Пип облизала лапу…
Потёрла нос…
Облизала лапу…
На памяти Пип лишь однажды происходило подобное собрание. Причиной разбирательства тогда тоже было появление нежданного гостя. Пип отбросила эти мысли в сторону. К худшему или к лучшему, но та проблема была разрешена. Сейчас перед ней была другая сложная задача.
Пип заметила, что даже те, кто опоздали на сбор просунули головы и носы в трещины на потолке.
Настало время призвать собравшихся к порядку. Она подняла переднюю лапу. На ней лежал кусок сыра, сияющий, как слиток золота. Медленным движением, поводя из стороны в сторону, Пип продемонстрировала его изгибавшимся, качавшимся мышам и посмотрела сверху на десять тысяч пар зачарованных глаз.
«Назвалась груздем – полезай в кузов», – подумала Пип.
Она вздохнула так глубоко, насколоько позволяли мышиные лёгкие, и начала:
– Мои уважаемые друзья и соседи, сегодня на нас опустилась тяжёлая длань* судьбы… не в самом плохом смысле. Кот пришёл в «Сыр»…
Поднялся гам.
– Тише, пожалуйста!
Пип снова подняла над головой кусок чешира. Болтовня стала затихать и сменилась звенящей тишиной.
– Я сказала: «Не в самом плохом смысле». Это означает, что там, где мы должны были ждать вражды, нас ожидает дружба. Где мы вправе были ждать угрозу, нам уготована милость. Этот кот необычный. Этот кот не ест мышей. Он ест… – Пип выдержала паузу для пущего эффекта. – Он ест сыр.
К сожалению, скромные таланты автора не позволяют описать реакцию собравшихся во всей полноте. Представьте, если хотите, Палату Общин, заполненную десятью тысячами миниатюрных членов парламента, и все они пищат в голос, колотят хвостами с тревогой, недоверием, несогласием.
Глава девятая
На чердаке было ещё одно существо. Оно наблюдало за мышами с возраставшим чувством смятения. Кот в «Старом чеширском сыре»?
Глупость.
Хуже, чем глупость.
Катастрофа.
Его здоровый глаз метался туда-сюда, стараясь в хаосе разобрать что-то сквозь узкую щель в штукатурке. Его незрячий глаз моргал и отказывался участвовать в этом.
Старая часть чердака, кусочек, затерянный после перестройки, была его храмом и тюрьмой последние девять утомительных месяцев.
Конечно, ему стоит быть благодарным своим тюремщикам, которые старались обеспечить его хоть каким-нибудь комфортом – свежей соломой и кусочками сала, – но «Старый чеширский сыр» оставался для него, натуры тонко чувствующей, без сомнения, тюрьмой не хуже Ньюгета*.
Сегодня, стоило признать, изолированность его комнаты оказалась преимуществом. Он позволил себе с возраставшим смятением наблюдать и слушать за происходившим по другую сторону тонкой стены. Предложение, выдвинутое на голосование, было крахом, бедой, катастрофой.
Он с трудом сдерживал негодование. Как они могли забыть, что безопасность Англии всегда висит на волоске? Если бы они только спросили его совета! Но он знал, почему они не спрашивали. Он должен немедленно пресечь любые разговоры об этой сделке… с котом.
Кот.
Само это слово было ему отвратительно. Это крохотное словцо всегда означало что-то грубое и непременно злое.
Существо многое знало о котах. Оно вздрогнуло от боли в плече, вернее больше от воспоминания, чем от боли. Никогда прежде оно не чувствовало так остро, что необходимо спешно принять какое-то решение.
Смятение уступило место более сильному чувству – всеподавляющему чувству долга. Её Величество Королева: она наверняка беспокоится из-за его отсутствия… и всего, что это означает.
Он должен попасть в Тауэр.
Но как?
Глава десятая
«Старый чеширский сыр»! В его стенах Ловкач обнаружил дивный лабиринт
А в центре всего наседкой сидит повариха Крумс.
Кулинарный тиран, она управляет на кухне железной поварёшкой.
Её медные горшки и кастрюли
пузырятся,
и бурлят,
и кипят,
и пенятся
в непрестанном процессе приготовления супов и вторых блюд.
И через все кирпичи и балки её владений доносится сладостный аромат истории вместе с затхлым запахом прошлогоднего йоркширского пудинга, жаркого из ягнёнка, битков из баранины, стейка и пирога с почками.
Ловкач отыскал кухню.
Но что тут?
Вращающаяся дверь?
Будто обычные двери недостаточно опасны.
Повариха Крумс
Нужно идеально рассчитать время, чтобы проскочить внутрь. Запахи соединялись в соблазнительную смесь пряного и сладкого. И – о, звон и лязг! Для ушей Ловкача они были точно колокольчики, звон которых складывался в весёлую песню о… еде, еде, еде!
Он проскользнул в дверь и спрятался за корзиной с луком, откуда мог обозревать великолепную картину, открывавшуюся перед ним. По всей видимости, он стал свидетелем пьесы, разыгрываемой кулинарным гением.
Огонь на плитах прыгал и трещал, служанки беспрестанно входили и выходили, крутящиеся двери скрипели и трещали, мальчишки-разносчики, загруженные кружками с пенистым элем, ныряли, вертелись, суетились, смеялись и кричали друг на друга.
Вскоре голова Ловкача уже раскачивалась в такт этой сложной мелодии. Это была настоящая симфония…
– Что, чёртова кочерыжка, делает этот зверь на моей кухне?
Глава одиннадцатая
Тишина наступила мгновенно – тишина абсолютная.
Даже огонь отпрянул, испуганный грозным голосом, прогромыхавшим – нет, не изо рта, из зияющей пасти, способной проглотить весь флот Англии в один присест.
Ловкач посмеялся бы над курьёзностью этой сцены: в суматохе мальчишка ловит на лету кота, ещё не зная, что сейчас его же ловкость обернётся против него.
Крумс приближалась к мальчику. На её лбу блестели капельки пота.
Ловкач видел её раньше лишь однажды: устрашающих размеров женская фигура, не то круглая, не то квадратная, в ширину примерно такая же, как и в высоту. Её мясистая рука вытянулась вперёд, деревянная ложка указала на Ловкача. Но только на мгновение. Тут же ложка поднялась и треснула мальчишку по самой макушке.
– А ну-ка вышвырни этого ловца блох прочь отсюда!
Мальчишка уронил кота и попытался поймать, но тщетно.
– Кот, – рычала женщина. – Быстро…
Вдруг её перебила кастрюля, заклокотавшая, зашипевшая на плите за спиной.
– О, черти! – завопила она. – Моё фрикасе*!
Чары разрушились. Кухонный танец закрутился вновь. Повариха сосредоточилась на спасении соуса. И, пока она была занята этим делом, связка ключей, привязанная к её переднику, упала и отлетела в другую часть кухни.
Ключи, звеня, оказались рядом с лапами Ловкача. Самым заметным из них был латунный. Крупнее остальных и более старый, он тускло блестел.
Какая удача! Ловкач догадался, какой замок отпирается этим ключом. Вот удивится Пип! Но он, конечно, не стремится впечатлить мышь, нет.
– Ах! Угольные поджарки!
Ловкач оглянулся. Повариха сердито смотрела на ложку с соусом, который только что попробовала.
– Уродство! Выливайте его! Начинайте заново, тупицы!
Пока Крумс забыла о нём, Ловкач обнюхивал связку ключей. Он подтолкнул её носом и схватил зубами. Крадущейся походкой, на какую только способен кот, он повернул к двери, но вынужден был притормозить: ключи, раскачиваясь, звенели. В это самое мгновение душераздирающий крик раздался над головами и горшками:
– Мои ключи!
