Вернувшись почти до лифта, они свернули в последний, третий коридор. Справа была всего одна дверь. Эмма приложила пропуск к датчику, почти не надеясь попасть внутрь. Но на этот раз пропуск сработал. Мигнув зеленым, датчик запищал, и стальная глухая дверь без смотрового окошка отъехала в сторону.

Утопая в полумраке, едва различимые, перед ними на металлических столах выстроились батареи прозрачных емкостей, похожих на большие банки. Жидкость внутри мерцала зеленоватым светом. На потолке со щелчком одна за другой зажглись матовые лампы в затемняющих кожухах.

– Ночная подсветка, – сказал Артур. – Трудно что-то разглядеть.

– Посмотрите, сколько их тут! – ахнул Тобиас.

– Там есть что-то внутри… Подойдем поближе? – предложила Эмма, а сама уже двигалась по направлению к первому ряду.

Они вплотную приблизились к одной из банок. За толстым стеклом в мерцающем зеленом свете плавал скрюченный зародыш. Его круглая голова с просвечивающими сквозь тонкую кожу венами касалась крышки банки. Вместо пуповины от живота вилась прозрачная силиконовая трубка. Она тянулась до самой крышки и укладывалась в плотно пригнанный каучуковый разъем, выходила наружу и исчезала под столом. Артур наклонился, чтобы отследить путь трубки внизу. На полу, аккуратно сложенные в органайзеры, лежали десятки таких трубок, воткнутые в большую емкость с красной, похожей на кровь, жидкостью, непрерывно накачивающейся в трубки помпой.

Потрясенные зрелищем, Эмма, Артур и Тобиас шли от стола к столу, всматриваясь в одинаковые стеклянные темницы, внутри которых в заточении росли настоящие люди. Некоторые зародыши были еще совсем маленькими, похожими на съежившихся гусениц с отростками на месте рук. Некоторые – уже хорошо развившимися. Даже в полутьме можно было различить пальцы и бледные ногти, выпирающие кости лопаток, мягкий пушок на головах и округлые профили с задранными носами.

Тобиас постучал пальцем по одной из банок.

– Что ты делаешь! Прекрати! – одернула его Эмма. Ей было не по себе.

– Посмотри! Он шевелится! – громко шепнул Тобиас, глядя во все глаза на зародыш.

Артур тоже постучал по стеклянной стенке. Зародыш, а это была девочка, опять зашевелился, на этот раз задрыгал ножками, немного выгнул спину, словно отвечая на услышанный им звук.

– Они живые, все до единого, – ужаснулась Эмма. Она почувствовала дурноту. – Как такое может быть? Это что, экспериментальная лаборатория? Они проводят эксперимент на живых детях?

– Это пока не дети, – ляпнул Артур и замолчал, испепеленный взглядом Эммы, полным негодования.

– Все равно нельзя. Нет, нет, опыты на зародышах запрещены во всем мире, – откликнулся Тобиас, пытаясь разрядить повисшее в воздухе напряжение.

Девочка в банке, по которой они стучали, успокоилась и замерла. Артур включил карманный фонарик. Вдоль всего ее позвоночника отчетливо виднелись красные точки, некоторые из них окруженные бледно-синими гематомами. Во всем остальном она была похожа на обычного новорожденного из рекламы подгузников.

Некоторые зародыши шевелились: сосали палец, позевывали. Другие спокойно спали. Приглушенный свет не нарушал их сон, и под мерное шипение помп под столами в огромном зале текла своя, еле заметная жизнь. Жизнь, которой, похоже, не суждено было начаться.

– Зачем тогда их тут держат? – выдохнула потрясенная Эмма. – Так значит, это и есть «Поле жизни»? Чьей жизни, нашей? Так вот какой ценой нам достается выздоровление. Или про них мы забудем точно так же, как про вопящих в виварии животных? Мы готовы оставить их здесь, в темноте, и потом запросто лечиться, хвалиться перед Хельгбауэр своими успехами, как ни в чем не бывало лопать салаты в столовой и мечтать о будущем? Не слишком ли высока плата за наш эгоизм? Лично мне каждую ночь будут мерещиться эти чертовы склянки с теми, чью жизнь принесут в жертву ради нашей собственной. А вам что, нет?

Эмма вдруг медленно опустилась на пол, обхватила колени руками, как делала это до лечения, когда была аутистом, и начала раскачиваться вперед и назад, будто убаюкивала саму себя, и слезы текли по ее щекам.

Артур и Тобиас растерянно молчали. Они все еще поглядывали на банки и их невероятное содержимое. Живые крохотные человечки, что ждали часа рождения, который не наступит. Один из зародышей смотрел на них невидящими мутными глазами. Он просто среагировал на свет карманного фонарика, который Артур забыл выключить и случайно направил прямо на банку, но Артур и Тобиас вздрогнули и попятились.

Тобиас первым пришел в себя, подошел ко все еще глядящему в пустоту зародышу.

– Спи, ночь на дворе, – прошептал он, заглядывая в банку и поглаживая ее по стеклу. Малыш закрыл глаза.

– Не могу здесь больше. – Артур сжал виски руками, потер глаза, но и за закрытыми веками он видел то же самое.

– Давайте унесем их всех отсюда, а? – предложила Эмма, все еще сидя на полу. Ее глаза были безумны, а взгляд устремлен в одну точку.

– Ты с ума сошла! Эмма, очнись! – Артур потряс ее за плечо и поднял с пола.

– Тогда унесем только те, что с самыми большими детьми. Вдруг у них есть шанс выжить вне этой склянки? – Эмма опять заплакала. – Так мы спасем хотя бы некоторых!

– Сделай что-нибудь, Тобиас, пожалуйста, – взмолился Артур, не в силах дольше слушать Эмму.

Но Тобиас молчал. Он стоял в другом конце зала и смотрел в круглое, словно иллюминатор, окошко, за которым струились темные мутные воды Ист-Ривер.

– Этот этаж такой большой, потому что частично находится под водой, – произнес Тобиас ровным бесцветным голосом.

Артур посмотрел на него и почувствовал что-то неладное.

Мысли Тобиаса текли так же спокойно, как вода снаружи. Отец учил его оберегать себя от стрессов. Ведь нервничать ему совершенно нельзя. Сердце может не выдержать. «Все будет хорошо. Хорошо», – повторял про себя Тобиас как заклинание. «Но… ведь Эмма так плачет!» – Тобиас будто плыл в невесомости, запакованный в глухой скафандр, и слушал только свое дыхание и ритмичный стук сердца. Он думал: «А что, если Артур был прав, ни к чему мучать себя бесполезными мыслями? Можно ли просто выйти отсюда, зажмурившись, и забыть?»

И Тобиас медленно пошел к выходу.

Недалеко от двери, справа, располагалось широкое окошко люка с железной заслонкой. Они не заметили его, когда входили. Тобиас машинально бросил взгляд на люк и застыл как вкопанный.

– Что там? На что ты уставился? – взревел Артур, неожиданно взбесившись.

Но Тобиас не отвечал и не реагировал. Артур и Эмма подошли к окошку и встали за спиной у Тобиаса. Надпись на заслонке гласила: «Утилизатор биоматериала».

– Сюда сбрасывают их тела после опытов? – спросил Тобиас, продолжая стоять как статуя.

Больше всего Артуру хотелось просто уйти. Он схватил рыдающую в голос Эмму и поволок к выходу. Увидев дверь и поняв, что ее выводят с «Поля жизни», она вцепилась обеими руками в край стола. Эмма не разжимала пальцы, хотя Артур тащил ее изо всех сил.

– Спасти! – кричала Эмма. – Мы должны забрать их отсюда. Отпусти меня-я-я!

Мысли в голове Артура путались. То он проклинал себя за этот поход, то вдруг пытался придумать, как вынести из этого страшного места хоть одну банку. То вдруг его охватывала уверенность, что их сейчас поймают и тогда уж мало им не покажется. Что бы ни происходило у Артура в голове, от этого было мало проку. Эмма выла в голос, стол с зародышами трясся под рывками ее тонких рук, и ждать помощи от отключившегося Тобиаса было бесполезно. Собственно, почему? Артур словно очнулся и отпустил Эмму. Инерция повлекла ее на пол и, взвизгнув от неожиданности, она упала. Артур поискал глазами Тобиаса.

– Да, да. Просто надо спасти зародыш, так просит Эмма, и тогда все будет хорошо. – Тобиас как загипнотизированный подошел к столу, отцепил питательный шланг от одной из банок и поднял ее.

Ребенок внутри дернулся, сжал кулачки, вытянулся и замер. А Тобиас крепче сжал большую тяжелую банку с отсоединенным от системы жизнеобеспечения ребенком и направился к двери.