Литмир - Электронная Библиотека

По долинам и по взгорьям

Неожиданно резкий толчок, яркая, как молния, вспышка – и тьма, а во тьме отчаянные крики… Меня сильно ударило током… Очнулась я на шахтном дворе: меня куда-то несут. Увидев машину «Скорой помощи», я испугалась, вырвалась из рук, несущих меня, кинулась в сторону, на кучи гравия…

В Боткинской больнице я пролежала две недели, а когда вернулась на шахту, то узнала: погиб Андрей Дикий. Крючками арматуры он зацепил за оголенный электропровод. Смерть товарища потрясла нас всех…

После выписки из больницы до работы меня не допустили, а в шахткоме предложили путевку в плавучий дом отдыха. Я отказалась: решила поехать в деревню к маме. Ей я ничего не писала о приезде, но, когда вышла из вагона на станции Кувшиново, очень удивилась: меня встречали и мама, и сестра Мария – моя крестная.

– Как вы узнали, что я приеду? – спросила я сестру.

Мария разъяснила просто:

– Да маме сон какой-то приснился, вот она спозаранку приехала ко мне и говорит: «Поедем встречать Аннушку – сегодня приедет». А ты знаешь нашу маму, она как командир: прикажет – и выполняй без разговорчиков!

Мама остановила Марию, обращаясь ко мне:

– Ты что так похудела, дочушка? Да и бледная уж очень…

– В поезде укачало, – схитрила я, – ведь ты знаешь, как за Торжком железная дорога виляет.

– Да, уж не приведи бог, – сказала мама. Мы уселись в телегу и поехали в Володово. Как раз начинался сенокос, цвели травы. Мама будила меня еще затемно, и полем мы шли к лесу, где должны были косить. Солнышко только-только поднималось, освещая землю, просыпались птицы и начинали щебетать на все голоса. Дойдя до леса, мама укладывала под ель старый пиджак, узелок с пищей, точила свою и мою косы и со словами: «Ну, дочушка, становись за мной» – начинала косить. Вначале коса у меня то залезала носком в землю, то за куст задевала, но потом дело пошло на лад. Когда солнце начинало пригревать, мама отбирала у меня косу и заставляла отдыхать в тени под елочкой. Какое это было блаженство – растянуться на свежескошенной траве! От непривычной работы болели руки и ноги, но эта усталость была приятной, и я незаметно засыпала на теплой, родной земле. Проснусь – а рядом сидит мама, в руках у нее берестовый кулечек, в нем лесная земляника. На чистом полотенце разложены два больших ломтя хлеба, два яйца и бутылка молока. Все такое вкусное – кажется, в жизни своей я никогда ничего вкуснее не ела!

Отпуск мой пролетел незаметно, и вот я опять в шахте. С сентября учусь на рабфаке Метростроя – то утром, то вечером – посменно. Работали мы по шесть часов, с полной отдачей сил, не считаясь ни с чем. Порой не выходили из шахты и по две смены. Однажды, отработав вечернюю смену, я осталась в ночь. Помнится, мы вязали арматуру под сводом в тоннеле. Ужасно уставали руки, все время поднятые с кусачками вверх. А в тоннеле душно, жарко, хочется спать, особенно к утру. Кто-то из нас, свернувшись калачиком, заснул на ступенях лесов. Вдруг, как нарочно, под землю спустились начальник нашей шахты Гоцеридзе и нарком путей сообщения. Увидели спящего, остановились.

– Почему дети в шахте? – грозно спросил нарком.

– Это комсомольцы, – ответил Гоцеридзе.

– Немедленно отправьте наверх!

И отправили бы, но мы взбунтовались. Отстаивая свое право работать в шахте, правдами и неправдами мы прибавляли себе года. Труднее было тем, кто ростом не вышел. Через неделю все уладилось – мы вновь вязали арматуру, но на глаза начальству старались не попадаться.

На нашей шахте была такая атмосфера, что в забой спешили все с какой-то радостью, с удовольствием. Ведь это счастье – с радостью идти на работу и считать себя нужной, полезной людям. Сознавать, что после тебя останется на родной земле что-то, сделанное тобой, твоими руками! Теперь, столько лет спустя, сколько бы раз я ни проезжала станцию метро «Красные ворота», она кажется мне самой красивой. А когда мне говорят, что есть станция куда краше, я сержусь. В этой станции, в холодном камне, застыла моя комсомольская юность…

Да что говорить, удивительно боевой дух был у нас, у молодежи. Нас беспрестанно влекло что-то сделать, чему-то научиться. Я и Тося Островская сначала сдали нормы на значки ГТО – «Готов к труду и обороне!», ГСО – «Готов к санитарной обороне!», потом – на значок «Ворошиловский стрелок» – и все мало. Записались в хор, стали ездить в Сокольники кататься на роликовых коньках. Тося хорошо каталась, а я уже разбила себе и локти, и колени, но упорно поднималась с асфальта, продолжая учиться, и наконец, ура, научилась.

Из шахты в небо

Однажды в шахтном буфете я прочла объявление о приеме в планерную и летную группы аэроклуба Метростроя. Совсем недавно IX съезд комсомола выдвинул призыв: «Комсомолец – на самолет!» Побывала у нас, на Метрострое, и выездная редакция «Комсомольской правды», проводя агитацию. В то же время наша многотиражка – «Ударник Метростроя» – сообщала, что неподалеку от станции Малые Вяземы метростроевский аэроклуб получил площадку под аэродром, 4 самолета У-2 и 3 планера. Будущие планеристы, летчики, парашютисты приглашались для корчевания пней, строительства полевого аэродрома, ангаров для самолетов и планеров. Что ж, корчевать так корчевать! По правде сказать, втайне я давно мечтала о полетах – как мечтают о далеких странах, манящих, но недосягаемых.

И вот, прочтя объявление о приеме, я набралась смелости и сделала первый шаг – отправилась по указанному адресу, на улицу Куйбышева, дом 3.

Я нашла нужный дом, а заходить боюсь. Уже прочитала все плакаты, стенгазету, объявления, развешанные по коридору, а к заветной двери с надписью «Приемная комиссия» подойти все не решаюсь.

– Вы кого ждете, девушка? – спрашивает меня военный в форме летчика.

Я не видела его лица: уставилась на нарукавный знак, вышитый золотом, – эмблему ВВС. Именно такую эмблему мне через многие годы подарят летчики – узники Костринского концлагеря. Они сплели сумочку из соломы, на которой спали, и вышили на ней эмблему ВВС (пропеллер самолета) с моими инициалами: «А.Е.», Анна Егорова, и тайно передали мне… А тогда, заикаясь, я начала говорить, что очень хочу поступить в летную школу аэроклуба и вот даже заявление принесла.

– Заявления мало, – сказал летчик, – нужны рекомендации с шахты, от комсомольской организации, медицинское заключение, свидетельство об образовании и метрика. Когда все документы соберете, приходите с ними на мандатную комиссию. Комиссия решит – принять вас или нет.

Поблагодарив летчика и окрыленная тем, что начало положено, я выскочила на улицу и, не чувствуя под собой ног, помчалась в сторону Красных ворот, на шахту. В комитете комсомола мое поступление в аэроклуб одобрили, а вот в бригаде…

– И куда тебя несет нелегкая? – мрачно прокомментировал Вася Григорьев. – Лучше бы тебе, Егорова, в институт пойти учиться, а летать – пусть парни летают.

– Да куда ей, дохлой такой, лезть в летчики! От удара током еще не оправилась, – высказалась Тося Островская.

А еще задушевная подружка! Мы даже спали, можно сказать, вместе – в общежитии наши койки стояли рядом, мы работали в одной бригаде, вместе учились на рабфаке. Даже платья и кофточки у нас были «взаимозаменяемые»: одна вещь на двоих. Сегодня она в юбке с кофтой, а я в платье, завтра – наоборот. Тося мечтала стать врачом, а я еще не решила, кем быть, и на этой почве мы часто спорили. Забегая вперед, скажу – Антонина Сергеевна Островская выучилась-таки на врача и всю войну была на фронте хирургом. А тогда она очень хотела, чтобы и я шла с ней вместе в медицинский институт.

Но все споры разрешил наш бригадир.

– Она жилистая, выдюжит. Пусть поступает! – заключил он и дал мне рекомендацию.

Теперь предстояло пройти медицинскую комиссию – да не одну, а две. Сомнений было много: нас пугали какими-то лабиринтами, ямами, якобы придуманными врачами для тех, кто хотел летать. Но, к моему удовольствию, никаких лабиринтов и ям на комиссии не было. В обыкновенных кабинетах сидели обыкновенные врачи, которые прослушали, простучали нас, повертели на специальном кресле, испытывая вестибулярный аппарат, и, если не находили никаких отклонений, писали: «Годен».

5
{"b":"661434","o":1}