– Не в том смысле, просто все останется на своих местах.

– Так она его держит.

– Кто кого? – не понял старик.

– Земля держит Солнце, не дает ему упасть.

– Куда?

– На мировую поверхность. – Видя, что говорит неясно, Максим поправился: – В центр Галактики. Притянет, оно и упадет.

– Сейчас тоже тянет.

– Выдерни у птицы хвост, будет летать?

– Не хвост, а перо. Восемь перьев останутся, как-нибудь полетит.

– То-то и оно, как-нибудь. А ты говоришь, ни на волос перемены.

Фай напомнил своей репликой тот давний разговор. По-настоящему ощутить Землю могло бы только все человечество, сомкнув руки. Его бы легко хватило. Отдельный человек слишком крошечное создание. Его руки могут обнять жену или мать, никак не Шар, на котором он стоит в траве или копает его глину, как сейчас в котловане под газовый ввод.

Он представил себе живую бесконечную цепь. Она успела уже много раз опоясать Землю – род человеческий достиг небывалой мощи, продолжая увеличиваться на глазах. Однако не отставал ли его совокупный разум от массы тела, с грустью подумал Максим. Все большое есть источник силы, иначе зачем ему гнаться за размерами. Сила становится сначала неуклюжей, потом грубой и даже бесчувственной. Она не будет обнимать Землю, скорее продавит ее хрупкую оболочку. Другое дело отдельный человек или небольшая группа. Она настолько же умнее всего непомерного рода людей, насколько он тяжелее ее.

Разве народы договариваются друг с другом о самом важном для них – например, о войне и мире? Этим заняты их вожди. Чем мельче группы, тем тоньше и гуще связи, оплетающие их. Неужто пролетарии всех стран соединятся когда-нибудь? Ясно, что нет. Слишком велико их число, хотя, казалось бы, живут и работают рядом и чуть ли не друг на друге. Земледельцы тем более не сойдутся в одну голову. Их разделяет много гор, лесов, полей и рек.

Вожди представляют свои страны, ездят по всему миру, встречаются и беседуют – такова их работа. Им, безусловно, легче найти общее понимание. Но они не сами по себе, за их спиной колышутся ветрами века необозримые посевы людей. Все требуют тепла и света, главное же – пространства, которого все меньше, потому что людей все больше. Как же быть? Вожди поневоле следуют за своими народами. Если не следуют, им дороже. Народ сведен в массу. Ее нижние слои испытывают огромное давление. С ростом глубины тяжелее печать гравитации, не позволяющая придонным элементам до времени всплывать на поверхность. Они должны провариться миллионами градусов. Тогда водород станет гелием, тот перейдет в литий и так далее. Вожди, достигшие поверхности своего народа, отмытой водами его истории, все равно что благородный металл рядом с оловом и железом.

Масса разламывается сверху. Здесь не наложены скрепы давления. Воздух и эфир не скрепы. Трещины не сразу проникают до основания, но захватывают постепенно все более тяжелые слои. Сначала были февраль-март, все ходили с красными бантами на груди. Наступило лето вместе с июньским переворотом. За ним последовал октябрь, проложивший дорогу уже непосредственно к преисподней Земли. Оттуда через разломы и трещины начинают выдавливаться придонные слои с неполным развитием. Земля в своей утробе не успела соткать их в целостное существо с телом, душой и зачатками духа. Законченным было тело. В народной глубине оно завязывается в первую очередь. Его вызывают к жизни условия труда и быта, необычайно суровые вблизи ядра. В нормальной обстановке при постепенном развертывании в человеке всех его свойств, примерно на полпути от нулевого пространства к единице, над телом встает душа. Ближе к поверхности просыпается дух. Он устроен так, что дышит воздухом Земли – легкие не сгорают от избытка кислорода, ловит глазами солнце – они не слепнут от света. В обстановке переворота твердь человечества опускается вниз в раскрытые трещины, изнутри хлещет огнерыжая магма, оставляя после себя лунный пейзаж.

Вожди стоят в особом отношении к народу. Они нужны ему, как таинственный минус своему плюсу. Народ заряжен энергией. Ей следует дать направление, иначе она расплещется в никуда. Движения не будет, действие не состоится. Не случайно в предгрозовые времена простые люди ищут того, кто мог бы их возглавить. Казалось бы, чего проще, если народное собрание охвачено одним чувством, пусть впереди него встанет любой, неважно кто, и за ним пойдут. Но все чего-то ждут, никто не хочет первым поднести спичку. Дело даже не в том, что спичка сгорит, а хватит ли у нее огня.

Вожди успевают пройти, по крайней мере, половину пути от нуля до единицы, поэтому состоят из смеси души и тела. Тело, обработанное душой, уже не давит на землю с силой монумента. Наоборот, его размеры заметно меньше, чем у среднего человека из простонародья. Ему не довелось пахать и сеять, ходить за скотиной, стоять у станка. Все таковые ближе к ядру с его металлической основой. Например, Учитель, окрасивший Октябрь в цвет крови, совсем не отличался ростом. Рост был чуть выше карликового. У других тело, все еще не достигая нормы, смотрелось почти как настоящее русское тело. Но никого из них не называли учителем. Тот был один, остальные ходили в ранге вождей.

Душа в смеси с телом есть особое состояние. Тело хочет одежды и пищи. В сущности, его легко удовлетворить – ведь больше желудка не съесть. Душа, забытая духом, необъятна в своих желаниях. Прежде всего в стремлении к власти. Власть – от слова «владеть». Все, что видит душа, то и хочет сделать своим. Видит же не так, как тело, видит весь мир, его и стремится заполучить. «Даешь Варшаву!» За ней маячат другие столицы – Будапешт, Вена, Берлин – голова кружится от счастья. Тяжелая голова набита мыслями, как пуля свинцом, пуля летит в сторону всяческой контрреволюции – капиталистов, помещиков, попов, белогвардейцев и прочей нечисти. Голова свинчена с телом, оба пришли из разломов земной коры, образовав новую химеру.

Рядом с Учителем всегда возникал вождь, они шли в паре, но постепенно портреты вождя вытеснили все вокруг. Их было так много, что виделись сквозь закрытые веки. Лишь некоторое время спустя черты расплывались в пятно и пропадали. Так устроено зрение. Оно помнит упавшие на сетчатку следы света и тени, особенно следы контрастные. В праздники изображения заключали в раму из электрических ламп. Вечерами они зажигались, украшая верхние этажи домов. Тогда защитить глаза было непросто.

Фай недоуменно поглядывал на Максима. Тот делал резкие движения головой, стряхивая память, как ртуть в градуснике.

– Ты чего?

– Да так, привиделось и захватило.

– Не понимаю.

– Как бы это сказать, мысли приходят сами собой – ничего не поделаешь. Главное, не допустить появление образа. Если образ и мысль смыкаются, это уже сила.

– Что ж плохого?

– Сила всегда живая. Ты смотришь на нее, она в ответ на тебя.

– Мысль не смотрит?

– Дразнит, мелькнет и пропала. У нее нет массы, только скорость.

– А образ?

– Образы массивны, как звезды, восходят и долго не гаснут. Ты говорил про Землю и Солнце, – напомнил Максим.

– Да, да. Сначала Солнце ходило вокруг Земли, так считали древние, потом Земля перестала быть центром. Не изменится ли снова представление о ее космической роли, так ли мала она, как принято думать?

– Пылинка, мерцающая в столбе света? – сказал Максим с легким уклоном в вопрос и, слегка прищурясь, как будто изучал Фая.

Тот молчал.

– Возьмем автомобиль. У него есть двигатель, такой же неподвижный, как корпус, но вырабатывает энергию, только ее, ничего больше. Очень массивный – оттого передняя часть машины намного тяжелее задней. Зачем и для чего производит, не знает. Его дело нагнетать компрессию в цилиндрах и толкать поршни. Таково Солнце.

– С двигателем понятно, – кивнул Фай. – Что есть корпус?

– Вся система в целом.

– Почему тогда масса сосредоточена в двигателе?

– Потому что энергия все еще материя, хотя и стоит между массой и информацией. Чем выше этаж мироздания, тем больше масса сливается с целым. Сверхмасштаб наполнен веществом, – продолжал размышлять он. – Все соотношения между базовыми элементами сдвинуты в его сторону. Информация ничтожна. Движения почти нет, да и пространства тоже. Спускаясь вниз, Вселенная, наоборот, сочится энергией. Ее норма растет.