– Деньги мы тебе будем на счёт сбрасывать.

Так наладилась постоянная связь. Сама Валентина звонила редко, экономила деньги сыновей, за что они постоянно её критиковали. «Не привыкла я за свою жизнь деньгами сорить,» – оправдывалась она. А вот старшему в Питер звонила. Последнее время и по телефону чувствовала, что стал её старший спиртным баловаться.

«Да что ты мам?», – удивлялся тот её проницательности, – «Только пивка и выпил».

– Чувствую я!

Валентине было за семьдесят, но в таёжном поселке, где её хорошо все знали, глядя на её энергию, ни у кого язык не поворачивался назвать её бабушкой или ещё хуже старушкой. После смерти мужа она продолжала его хобби – стала «пасечницей», заготавливала на зиму дрова и вообще вела всё хозяйство по женской и мужской линии.

Только вот сердце всё время побаливало и всё из-за старшего сына, что он неустроен там в своем Питере. «Охломон», – часто, когда еще был жив, называл его муж.

Не отвечал сын и на следующий день, и через неделю. К поиску подключились и другие сыновья.

Валентина жила в глухом таёжном поселке. Сразу за небольшим огородом начиналась величавая приморская тайга с кедрачом и дубняком, через которую возле поселка с сопки спускалась быстроводная и холодная речка. Вода в ней была настолько холодна, что даже в августовскую жару только отпетые смельчаки осмеливались в неё окунуться. В ряд по улице стояло несколько просторных домов, построенных из толстенных кедровых стволов, потемневших от времени. На отшибе близко к речке была изба Валентины. Совсем девчонкой привез ее сюда муж, охотник-промысловик Павел, привез, как оказалось, навсегда. Могилка Павла, как и многих соседей, виднелась прямо из окна. Кладбище-то было рядом.

Синева сопок в постоянной дымке летом и слепящая белизна снегов зимой – эта постоянная милая глазу и сердцу картина открывалась из окон и с крыльца дома. Сейчас без этого пейзажа Валентина свою жизнь просто не могла и представить. Тр и сына Валентины жили в городах, один директор завода, второй возглавлял какую-то специальную бригаду по стыковке линий электропередач с ГРЭС и атомных электростанций и был знаменит не менее своего брата близнеца, который возглавлял завод. У того и другого крепкие семьи, летом наведывались в гости и внуки на таежную ягоду и сладкое от таежных трав коровье молоко. Правда, собирать ягоды для них, больших и маленьких, приходилось только самой Валентине: уж очень городских не любили таежный гнус и комары, но ей угощать их ягодами было только в радость. Местных и мошкара не грызет.

А вот третий, старший сын – это была постоянная боль в сердце Валентины. Да и жил далеко, в Питере. С женой разошелся, оставил квартиру семье, сам ютился в коммунальной квартире, а ведь мужику уже за пятьдесят. Глядишь, скоро пенсионером будет.

Так хорошо вначале у него все складывалось. После школы, не сказав ничего родителям уехал в Ленинград и поступил в автодорожный институт. Сам, без всяких протекций. Учился-то хорошо, и хоть жил в лесном поселке, часто ездил на математические олимпиады. Им тогда учителя гордились: «Гляди-ка из нашей глухомани, а не хуже, и даже лучше, разных там городских учеников». И карьера после института у него развивалась стремительно, как и сам был стремительный, на первом же курсе института женился, в восемнадцать лет стал отцом. Но институт окончил блестяще, был первым студентом на курсе, потому и оставили его в аспирантуре. Да тянуло его не к науке, а к практике.

На два года ушел офицером в армию. Служил к дому поближе, на Байкале. Хотя это как раз на полпути между Питером и Дальним Востоком, строил там дороги. Окончив военную службу, на Дальний Восток, ближе к родителям не поехал – вернулся в Ленинград. Сейчас и Ленинград-то не по-русски называется, какой-то иностранный Санкт-Петербург, как будто русских названий нет, пусть хотя бы Петроград, как перед революцией назывался. Павел – то, иностранщины не признавал, долго Возмущался переименованию и всегда называл город по старому – Ленинград. Вот туда-то снова и устремился старший сын, как будто медом там кто-то намазал. А с другой-то стороны жена – то ведь ленинградка. Для нее Дальний Восток одна Тьмутаракань, хоть даже бы и в городе жили.

Назначили в Питере большим начальником – руководителем стройуправления. Дороги даже в Болгарии строили. И болгарский орден получил. Когда нужно было реставрировать Дворцовую площадь в Ленинграде, поручили ему, ее сыну. Возил он ее в один из приездов к нему туда, показывал возле памятника царю плитку в брусчатке, с надписью – такое-то стройуправление проводило реставрацию и фамилия, имя, отчество ее сына. Гордостью за их фамилию тогда наполнилось материнское сердце. Это же был правительственный заказ, после таких работ стал главным инженером строительного треста, а через год и управляющим. По должности, всего-то в тридцать два года, член коллегии Министерства строительства СССР. Тогда встречая мать подкатывал на служебной машине к трапу самолета. И тогда снова гордостью наполнялось материнское сердце.

Да только в жизни все не постоянно. Разошелся с женой, которая ей, Валентине, да и мужу Павлу очень уж нравилась. Объяснил, что вроде бы гульнула она, пока он очередной раз был на стройках Болгарии. И покатилось все под откос.

Теща его накатала в ЦК жалобу на зятя. Стали таскать по парткомиссиям. Строго тогда было с разводами. А мужик он горячий, вспылил и ушел снова начальником стройуправления, тоже ведь большой ранг. Когда под Ленинградом в Пушкино строил площади и улицы, то при проезде ему постовые милиционеры честь отдавали, сама видела, когда он показывал свою работу.

Тут в стране началась перестройка, а затем и распад государства или, как ее Павел называл, контрреволюция. В числе первых сын создал кооператив совместно с предпринимателями из Финляндии. Что-то было связано с лесом, в подробности Валентина не вдавалась, не материнское это дело. Только вот отец, а Павел был человеком строгих правил, на это дело взглянул по-своему. «Раз кооператив, значит торговля», – решил он. И заявил своему сыну: «В нашем роду торгашей не было, поэтому чтобы не позорить меня перед моим поселком, чтобы ноги твоей здесь не было». Сам переживал, но на своем стоял твердо. Поэтому, когда сын приезжал в отпуск и останавливался в райцентре у сестры Павла, со слезами Валентина ездила встречаться с сыном. Тр и года не бывал он в таежном поселке.

На похоронах отца сын твердо заявил, что отец был прав. И отец, и сын сильно любили друг друга, но были оба с крепкими характерами.

А вот материнское сердце все исстрадалось.

Потом рухнул и кооператив, замордовали налогами. Сын ушел в строители. Руководил строительством каких-то туннелей на железной дороге.

Куда же он пропал, что с ним? Что-то неладное, подсказывало материнское сердце. Сын нашелся через месяц в морге, был убит, защищая пожилую женщину, на которую с целью ограбления напала банда отморозков.

Где-то далеко за лесом взвизгнула пила – циркулярка на пилораме, видимо попал тяжёлый для неё сучок внутри ствола дерева или от комля неровно пошёл распил. Старый вожак волчьей стаи насторожился, повёл ушами. Замерли и другие молодые волки. Лишь рождённые ранней весной волчата продолжали, поскуливая, свою возню в логове между огромных валунов.

Ветер дул с реки, которая огибала остров широким разливом и летом, кроме того ещё и быстрым течением, протоки между островом и коренным берегом. Сейчас же вся гладь реки была покрыта льдом, лишь на середине протоки в узкой щели бурлила вода. Когда облюбовала волчья стая этот остров – никто не знал, и даже вожак был рождён тут же на острове. Раньше здесь на многие десятки и сотни километров простиралась тайга. И лишь последней осенью пришли лесорубы и стали строить таёжный посёлок. За зиму пообжились, теперь уже и шум работающей пилорамы слышен на несколько километров. Никто из пришельцев не знал о волчьем острове, а волки и не собирались его покидать. Сначала вострили уши на шум от деятельности людей, потом привыкли. Только, вот разве как сейчас, ненормально взвизгнула циркулярка и заставила вожака насторожиться.