быть осторожным. Упасть и пропасть навсегда.
Теперь Дин боится, что заплачет сам, а он твердо намерен не плакать перед Касом — ведь у Каса столько других тревог. Поэтому он отворачивается, спрашивая невольно огрубевшим голосом:
— Обязательно говорить об этом сейчас? — Дин совершенно забыл о том, что это он, а не Кас, поднял данную тему.
— Нет, нет, конечно нет, — отвечает Кас поспешно и грустно вздыхает. — Ох, — он качает головой, — началось то, чего я боялся: я стал для тебя источником стресса, да? Источником стресса и беспокойства…
— Может быть, — признает Дин (отрицать это бессмысленно). — Может быть, да. Но это уж куда лучше, чем когда ты нес все это на себе один. Для этого и нужна семья, понимаешь? Мы для этого и нужны.
— Больше всего на свете я хотел уберечь тебя от этого, — говорит Кас.
— Ты этого стоишь, — отвечает Дин прямо.
— Я в этом совсем не уверен, — говорит Кас. — И из-за меня ты теперь не можешь спать. Черт… Нужно найти способ помочь тебе расслабиться. — С этими словами Кас начинает оглядываться по комнате, как будто надеясь отыскать в ней магическое средство для устранения стресса. Дин знает, что можно пошутить о кое-каких непристойных вариантах, но в последнее время он, похоже, начисто утратил способность шутить. Поэтому он только молчит, глядя, как Кас поворачивается на месте, изучая каждый предмет вокруг, от холодильника до кресла.
Потом взгляд Каса падает на телевизор.
— Как насчет телепередачи? — спрашивает он, просветлев, словно нашел беспроигрышное решение. — Ты же ранее хотел посмотреть фильм? Но дело до этого так и не дошло. Давай-ка найдем подходящую для тебя передачу! — Он неожиданно берет Дина за руку и тянет к кровати. — Должно же сейчас идти что-то, что тебе понравится. Уже поздно, конечно, но ты так напряжен, и я переживаю, что это я тебя встревожил… Может быть, передача позволит тебе отвлечься… — Кас подводит Дина к кровати, подцепляет другой рукой пульт с тумбочки и начинает перебирать каналы. Как выясняется, телеканалы даром времени не теряли и уже перешли на рождественскую тематику: почти немедленно Кас находит полуночный показ мультфильма «Рудольф, красноносый северный олень». Мультфильм только начался.
— Вот, отлично, — говорит Кас авторитетно. — Очень трогательный фильм. Я уже видел его раньше. Тебе стоит его посмотреть. — Он поворачивается к Дину и добавляет со всей серьезностью: — Это фильм о юном карибу с врожденным носовым дефектом.
— О северном олене, — поправляет его Дин, которому от растерянности даже не смешно.
Кас ничуть не смущен.
— Северный олень — это, конечно, одомашненная порода карибу.
— Да, но песня — о северном олене… — начинает Дин, но Кас нетерпеливо перебивает:
— Он о юном карибу, у которого врожденный носовой дефект и которого изгнали сородичи, и поэтому ему нужны друзья. Садись и смотри.
Дину даже не представляется возможности объяснить, что он уже видел «Рудольфа, красноносого северного оленя» раз или два (или двадцать два), так как теперь Кас поправляет подушки, выстраивая их в два ряда вдоль спинки кровати.
