– Что может компартиец, – сказал Максим, продолжая. – Государство есть и всегда будет. Государственники не приходят из-за угла, скрадом, беззвучно. Минута подошла такая, что нужна самая высокая проба. Но кто выйдет из ряда? Выходимцы. Они и поведут большинство, других не готовили.

– Решился же он на перестройку.

– Как мальчик, не муж. Все ли взвесил, по Сеньке ли шапка? Куда заглянула страна на сломе НЭПа? В миллионы смертей. Да и сам НЭП пророс из внутренней бойни. Перестройка по такой крутизне перехода съест не меньше.

– Но почему? Люди ведь совсем другие. Сколько у каждого за плечами!

– Вы думаете, стоит их научить добру, они такими и станут. Нас учили другому. Герой делает дело, вот и все. Пятилетки выстрадали среднего человека, всех остальных прибрали. Теперь нужно крепко сбитую массу одинаковых людей превратить в разных. Этот вверх, тот вниз. Рынок состоит из отдельных людей. Нельзя же все наработанное разделить поровну. Лучше всего, конечно, по совести, а потом дать старт, как тараканам. Кто прибежит первым, тот и выиграл. Первые уже есть, они только ждут сигнала.

– Кто это? – спросила она.

– Вожаки, я же вам объяснил. И другие тоже, легкие, быстрые, умеющие скользить по эстакадам власти.

– Вниз провалится большинство?

– Разумеется, как иначе уйдет свечой вверх избранное стадо. Ведь со стороны никто ничего не даст, чтобы поднять больших, не обидев малых. Я думаю, посторонние, наоборот, пользуясь неразберихой перетасовок, залезут по локоть в Русь. Больше всего потерь в межфазовых переходах.

– Но согласится ли большинство лечь на дно? В тридцатые годы именно оно поддержало курс на середину.

– Вы говорите оно, а это была деревня, восемьдесят пять процентов. Ее и заклинили. Конечно, не хотели, да голод не тетка, съешь и колхозы. Другое дело, что из них со временем получились средние. Город всех беглецов подравнял в рабкласс.

Повисла пауза. Максим рассматривал замысловатые заколки в виде жуков и бабочек.

– Вы здесь по делу? – спросила Наташа.

– Приехал ради обмена.

– Неужели Москву на Ригу? У вас здесь корни?

– Нет, просто много дают.

– Вы хорошо подумали?

– Пока еще знакомлюсь. Как по-вашему, что это за люди?

– Плохого отношения к себе не замечала, но я скромный человек. Как бы это сказать… не отбрасываю густую тень.

– Сквозь вас проходит свет?

– Ну что вы, просто никому не мешаю. В этом доме меня знают, здесь много латышей. Вот представьте себе два разных народа – это одно, а Наташа и Марта – совсем другое. Мне трудно, да и ей нелегко. Мы все чувствуем и все понимаем. И вот еще что. Когда нас много, тень становится плотнее, каждый заслоняет солнце.

– Понятное дело, мы не на экваторе.

– Им достается меньше, по крайней мере, они так думают. Россия велика, у нее все очень крупное – заводы, аэродромы, порты. В Латвию такие вещи входят с трудом, – она подыскивала сравнение, – вот как мужской кулак в женский декоративный карман. Они жалуются, дескать, природа не рассчитана на такую тяжесть. Выйдут из состава, построят маленькое государство, оно будет намного лучше прилажено.

– К природе? – перебил Максим.

– И к ней тоже, вообще к каждому человеку.

– Россия прилажена к народу? – Максим хотел понять ее мысль.

– Вот-вот, а они хотят к людям и дойти до каждого.

– Разные масштабы?

– Можно сказать и так.

– Но ведь если уйдет Россия, что станет с русскими? Будет ли новое государство прилажено к ним или только к своим?

Она смотрела на него, взвешивая тяжесть вопроса.

– Вы знаете, очень много накопилось. Думаю, к своим. Но и от самой России будет кое-что зависеть. Если очень ослабнет, нам придется несладко.

Она принесла две белые расписные кружки.

– Будем пить чай.

Девушка в национальном костюме легко ступала по стенке из фарфора.

– Как смотрится?

– По-моему, неплохо, но я не специалист.

– Пробуем вместе с дочерью – надо как-то выживать.

Он пил чай с вареньем из черной смородины. Было очень тихо. Ни трамвая, ни автомобилей, ни уличного говора.

– Здесь как в деревне, – сказал он, – где же люди?

– Вы привыкли к Москве. Это совсем другое.

– При царях разе не жили вместе, – снова начал он, – двести лет и ничего.

– Тогда и Россия была не та. По сравнению с этой меньше.

– Наоборот, больше вместе с Финляндией и царством Польским.

– Вы говорите о территории, я о начинке.

– Но как же без нее в наше время? Здесь нет, например, тракторного завода или экскаваторного, словом, по-настоящему чего-то тяжелого.

– О чем вы, им даже ВЭФ не нужен!

– Чем тогда будут жить – ни своего чая, ни вина, не пахнет лимоном и лавром.

– Рижский бальзам, – усмехнулась она. – Вольются в Европу Близость к ней считается самым главным. Сюда уже приезжают шведы и немцы по старой памяти. Но мне кажется, ничего интересного для них нет.

– Значит, мост между двумя мирами?

– Не знаю, ума не приложу. Мост нужен России, и не один, а много. Если все республики от Прибалтики до Закавказья сбегут, она что же, опять будет наглухо заперта, как до войны? Все стремятся жить своим обычаем.

– Стать изящной и малой формой, – подхватил Максим, – как вот эта девушка на фарфоре.

– Хотите сказать, кто ее будет ужинать, тот и станцует?

– Не знаю, как насчет Украины, очень немалая страна. Но все остальные, кто их пригласит на ужин?

– Европа, – засомневалась Наташа. – Все-таки…

– Что все-таки?

– Возраст.

– Тогда не знаю кто.

– Вы подумайте, – сказала она, прощаясь, – стоит ли переезжать. Если у вас будет время, приходите.

Максим двигался к трамваю. Остановка служила ориентиром. Приятнее всего он чувствовал себя на прогулке, шел, не уставая, сколько угодно. Рельсы вели к центру. Рассматривал местность, не удаляясь от них. Ему хотелось вобрать в себя не только вид, но и тайный запах, которым пахнет душа чужого города. Людей не было, без них невысокие дома смотрели угрюмо. Наконец в палисаднике увидел группу подростков, что-то обсуждали.

– Как пройти в центр? – спросил Максим.

Ребята повернулись к нему и долго смотрели, не говоря ни слова. Он почувствовал себя выходцем с того света.

Про себя он делил народы, как стрелка компаса круг. Между Севером и Югом самая большая разница, она указывает на распределение тепла по Земле. Между Востоком и Западом разница меньше и определена соотношением континентальных и водных масс. Запад примыкает к воде, Восток к суше. Вода моложе, она промежуточный флюид, течет по склонам, повинуясь притяжению, но легко уходит паром вверх при нагревании. Народы не могут не ощущать направление, в котором лежит ось Земли, и, конечно, взвешивают своей судьбой свойство твердого и жидкого, тяжелого и легкого. Взвешивая, выбирают лучшее. Народы Юга живут сердцем, оно впитывает солнце и становится таким же горячим. Север – умом. Запад берет на вооружение океан, добавляя к собственному уму его энергию.

Что такое Балтика? Край, где конец океану, начало суше, обрывается Запад, медленно встает Восток. Земля, по которой он шел, была смесью Севера с Западом. Запаха сердца не чувствовалось. Стояла середина лета без всякого признака жары. Летом, он знал по опыту, сердце стучит громче, легко обнаруживая свое присутствие. Конечно, кожа обгоняет сердце, но оно умеет напомнить о себе словом, улыбкой, взглядом. И если они хороши, запах кожи приятен. Женщины пахнут духами и кремом. Это тоже работа сердца. Так оно общается с людьми. Дети пахнут свежим бельем, которое полощется на веревке ветром. Тут он вспомнил о ребятах, немо и твердо смотревших на него в палисаднике. Запад наставлял их на ум с младых ногтей. Они еще не были враждебны, ведь вражда – это чувство, хотя бесчувственный может быть еще откровеннее, чем сердце без мысли.

В Старом городе он зашел в столовую. Это не был «собачник». Взял рисовую молочную кашу, творог со сметаной и кофе. Из выпечки предпочел марципан. Свет падал в широкие зальные окна, кассирша поторапливала очередь, голос с приятным акцентом звучал по-деловому, не вызывая раздражения. Он встал, зная, что больше не появится здесь, обвел взглядом обстановку, запоминая настроение, навеянное ею. Это было легко по контрасту с тем, что видел в Москве. Там всюду были проходные неказистые едальни для случайного люда и рестораны с их особым шиком. Общепит промежуточного класса отсутствовал, и это в стране, искушенной в отливке среднего человека.