Необыкновенное событие, или Пассаж в Пассаже, справедливая повесть о том, как один господин, известных лет и известной наружности, пассажным крокодилом был проглочен живьём, весь без остатка, и что из этого вышло. (Неоконч.) Э, 1865, № 2. (V)

Основные персонажи:

Елена Ивановна;

Иван Матвеевич;

Карльхен (крокодил);

Немец;

Прохор Саввич;

Стрижов Семён Семёнович;

Тимофей Семёнович.

Повесть не была окончена, состоит всего из 4-х глав. В журнальном варианте публикацию предваряло пространное «Предисловие редакции», в котором объяснялось, что данное сочинение доставлено в редакцию неизвестным автором, которому решено дать псевдоним Семён Стрижов, что сотрудник редакции Фёдор Достоевский любезно согласился поставить под сочинением своё имя и что редакция не отвечает, если всё рассказанное – ложь. Повести предпослан шуточный эпиграф – бессмысленное французское выражение: «Ohe, Lambert! Ou est Lambert? As-tu vu Lambert?» («Эй, Ламбер! Где Ламбер? Видел ты Ламбера?»). Суть же невероятной истории изложена в подзаголовке: почтенный чиновник Иван Матвеевич, который вместе с супругой Еленой Ивановной и другом дома Семёном Семёнычем пришёл в Пассаж посмотреть на крокодила, показываемого за деньги, был этим крокодилом проглочен, но, к удивлению всех и вся не погиб, а стал жить в чреве чудовища и даже решил, пользуясь свой растущей популярностью у публики, заняться из чрева крокодила «агитацией и пропагандой» идей, кои там его посещают, в то время, как друг семьи и жёнушка не очень-то огорчены его отсутствием…

Как ни подчёркивал автор невинность и шуточность произведения, но публикация уже первых глав вызвала бурю негодования в критике и прессе. Во-первых, повесть была переполнена сатирическими выпадами в адрес оппонентов Достоевского и журнала «Эпоха», а таковыми на тот период были журналы всех направлений – «Современник», «Русское слово», «Русский вестник», «Отечественные записки». Во-вторых и в главных, А. А. Краевский, язвительно высмеянный в «Крокодиле», в своей газете «Голос» обвинил автора в том, что это «Необыкновенное событие» – памфлет на Н. Г. Чернышевского, который в 1864 г. был осуждён и сослан в Сибирь: Иван Матвеевич, проповедующий из чрева крокодила, будто бы, – карикатура на автора «Что делать?», написавшего свой «пропагандистский» роман в Петропавловской крепости, а ветреная недалёкая супруга – злобный шарж на О. С. Чернышевскую. Для многих это показалось убедительным. Достоевский позже, в «Дневнике писателя» (1873, IV. «Нечто личное») с негодованием опроверг такие инвективы: дескать, неужели он, бывший каторжанин, способен был написать «пашквиль» на другого арестанта и ссыльного?! Автор «Крокодила» очень сожалел, что тогда же, по горячим следам, громогласно и печатно не протестовал против приписываемого ему злобного и безнравственного зубоскальства. Однако ж, он сразу оставил эту злосчастную повесть, не стал её продолжать-заканчивать. Сыграло в этом свою роль, разумеется, и закрытие «Эпохи» на этом же номере, но в черновых записях Достоевского сохранились довольно подробные намётки-планы продолжения «Необыкновенного события…», так что автору не составило бы труда произведение закончить. Он делать этого не стал. Впрочем, от самой повести в её опубликованном варианте Достоевский отнюдь не отрекался, не чувствуя за собой никакой вины, и со спокойной совестью включил её в собрание своих сочинений (1865), не предполагая даже, что вскоре в «Современнике» обругают его роман «Преступление и наказание» за «пашквильную аллегорию» на Чернышевского, и что ему вновь, уже печатно, придётся как бы оправдываться за «Пассаж в Пассаже» через несколько лет в ДП, когда поднимется оскорбительный шум вокруг «Бесов».

Фантастический рассказ. ДП, 1876, ноябрь. (XXIV)

Основные персонажи:

Ефимович;

Кроткая;

Лукерья;

Муж.

Рассказ занимает весь ноябрьский выпуск ДП за 1876 г., состоит из двух глав, десяти подглавок и предуведомления «От автора», в котором разъясняется форма: «Дело в том, что это не рассказ и не записки. Представьте себе мужа, у которого лежит на столе жена, самоубийца, несколько часов перед тем выбросившаяся из окошка. Он в смятении и ещё не успел собрать своих мыслей. <…> Вот он и говорит сам с собой, рассказывает дело, уясняет себе его…» Из сбивчивого, местами почти горячечного монолога вырисовываются постепенно все подробности трагедии. Он – бывший офицер, в силу обстоятельств ставший ростовщиком-процентщиком, сделал предложение бедной девушке-сироте, которая от безвыходности положения вышла за него замуж. Однако тайные надежды и виды спасителя-благодетеля на безмерную благодарность и горячую любовь со стороны кроткой жены никак не оправдывались. Больше того, она как бы совершенно отгородилась от него, закрылась, затаилась. А между тем сам-то офицер-ростовщик понимает, что теперь-то только он и начинает любить жену свою, и любовь-страсть эта разгорается всё сильнее. Но когда, казалось, он уже убедил её в своей любви, распахнул всю свою душу, и осталось Кроткой только лишь принять его любовь и ответить – она предпочла выброситься из окна с образом Божией Матери в руках…

Тема самоубийства – одна из самых «капитальных» в творчестве Достоевского вообще, а в возобновлённом ДП (1876) – особенно. Буквально с первой главы («Вместо предисловия о Большой и Малой Медведицах, о молитве великого Гёте и вообще о дурных привычках») писатель начал о самоубийствах, не раз возвращался к этой теме в следующих выпусках, а в октябрьском номере «Дневника» публикует сразу две «суицидальных» статьи «Приговор» и«Два самоубийства». В последней, в частности, говорилось: «Истребление себя есть вещь серьёзная, несмотря на какой бы там ни было шик, а эпидемическое истребление себя, возрастающее в интеллигентных классах, есть слишком серьёзная вещь, стоящая неустанного наблюдения и изучения…» Именно этим сам Достоевский и занимался – неустанным наблюдением и изучением. И всё время, неустанно как бы примеривал суицидальную ситуацию на себя. В рабочей тетради того периода появляются то и дело обрывочные, но какие глубинно-знаменательные записи-пометы вроде следующей: «Да, хорошо жить на свете, и жить и умирать». Или: «Господи, благодарю Тебя за лик человеческий, данный мне. (В противуположность самоубийцам)». И писателю, конечно, тесны были рамки документальной прозы, рамки публицистики, рамки дневникового жанра. В «Приговоре» он за них, за эти рамки, как бы уже вышел, применил художественный приём перевоплощения, надел личину своего героя, заговорил-высказался чужим голосом. Да так мастерски, что иные простодушные читатели приняли этот голос за голос самого автора. Оправдываться-объясняться он будет в декабрьском выпуске «Дневника» («О самоубийстве и о высокомерии»), а пока, разохотившись, на одном дыхании, создаёт и в ноябрьском выпуске публикует повесть «Кроткая». Опять чужой голос, опять исповедальный тон, опять речь о самоубийстве. Причём, если «Приговор» – это, по существу, развёрнутая в художественное повествование первая часть заметки «Два самоубийства» (о смерти дочери А. И. Герцена), которая в октябрьском выпуске непосредственно предшествовала «Приговору», то «фантастический рассказ» «Кроткая» родился из второй части, где речь шла о швее Марье Борисовой, выбросившейся из окна с образом Божией Матери в руках. Достоевский узнал об этом трагическом случае из сообщения в газете «Новое время» (1876, № 215, 3 окт.). Помимо этого, в сюжете повести использованы некоторые реалии судебного дела «о подлоге завещания капитана гвардии Седкова», которое широко освещалось в прессе и обвинителем в котором выступал А. Ф. Кони: петербургский ростовщик Седков, бывший офицер, выгнанный из полка, женился на 16-летней девушке, которая, спустя какое-то время, совершила попытку самоубийства…