У Максима был еще один адрес.

– Нет, люблю бродить, особенно по новым местам. Я только оставлю портфель.

– Хорошо, подходите к пяти. Кстати, у вас большая семья?

– Со мной четверо.

– Дети уже взрослые?

– Нет, я поздно женился.

– Выбирали. – Она улыбнулась. – Пока мы молоды, время принадлежит нам. Как вдруг что-то происходит, и уже мы тянемся вслед за ним, оно цепляет и тащит. Останься сын в Италии, я бы уехала к нему. Многие женщины уходят в старость, как в трясину, не умея жить для себя. Что бы я делала одна!

– Время течет по-разному, – сказал он.

– Вот и я о том же.

– Я имею в виду не возраст, а пол. Мужчина и женщина предлагают друг другу то, что имеют.

– Он ей бриллианты, она ему любовь, – подхватила Нина Павловна.

– Не совсем так. Она дарит ему детей, а он ей дом.

– О, вы серьезный человек и крепко думаете.

– Женщина ближе к природе, – продолжал Максим, – та весной покрывается цветами, а летом приносит плоды.

– На его долю что же, только зима?

– Он строит дом, это не просто.

– Маленькая зарплата.

– Помните, как нас учили: «раньше думай о Родине, а потом о себе». Учеба, служба, работа, дома все нет. Зима длилась долго. Когда построил, выяснилось, что от лета ничего не осталось.

Она слушала с напряженным вниманием и уже смотрела не вбок, а прямо, но взгляд был такой пронзительный, что Максим отвел глаза в сторону.

– Все так, все похоже. Вы не совсем обычно выражаетесь. – Она хотела еще что-то добавить и даже повела рукой, но вместо этого еще сильнее сгустила взгляд.

Максим почувствовал, что падает в ее мнении, раскрыв себя. Вместо собранного и практичного человека перед ней сидел любитель слов, слабый, легко уловимый.

– Извините, я опаздываю, – сказала она, – мне еще надо собраться.

Он вышел на улицу, лето проливало тепло с примесью набегавшей прохлады. Он еще не определил разницу в климате, но она была. Немцы называли эти края – tubland.

Адрес, который он искал, ему дала знакомая: «Мало ли, вдруг понадобится, все-таки страна чужая и едешь в никуда». Дом он нашел через полчаса среди невысокой застройки. Двор открывался калиткой, по периметру шли выгородки под навесом, набитые дровами. Печное отопление, подумал он. Ему показалось, что машина времени отвезла его далеко назад. Но середину двора украшали клумбы с цветами, машина шла зигзагами, выхватывая разные эпохи. Максим постучался, объяснив, кто он.

– Входите, – пригласила женщина его возраста. – Наташа, – сказала она.

Угол кухни занимала печь. Плита была заставлена стеклянной посудой с ягодами: рябиной, крыжовником и черной смородиной.

– Готовлюсь зимовать. Картошки с капустой нам хватит на зарплату, а витамины уже не купишь.

Рябина спорила с полусветом окна, в котором не стояло солнце.

– Мы с вами по-разному смотрим на будущее, – сказал Максим.

– Что такое? – спросила она с легким колебанием в голосе.

– Я думаю о каше с маслом, вы о витаминах.

– Создаете запас из круп? Если так, вам еще труднее.

– Пока нет, но когда вывернут руки, лучше крупа, ее можно хранить.

– Неужели дойдет до хлеба? – спросила она с тревогой.

– Почему нет, ведь все уже было.

– Да-да, вы правы. Войну я не помню. Мама работала в госпитале, здесь и осталась. А сама она из-под Ярославля. Все мы думали, самое плохое ушло. Не представляю, что будет с нами.

– Хорошо тем, кто начинает с самого трудного, – сказал он. – Например, нам с вами.

– Вы о чем?

– Ну как же! Детство совпало с концом войны, оно все принимает, даже снаряды и бомбы. Раз дано, значит, так все и устроено, чтобы летели снаряды. Потом человек растет. Это всегда захватывает. Но вот что интересно. Не только он, но и все вокруг вместе со страной идут в гору. Он совершает двойной подъем, свой собственный и ее.

– Моей дочери тринадцать, что скажете о ней?

– Прекрасный возраст, впереди неизвестность, притом большая. Время выбора: направо пойдешь, налево пойдешь. И не от случая к случаю, а происходит постоянно, тренируя внимание. Зато весь негатив проявляется. Пленку можно легко читать, это очень помогает. Кроме того, сам возраст еще несет вперед, почти без всяких усилий. Несет и открывает. Вы должны радоваться за нее.

– Вас послушать, мы пересекаем лучший из миров.

– Не самый лучший, он подобран для нас.

– Хорошо, а мы с вами? Страна и годы, по-вашему, выходит, двойное падение.

– Нельзя же все время расти. Полвека росла, наконец устала. Хочет быть легкой, надеется на вторую молодость.

– В чем же легкость?

– Избавляется от республик.

– Скорее они от нее. Латвия всегда тянула в сторону.

– Она могла тянуть сколько угодно, пока не сложилось общее настроение.

– Большинство против распада.

– Большинство – это кто?

– Обычные люди.

– Почему они всегда говорят одно и то же. Нас не слушают, мы ничего не значим. Решает не тот, кто хочет, а кто может. Может меньшинство. Что касается нас с вами, тогда мы были детьми, теперь их имеем. Будем стараться. Вы чувствуете уклон?

– Конечно, нет уже тех сил. Мне много не надо. Но дочь!

Они сидели в комнате, небольшой и уютной, хотя и очень заставленной. Везде этажерки и полки. Но не с книгами, а все красивые безделушки – мелкая бижутерия, вышивка, игрушки. Она проследила его взгляд.

– Кончила художественное училище. Люблю спокойную работу, чтобы никого над душой. Сейчас при храме, иконы, облачения. Платят очень мало, но нигде больше не берут. Православного народа немного, все протестанты, откуда быть деньгам.

– А комиссионные магазины?

– Не пробовала. Надо все остальное бросить, а храм требует времени. Вот, может быть, она.

На столе стоял карандашный портрет то ли взрослой девочки, то ли совсем юной девушки.

– Ваша работа?

– Нет, ее собственная, с помощью зеркала. Она у меня способная.

– Арбат облюбовали уличные художники, шестнадцать рублей за лист.

– Ей еще рано, пусть учится. Вот вы говорите меньшинство. Оно что же, умнее остальных, поступая наперекор им?

– В каждой стране по-разному. Где-то человек открыл лавку, та выросла в магазин, дальше больше. В конце концов, самые успешные ворочают миллионами – заводы, фабрики и так далее. Их горстка, но ведь даже крупная голова всегда меньше тела. Только потому и венчает, что меньше. Говорят же медики, клетки мозга самые крупные из всех. А что у нас? Комсомол, партия, молодой парень проводит собрания. Все на него смотрят как на придурка. Чего полез! Иди в инженеры, техники, строители, создавай машины, будь изобретателем, а он ведет собрание. Свой диплом, конечно, получит, зачем же оставаться пустым. С ним еще быстрее вверх по ступенькам. Но лестница уже партийная. Что знает? Ничего не знает. Он вожак.

У Максима в голове возникло фотографически четкое изображение. Время от времени людей посылали от их конторы на общественные работы. В тот раз суждено было очистить новостройку от мусора. Ее называли сдатка. Дом элитный, с квартирами в двух уровнях. Уже средневысокое начальство расселось широко не только в креслах, но и в быту. Окучивал посланных инструктор райкома, щуплый и острый, не то парнишка, не то мужчинка, мужок. Между делом останавливал ладно одетых: «В загранке бываешь? Ты вот что, привези мне джинсы». А пригоняли всяких, в том числе и ездунов. Напарник Максима, с которым он таскал носилки на фасаде, проработал год в Индии, привез кожаную, подбитую изнутри великолепную куртку. В соцстранах таких не делали. Мужок подходил к нему:

– Знатный прикид, почем?

– Так ведь рупии.

– Ах, рупии. Издалека видать, не рубли. Привезешь?

– Больше не шлют.

Вожак смотрел пристально, прозревая обман, и отходил недовольный. Второй раз Максим встретил его в школе. Шла избирательная кампания, проверяли списки голосующих. Мужок узнал его, пробурчав что-то с язвой в голосе. Понятно было, что такие, как Максим, сдавались на всякую потребу, маленький, никакой.