Но при попытке читать субтитры он видит только слова «Когда химиотерапия не помогает» и «Хоспис: выбор пациента». Он отключает субтитры и смотрит на экран в тишине.

Оказывается, чтобы понять сюжет, испанский не нужен. По злой иронии в телесериале показывают сцену в больнице. Какая-то простодушного вида девица сидит в больничной койке с благородным и трагичным выражением лица (при этом с тщательно уложенными волосами и безупречным макияжем). Плачущие члены семьи столпились у постели и экзальтированно о чем-то спорят в слезах. Потом они замолкают: пациентка пускается в чрезвычайно долгую речь (с неправдоподобно длинными фразами, думает Дин: она едва делает паузы, чтобы вздохнуть, и не видно признаков ни крови, ни диареи, ни рвоты). Плачущие члены семьи начинают горевать еще более театрально, и становится ясно, что это последние слова героини. Это сцена у предсмертного одра.

Дину требуется вся сила воли, чтобы не зашвырнуть пультом в экран телевизора.

— Гребаные мыльные оперы, — ворчит он, с силой нажимая на кнопку выключения на пульте.

— Ты бы прилег, — произносит Кас.

Дин вздрагивает и оборачивается к нему. Кас не пошевелился, но теперь его глаза открыты, и он наблюдает за Дином. Без сомнения, это оглушительный взрыв испанского его разбудил. Дин на всякий случай еще раз убеждается, что телевизор выключен, внутренне морщась от мысли, что Кас мог увидеть предсмертную сцену в больнице. Он поворачивается обратно к Касу, изобразив улыбку.

— Прости, что потревожил твой послеобеденный сон. Как ты себя чувствуешь?

— Ты бы прилег, — повторяет Кас. Его речь невнятная от усталости и глаза полузакрыты — он выглядит очень сонным. Он так и не шевельнулся и даже не приподнял головы. Но при этом он критически изучает Дина и хмурится, глядя на его лицо. — Ты устал, — говорит Кас. — Тебе надо отдохнуть.

— Не, я в порядке, — отвечает Дин. — Не первое мое ночное родео. К тому же это ты у нас был гвоздем программы. Ползал по полу, как полуживой котенок, — вот уж умеешь надавить на жалость! Все внимание досталось тебе. — Дин замечает, что Кас теперь смотрит на его одежду, похоже, обратив внимание на новую рубашку.

— Я отправил гигантского ленивца в отставку, — объясняет Дин, глядя на свою футболку и пощипывая рубаху. — Подумал, что он, наверное, больше не нужен? Но я могу вернуться в режим ленивца, если ты считаешь, что стоит.

Кас качает головой.

— Первая ночь всегда хуже всего, — говорит он. — Запахи обычно не представляют проблемы… во вторую… — Его голос и так очень хриплый, а на середине фразы высыхает совсем. Кас пытается прочистить горло, но только закашливается.

— О… эй, тебе нужно воды, — восклицает Дин, хватая бутылку из запаса, выставленного на тумбе. — Вот. Попей. — Он откручивает крышку, подвигает стул поближе и подносит бутылку к лицу Каса. Кас делает попытку приподняться и взять бутылку, но его хватает только на то, чтобы на дюйм оторвать голову от подушки, после чего он сдается и падает обратно. — Давай я помогу, — говорит Дин, наклоняясь и подкладывая руку под его голову сзади.

И, о счастье, Кас позволяет Дину помочь. Он принимает помощь молча: только направляет рукой бутылку, но позволяет Дину держать ее и опирается на его ладонь всей тяжестью головы. К удовлетворению Дина, на этот раз Кас пьет долго — дольше, чем за всю прошедшую ночь, — и не по чуть-чуть, а серией больших здоровых глотков. Он даже на несколько секунд закрывает глаза, и его пальцы сжимаются поверх пальцев Дина, как будто он по-настоящему смакует воду.

Выпив две трети бутылки, Кас открывает глаза и отталкивает ее в сторону.

— На этот раз даже вкусно, — замечает он. Дин светится в ответ, как будто Кас только что совершил немыслимый подвиг. — Раньше это даже не было похоже на воду, — поясняет Кас. — Теперь похоже.

— Тебе определенно лучше, — заключает Дин, опуская бутылку. — Хочешь чего-нибудь поесть? Может, еще крекер?

Кас качает головой.

— Крошечку? — предлагает Дин. — Полкрошечки?

Снова отрицательный жест.

— Обычно на второй день я почти не ем, — говорит Кас. — Хотя… — Он прислушивается к себе и заключает: — Сейчас тошноты нет. Но я знаю, что она вернется, если я поем против желания. — (Несмотря на обескураживающую тему, чертовски приятно слышать от него такие длинные фразы. Его голос еще хриплый, но теперь Кас формулирует целые законченные мысли.) Он добавляет: — Завтра я уже, может быть, смогу поесть. Немного.

Дин ставит полупустую бутылку на колено, барабаня по ней пальцем и наблюдая, как Кас поправляет полотенце, обмотанное вокруг головы. И снова он думает о том, сколько недель это уже продолжается, и об информационных брошюрах про «Жизнь с раком» и «Чего ожидать от химиотерапии».

— Кас… это каждую неделю так? — спрашивает он.

— О, это еще легкая неделя, — отвечает Кас. Дин недоуменно моргает. — Первая неделя всегда хуже всего, — поясняет Кас. — Когда три дня химии.

— Три дня… в смысле… подряд? — уточняет Дин, пытаясь не выдавать голосом, насколько эта мысль его ужасает. Три дня?

Кас кивает и снова тянется к бутылке.

— Но это было на прошлой неделе. Сейчас вторая неделя. — Его пальцы смыкаются на пальцах Дина, и Дин опять помогает ему приподнять голову и попить.

Но теперь Дин думает: «Три дня химии подряд».

Это звучит скверно.

И… серьезно. Как тяжелая артиллерия. Серьезное лечение… для серьезного рака?

Дин вспоминает список особо опасных типов рака… поджелудочной, желудка, печени… и вдруг понимает, что все они — в брюшной полости. Это все виды рака органов брюшной полости. И в этот же момент он вспоминает шрамы на животе у Каса — эти воспаленные красные полосы, которые он заметил, когда Кас был в душе. Похоже, что Кас перенес какую-то операцию на брюшной полости.

У Дина холодеет кровь, и он прикусывает губу. Кас не замечает: он заканчивает пить, бормочет «спасибо» и снова переворачивается на бок. У него уже закрываются глаза — он явно вот-вот заснет, но в этот момент Дин выпаливает, все еще сжимая пустую бутылку:

— Какой это тип?

Кас напрягается, бросая на Дина быстрый взгляд. Внезапно он больше не выглядит сонным. Дин мысленно упрекает себя за то, что спросил. Конечно, он собирался задать этот вопрос когда-нибудь, но не сейчас же. Сейчас совсем неподходящее время: эта ночь — для восстановления сил, Касу нужно отдыхать. У него уже появился характерный уклончивый вид: его взгляд ускользает, и он меняет позу со странной смесью тревоги, печали и нерешительности на лице. Это выражение сложно истолковать, но очевидно, что Касу некомфортно.

— Можешь сказать мне позже, — говорит Дин как раз в тот момент, когда Кас просит:

— Можно я скажу тебе позже?

— Да, позже, позже, — соглашается Дин со смехом, но теперь его руки сами собой тянутся к Касу. Он на самом деле просто хочет как-то обнять Каса, но в итоге маскирует этот импульс тем, что суетится у его постели. Он поправляет полотенце у Каса на голове и оборачивает поплотнее то, что вокруг его плеч. Потом снова щупает его лоб на предмет температуры и разглаживает одеяло у него на груди. Выражение лица Каса сменилось опять: теперь он прищурился на Дина почти озадаченно.

— Прости. Это было преждевременно, — извиняется Дин, расправляя одеяло и подтыкая уголок полотенца, упавший Касу на шею. — Просто… любопытно, наверное. Забудь. Позже. Ты пока, главное, отдыхай, ладно? Ты пока… — бормочет Дин, возясь с краем одеяла. Кас протягивает руку и берет его за руку.

На мгновение повисает тишина. Кас слегка сжимает руку Дина и не отпускает ее. Это неожиданно ободряющее прикосновение — Дин сглатывает, не сводя глаз с Каса, и тот удерживает его взгляд.

— Тебе надо отдохнуть, — повторяет Кас снова. — Приляг. — Он кивает на противоположную сторону кровати. — Эта кровать на двоих. Тут полно места. Мне столько не нужно.

Это невероятно соблазнительное предложение, но Дин переживает, что Касу будет тесно. Кроме того, он боится, что если ляжет, то заснет, а он не хочет оставлять Каса без присмотра (во всяком случае, до тех пор, пока не приедет Сэм). Однако мысль о том, чтобы сесть рядом с ним, хотя бы чуть ближе — пусть даже просто чтобы лучше следить за ним, — чертовски привлекательна.