Так, со всякими разностями, открытиями, восторгами отроческого возраста, прошла моя первая московская зима. А на следующее лето нас с Юркой отвезли в деревню. Мама, узнав, что внук некрещеный, решила исправить этот непростительный грех и втайне от сына и невестки окрестила Юрку в церкви, где его нарекли Егором. Когда брат с женой приехали в отпуск, то из каких-то источников они узнали о крещении их сына. Вася рассердился на маму и стал ей выговаривать, что «вот уже двенадцать лет Советской власти, а она все тянет назад». Невестка же, мать Юрки, перевела все в шутку, долго смеялась и все еще и еще раз просила рассказать, как крестили ее сына и как он не хотел вылезать из купели, бил руками по воде, брызгался и весело смеялся.

Когда отпуску брата окончился, в Москву они уехали без меня. Мама воспротивилась моему отъезду:

– Нечего там в Москве баклуши бить. Пусть здесь ходит в пятый класс, хотя и далековато – пять километров туда да пять обратно, по бездорожью… Но ничего, выдюжит. Сказывали, что Ломоносов с Севера, из Архангельска, за грамотой в Москву пешком пришел.

– Так то Ломоносов! – отозвался брат.

Но оказалось, что в деревне Ново наконец-то открыли семилетку, – и порешили, что учиться я пойду туда. Открытая школа была семилетней ШКМ – школой крестьянской молодежи, и я поступила в нее в пятый класс. В ту школу из нашей деревни ходило семеро ребятишек. Каждый день – пять километров туда, пять обратно – и в стужу, и в дождь, и по занесенным снежным дорогам, и по непролазной грязи. В шестой класс мы уже ходили только вдвоем: я да Настя Рассказова.

Учились мы, помню, во вторую смену, домой возвращались поздно. Особенно плохо было ходить осенью: темень, грязь по колено. Полем идти веселей, чем лесом, и мы пели песни, а приближаясь к лесу, замолкали. Лес пугал своей таинственностью, все казалось, что стоит только в него войти, как схватит кто-то страшный. Иной раз и волчьи глаза светились в темноте… Из школы мы с Настей стали возвращаться все позже и позже. Учитель математики и физики оставлял нас порешать непрограммные, придуманные им самим задачи. И он и мы радовались, если решали те задачки «своим» способом! Он загорался, смотрел в наши тетрадки, искренне (как нам казалось) удивлялся нашим способностям и предлагал «раскусить еще один орешек», который якобы и сам не сумел одолеть. Так он учил нас самостоятельности мышления. Нередко мы «из ничего» делали приборы для физических и химических опытов, мастерили игрушки и разные поделки для украшения класса и школьного зала. А с учительницей русского языка и литературы мы репетировали, а потом ставили спектакли – да не только в нашей школе, но и в деревнях Замошье, Прямухино, Велеможье (здесь жили вельможи Полторацкие), Тавруево, Обобково, Баранья гора…

Однажды в наш в класс пришел молодой человек и отрекомендовался секретарем Каменского райкома комсомола. Он рассказал нам о Программе, Уставе ВЛКСМ, а затем спросил:

– Кто желает быть комсомольцем? Прошу поднять руку.

Мы все подняли руки. Через неделю тот же паренек в присутствии учителей торжественно вручал многим из нас комсомольские билеты. Я помню, как мы выходили по одному к столу, покрытому кумачом, и произносили слова клятвы – быть всегда в первых рядах строителей и защитников своей Родины. Выступали мы впервые в жизни и говорили кто как мог – краснея и заикаясь. Но зато с великим наслаждением и гордостью мы стали носить защитного цвета гимнастерки, подпоясанные широким ремнем с портупеей. На портупее – узеньком желтом ремне – красным огоньком сиял Кимовский значок (от КИМ, Коммунистический Интернационал Молодежи). Деньги на эти костюмы мы заработали, разгружая дрова на станции Кувшиново. Рассказывали, что эту станцию построила хозяйка здешней каменской бумажной фабрики Ю.М.Кувшинова. На первое прошение, которое она написала царю с просьбой разрешить построить железную дорогу от Торжка до Каменного протяжением 40 верст, был отказ с мотивировкой – «мало расстояние». Кувшинова не успокоилась, наняла частных проектировщиков и договорилась с ними на увеличение в проекте расстояния железной дороги на 17 верст. Проект был сделан, и царь его утвердил: дорога была построена. Вот почему теперь, подъезжая к Кувшинову, поезд начинает вилять то в право, то влево, нагоняя километры. Здесь-то, на станции, мы часто и грузили дрова да разные товары – для заработка, а то и без заработка – на субботниках.

Кроме железной дороги, та же Кувшинова построила для рабочих больницу, народный дом, две школы, детский сад. На фабрике в ночную смену обязательно кипятился чай в самоварах, а рабочие могли и в обеденный перерыв попить чаю с дешевыми конфетами и баранками «за счет конторы». После Октябрьской революции Кувшинова сразу же передала все движимое и недвижимое имущество Советской власти. Железнодорожная станция, а теперь и город именуются Кувшиново.

Так мы вступили в комсомол. Теперь ко всем нашим делам прибавились комсомольские поручения. Меня и Настю Рассказову от нашей комсомольской ячейки включили в агитбригаду по созданию колхозов в Новском сельском Совете. В бригаду входили уполномоченный райисполкома, председатель сельского Совета, директор нашей школы и мы с Настей – представительницы комсомола.

Первый поход для агитации за колхоз был в деревню Жегини. И вот в большой избе, уставленной скамейками, собрались крестьяне. Под потолком две «десятилинейные» керосиновые лампы, от самосада сизой тучей дым над головами. Уже шестой раз держит речь уполномоченный райисполкома, доказывая преимущества коллективного хозяйства над единоличными. Он говорит о том, что трактором куда легче и быстрее можно вспахать землю, чем однолемешным плугом или сохой, что трактором-то десять десятин за сутки обработаешь, а сохой или плугом работы на всю весну или осень.

– Хватит нам сказки рассказывать, – крикнул кто-то. – Где он, трактор-то твой?

– Вот вступите в колхоз и трактор получите.

Когда стал выступать директор нашей школы, в задних рядах зашумели:

– А ты сам-то вступил в колхоз?

– Но я же учитель, учу ваших детей.

– Так вот ты на жалованье, а мы чем будем кормиться, когда все отдадим в колхоз? – не унимались в избе. – А комсомолки твои вступили?

Я вспомнила, какой сегодня утром был тяжелый разговор с мамой. Она ни за что не хотела вступать в колхоз и мне сказала:

– Ты вступай, если хочешь, а меня не трожь! Последнюю коровенку на общий двор не поведу…

Собрание в Жегинях продолжалось. Председательствующий все просил приступить к записи желающих, но никто первым на этот шаг не решался. Наконец к столу вышел худой, в рваном полушубке и подшитых валенках крестьянин и заявил:

– Стало быть, делать нечего – пишите!

К утру в колхоз записалось двадцать с лишним семей. А через две недели, когда скот и живность начали обобществлять, колхоз распался. Помогло этому еще и то, что в газетах была напечатана статья Сталина «Головокружение от успехов». И тут же начались аресты и ссылки кулаков. Откуда только взялись они в наших-то тверских деревнях? Тогда же образовались комитеты бедноты из самых ленивых и, понятно, бедных крестьян. Я помню несколько показательных судов в нашей Новской школе, которые проходили по ночам… Отца моей подружки Насти – Василия Рассказова, имевшего в хозяйстве одну корову, одну лошадь и две овцы, объявили кулаком. А мою маму, имевшую к тому времени одну корову, – подкулачницей, потому что она защищала как могла своего соседа Рассказова. «Кулаков» судили, а то и просто без суда и следствия ссылали невесть куда…

Меня с Настей за невыполнение комсомольского поручения и за «связь с кулаками», не долго думая, исключили из комсомола. С какой же душевной болью положила я на стол перед Толькой Гурьяновым, нашим активистом, свой комсомольский билет! Ему многие возражали, отстаивая нас, но он уперся и долго читал какие-то цитаты из «Капитала» Маркса. Я стояла поникнув, ничего не слыша, ничего не понимая. А дома всю ночь писала длинное-предлинное письмо в обком комсомола, в котором просила разобраться в моем деле, восстановить меня в комсомоле и строго наказать Тольку Гурьянова…