Дальше вниз к реке спускалась загородка Гриши. Тот ни с кем не общался. У него были вывернутые наружу красные веки, что производило тяжелое впечатление. Гриша добывал на свалке брошенные трубы с кусками проволочной сетки. Участок, обнесенный железом, был неприступен.

– А сам ты как входишь? – спрашивал Максим.

– На то секрет. Но тебе можно. Ты мужик чистый, с энтими не сравнишь. – Он кивал головой в сторону Кири, с которым находился в постоянной вражде.

Гриша подкапывался под землю соседа. Она рушилась, раздвигая пространство. Киря каждый раз приходил в бешенство:

– Роет крот. Скоро грядки повиснут над обрывом. Напихать бы ему этого песка в рот до полной сытости, до отрыжки.

Но Гриша смотрел зверем, наскакивать на него с кулаками Киря не смел.

– Вот моя дверь. – Гриша присел к подошве забора и, повозившись, стал приподнимать неширокий квадрат из сплошной сетки, как крышку люка.

У Максима отвисла челюсть.

– Так и входишь?

– А как жеть, влажу. Зато спокой.

Гриша отвернулся и, прищемив нос двумя пальцами, громко сморкнулся. Брызги полетели водяной пылью.

– У тебя песок, – сказал Максим.

– Наношу коровяк из совхоза.

– А будет урожай?

– Соберу.

– Да ведь ты один – и строить, копать, выращивать.

– Женщина полезна, ты прав. – Он произносил – женщина. – Только тут тоже не просто, как дверь на мой участок. Нужон порядок. Привожу в дом, думаешь, постель. Это всякая сможет. А ты приготовь обед. На кухне вся баба раскрыта до исподнего. Не оплошает с готовкой, станем жить.

– Найдешь, – уверял Максим.

– Приходят, уходят. Не завтра помирать, Бог даст.

Максим помнил, сожительница у Гриши была. Тот держал ее в бытовке, но кто-то из огородников настучал. Может, и Киря. Вслед за тем явился участковый: «Кто такая да где прописана». А она и вовсе беспаспортная. На том закончилась семейная жизнь, и тем злее Гриша вгрызался лопатой в обрыв.

Жена купила усы. Клубнику посадили на самом верху, там, где грядки шли уступами. Максим подпер их досками, воткнув колья по краям и в середине. Огород его стоял открытым. Надо было искать материал для забора. Собирать из железа, как у Гриши? Максим представлял себе долгую и муторную канитель с переноской труб и рытьем ям. Сетка была прозрачной, а хотелось укрытия.

На свалку сбрасывали оконные рамы, старые перила, части стропил и обрешетки. Все это приходилось выдергивать из завалов по штуке, связывать в пачку и тащить волоком. Водяной, увидев его труд, подкатил тачку.

– Не ломай спину, насобираешь, опять сочтемся. Сама везет, – добавил он. – Больше нагрузишь, легче толкать.

Тачка была самоделкой с тележными по высоте, но тонкими колесами. По ободу вместо шины шел жесткий кабель. Ось Водяной подобрал из рифленой арматуры, вставив в малоразмерные подшипники.

С техникой дело пошло веселей. Она и есть мера человека, думал он, сравнивая себя недавнего, тянущего груз за веревку, с возничим колес.

По свалке бродили собиратели. Их руками мусор и хлам сортировался на листовое годное еще железо, дерево для домашних поделок, цветную проволоку, детали телевизоров и приемников. Теперь, петляя среди сложенных куч, он не забывал бросать взгляд на тачку: увести – раз плюнуть.

Переваливаясь на ухабах, подъехала машина. Пополам со строительными отходами вывалила рабочую одежу: стеганые куртки, обувь, каски, инструмент. Подтянулись собиратели, среди них Потаи.

– И ты здеся? Я вот тоже. Шура на огороде в сарайке, пока не нужен, чего ни то приберу. – Потаи смотрел на него детскими глазами, радуясь встрече.

Молодым его зашибла лошадь. С конефермы рассчитали, пенсию по инвалидности начислили крошечную, и потому жил иждивением сестры. Пока работал, животные и люди не давали скучать. Отправили на отдых, душа его застоялась и умыслила задушиться. Шура уверовала в Бога, но ходила не в храм, а к протестантам.

– Дали мне Библию, совсем ветхую. Перекладывала много раз страницы по их местам. Первая моя книга. Хватило ума прочитать, а лишней грамоты и не нужно.

Огородик ее величиной с заплату приткнулся к дому с высоким забором. В углу стоял сарайчик, в котором она откармливала поросенка.

– Придут резать, слово не скажу, как не мной купленный.

– Кто должен прийти? – спрашивал Максим.

– Ночами кто лазит? Ты похож на дилектора. У нас-то как славно, пришел бы посмотреть. Хор и пение, чистый театр. Мой, как от работы отставили, приладился пить. Где выпросит, кто и подаст. Денег-то у нас кот наплакал. Видят, убогий – плеснут. Я говорю: Потап, пойдем в церковь, там все свои и мы с ними. С тех пор отмяк.

Максим катил тачку, нагруженную доверху. Доски были разной длины. Самые рослые он укладывал по диагонали, мимо груди, упертой в дышло. Больше радовала целая секция от забора вокруг новостройки. Он толкал свою тачку домой – огород был продолжением дома. Рядом трусцой семенил мальчиковый Потап, как сам Максим в далеком детстве привязывался к дворовым ребятам в их затеях и сходках.

Жена посеяла астры. Он заикнулся о ромашках по совету владельца дома.

– Осенью посажу. Поднимутся будущим летом, – объяснила она.

В цветах Максим не разбирался, он следил за жизнью растений, не совсем понимая, как эти слабые листочки и стебли двинутся в рост и принесут плоды. Но время шло. Огуречные плети обвили ребра парника, выбросили цвет, над ними закружились мухи и бабочки, показались и огурцы размером с ноготь. Лето стояло жаркое, огуречное, так определили дед с бабкой, громко рассуждая на тему погоды. Максим усердно поливал свои грядки. Приходила Шура. Сунув палец в почву, нашла недостаток влаги.

– Солнце нынче ярое, вытягивает, воды не жалей.

Он старался. Стоя на водокачке, озирал даль. У деда с бабкой была дочь, а у той муж – Лешка. Максим с ним пару раз пересекался – то да се, по-простому. А Лешка запускал иголки. Максим вытаскивал ведро с колодезной водой, Лешка наблюдал снизу.

– Слону яйца качает, – громко говорил он деду, не стесняясь округи.

Оба гыгыкали. На их участке стоял небольшой прудик. Сам образовался толчком родника или выкопали, но с ним было очень удобно.

– Давай меняться, – бросал Максим сверху. – Я тебе колодец, ты мне лужу.

– Какую лужу?

– Откуда ты пьешь воду.

«Не пей, Иванушка, козленком будешь», – договаривал он про себя. И пока говорил, тот успел превратиться в козла, угрюмо взирающего на Максима.

Воду из бочек он носил двумя ведрами, сберегая время. Сливал в лейку и разбрызгивал душем. Все отнимало полтора-два вечерних часа. Приходил в шесть с работы, перекусив, отправлялся на огород и только к девяти был дома.

У гаражей стояла бочка на шестьсот литров с вентилем. Емкости у него были, заинтересовал кран, приваренный ко дну. Если установить высоко, соединив шлангом, прикидывал он, можно устроить полив по простой и удобной схеме, как делают во дворах. Он удивлялся терпению Шуры, которая добывала воду из уличной колонки, – она и Потаи, у обоих по ведру в руке, не меньше сотни метров в оба конца. Затем из ведер черпала банкой, обходя каждый кустик зелени.

Сторож взял с него червонец. Вдвоем они переправили бак на площадку, заранее вырезанную на откосе. Тонкий поливной шланг пришлось купить в магазине – свалка ничего не предлагала. Теперь его время текло непрерывно, как струя из этого шланга. И работа, питаемая сиюминутным смыслом, гораздо меньше утомляла.

Однажды на участке побывала ребятня. Шланг был сорван. От крана тянулась сырая дорожка, ближе к бытовке на нетронутом грунте стояла лужа. Больше он уже не наполнял свою бочку, уходя домой.

Радуясь солнцу и воде, выперли сорняки. Полола жена, проходя тяпкой, внимательно, медленно. Он помогал, хотя работа его тяготила. Про себя он называл ее женской. Передвигался внаклонку, позвоночник тлел напряжением, переходившим в боль. Тогда пробовал приседать на корточки, ощущая всю нелепость позы.

Самой упорной травой был пырей – отдавал перья, как ящерица хвост. Однако в глубине таился корень, способный без перерыва выбрасывать зеленые стрелы. В выходные он приводил сюда всю семью. Максим не решался оставлять Игоря на попечение брата. Того не отпускала ватага сверстников. Игорь гулял один. Здесь же оба были под присмотром. Он помнил о колодце и в присутствии детей накрывал его зев тяжелым железом. Подвела бочка, в которой стояла забытая вода. Игорь заглянул через край. Личинки комаров поднимались со дна, пробивая помутневшую толщу. Он засмотрелся, свесил голову вниз и перевалился туловищем. Ему было четыре года. Он утонул бы в бочке, когда б не старший брат, случайно глянувший в его сторону. Игорь забавно открывал рот, нахлебавшись. Максим похлопал по спине, жена отвела к колонке, чтобы промыть лицо. А через несколько дней открылся понос. Врач сказал, дизентерия.