В подземном переходе стояла девушка.

– Как вы думаете, что самое главное в жизни?

На столике рядом с ней лежала Библия в окружении нарядных буклетов.

– Вера в Бога, – ответил он.

– Тогда возьмите вот это. – Она протянула буклет.

Он слегка отпрянул, почувствовав запах табака.

– Вера начинается со встречи с Богом, – сказал он.

– Верно, лицом к лицу. Если Он с нами, мы служим Ему.

– Заповеди?

– Да, не убий, не пожелай чужого.

– Забудь алкоголь и табак, – добавил он.

– Вы курите? – спросила она. – Надо бросать!

– Я – нет.

– И я тоже.

Максим задержал на ней взгляд чуть дольше обычного. Ее лицо продолжало говорить отдельно от чувства неловкости.

Ему показали место, где были построены баррикады. Народ хотел защитить свой город от нашествия иноземцев. Максим не мог понять, из чего все это сделано. Трактор привез готовые бетонные блоки, расставленные не стеной, а в виде лабиринта на очень узком участке. «Better dead than red» – кричала надпись в одном из отсеков – «Лучше мертвый, чем красный». Лет пятьдесят назад здесь еще жил культ немецкого языка и Германии. О своей ненависти к красным никто не заявлял по-английски. Но та страна, обутая в сапог и ботинок, утонула в прошлом. Новая хотела выпростаться из-под тотальности. Зато в моду вошли Североамериканские Штаты, продолжение Великой Британии, а вместе с ними вездесущий английский.

Все было игрушечным и показным. Люди хотели лучшего, и потому его торопили, избавляясь от плохого. Плохое росло в направлении к Востоку, там, где лежал кряж континента. На Дальнем Востоке вдоль основной магистрали оно, наоборот, убывало. После Иркутска железная дорога бежала веселей. Ее манил океан, на который смотрели разные народы, вытягивая голову. Уже на Хабаровск веяло его дыхание. Рядом великий Амур стремил свои воды. Про Владивосток нечего и говорить. Япония звучала в приемниках. Морские суда деловито собирали в город золотую пыльцу со всего окрестного мира. Хорошее текло на Запад, лучшее достигало его кромки опять-таки по зову океана, получившего свое имя от легендарных атлантов.

Москва стояла на первом месте. Но ведь она столица. Кстати, красные, которые хуже мертвых, не все стянули в Москву. После войны крепко отстроились Киев и Минск, да и другие города. Нельзя сказать, что красные любили Россию. Она была их дойной коровой, но если бы и любили, что толку. Время отжимало их в сторону типового, однотонного, среднего, к смеси белого с черным, высокого с низким. Хочешь или нет, делай, как оно велит. Первые красные желали абсолютной власти, поэтому шли вслед за пятиконечной звездой. К среднему они питали неистребимую ненависть, оно означало сжатие к центру и уничтожение в нем как плохого, так и хорошего. Какой же при этом вид получила бы власть? Например, шар. Что им правит? Центр. Но он как раз и испытывает наибольшее давление. Нужно бинарное строение. Есть только вершина, узкая и острая, достающая до звезд. Все остальное минус, уходящий в кромешную тьму. Пусть пребывает там вечно. Никто не собирается подтягивать его хоть на ступень выше, иначе придется оставить звезды. Однако средние напомнили о себе первым красным, потребовав смены хозяйственной политики. Новая была так нужна, что первых красных переселили к мертвым, расчистив место вторым. Те тоже были не сами по себе, они держались за Россию, которую сторожил Запад. Ему, кроме двух оконечных миров, нужен был средний, чтобы связать все в целое. Вторые красные, не желая идти вслед за первыми, стали классово усреднять страну, но уже не через деревню, как в годы НЭПа, а делая ставку на социал-пролетарский город, пригибая деревню. Город, пусть даже только подтянутый к середине, уже не третий мир, а смычка между Западом и Востоком, океаном и сушей. Бывшие имперские окраины отставали в своем развитии от собственно России, они были ее внутренним третьим миром. Поэтому им доставалось больше самой России, чтобы быстрее приблизить к среднему. Странам Балтии добавляли еще и сверх того по условиям географии. Чего не дашь псковичам с новгородцами, страна не бездонный колодец, да и свои потерпят, в том не откажешь им.

Он шел по городу, продолжая размышлять. Вторые красные сделали свое дело, Россия свернулась в замкнутую плотную фигуру. Верх и низ разделяло уже не безграничное пространство, а радиус, где короче, где длиннее по условиям кривизны. Периферия всегда более случайна, чем центр. Он пытался представить себе будущее. Чем крупнее объект, тем проще увидеть его во времени. Отдельного человека увидеть почти невозможно, так быстро он меняется. Недавно Максим встретил однобригадника, семь классов школы, пятнадцать лет тюрьмы. Напиваясь, тот горланил чуть ли не женским голосом «гоп со смыком» или сидел у костра, подкладывая бэушные доски. Максим забыл о нем напрочь, уволившись из стройуправления. Сошлись на остановке. Это был Соловей, только не тот изломанный и конченый зэк, а совсем новый человек.

– Пить больше ни-ни, работаю.

– Кем же? Зашлепываешь бетон?

– Зачем, я сварщик, они нужны, варю газом. Зимой сыро, током бьет – перешел на газосварку.

На нем была шапка из нерпы, лицо очистилось от тюрьмы и запоев, глаза наполнила синева. Это больше всего поражало.

– Да тебе сколько лет?

– Полтинник разменял.

– А переменился отчего? Сам или кто помог?

– К Богу пришел, все Он.

– Ты от себя ничего не приложил?

– Нет, Он подобрал, как издыхающую собаку.

– Не чернику ли ешь? – снова полюбопытствовал Максим.

– Откуда!

– Глаза синие, молодые.

– Ни одной книги не прочел в жизни, только сейчас Новый Завет. По глазам никто не бьет в драке, вот и выправились.

Засияли, подумал Максим.

Страна намного-много крупнее человека, каждый ее шаг отмеряет столетие. Что уж говорить о сонме народов. Казалось бы, движение этой массы, медленное и неуклонное, легко предвидится. Однако гадают о человеке, редко о народной судьбе и никогда о человечестве, кроме общих слов по поводу развития. Попадался ему Нострадамус – жалкие средневековые писания. Почему люди так носятся с этим именем? Читать по ним будущее все равно что ртуть превращать в золото, лучше держать в голове физику с геометрией – просто и надежно. Неслучайно люди Возрождения шли путем науки. Когда-нибудь опять расцветет алхимия, что было, то и будет, только не подряд, а через раз. Разы пропускают друг друга, истощив свои силы, как в стае перелетных птиц меняются местами вожак и замыкающий.

Пока у всех на устах наука. Впрочем, Максим с удивлением обнаружил, что под тонким слоем образованности шевелится тот самый Нострадамус. Михаил был обычным человеком, хотя и стал генсеком. Ладно, что стал, однако задумал из ряда вон выходящее, и люди смутились, пытаясь связать его имя с древними пророчествами о конце света.

Максим рассуждал просто. Среднее закончилось вместе с равенством, теперь из самой ее гущи будут вырастать и удлиняться концы, они и создадут новое русское человечество. Там, где равенство, никакого пространства нет. Если все одинаковы, нет смысла проводить границы, распределять места. Чем теснее одно тело прилежит к другому, тем лучше соблюдается всеобщее единство. Есть и бывает не то, чего много, но что отлилось в особую форму. Поэтому равные и средние легко уживаются с теснотой. Когда концы развернутся в противоположные стороны, нулевое место превратится в объем.

Шел наугад. Отсутствие деревьев на улицах угнетало. Людей тоже не видел. Решив, что может заблудиться, повернул назад. Куда все подевались – была пятница. В Москве он искал уединения, здесь его было сколько угодно. Почему не жить без всякой спешки, подумал он, как плавают утки в большом пруду. Можно прийти в парк и долго дышать жасмином, никто не присядет рядом, не заговорит. Город накрыт прозрачным колпаком покоя. Зима приходит на смену теплу, и люди еще глубже забиваются в дома и дворы.

Самое лучшее время – начало перемен. В нем прошлое смыкается с будущим, настоящее исчезает. Прошлое стоит, предлагая себя, как стартовая площадка, к рывку. Человек еще не знает, что рывок означает разрушение основ. Опрокидываются не вещи, а вещность, ее порядок, устройство. Но и в самих переменах нет ничего обещанного, они несутся, сорвавшись с цепи. Начинаются человеком, заканчиваются в несусветной дали от него. Разве знали первые красные, куда их приведет мятеж? Нет. Начало было положено оранжевыми, а еще раньше заседал Временный комитет, который мнил себя точкой соединения разных времен. Искатели будущего шли по головам своих предтеч, не понимая, что ветер перемен погружает сначала в оранжевое, потом во все более красное, пока не утопит в крови.