При нем был заграничный паспорт, свидетельство о прохождении обучения на заводе, нотариально заверенный документ о семейном положении и бумага из полиции, удостоверяющая, что Джованни не преступник.

Дабы избежать унижений, Джованни отказался от услуг «немецкой комиссии» в Вероне, поэтому готового контракта у него при себе не было. В баварском Мюнхене, куда прибывали поезда с трудовыми мигрантами, представители немецких компаний высматривали желающих наняться прямо на вокзале. Так, по крайней мере, рассказывали. И еще – что небо в Германии всегда серое, еда скверная, а женщины все как одна – блондинки.

Прощание далось Джованни тяжелее, чем он думал. Было шесть часов утра, воздух еще не успел прогреться после ночи. Джульетта взяла с собой на вокзал заспанного Винченцо.

– Я вернусь, мой ангел, – обещал ей Джованни, – и привезу тебе подарок из Германии. Береги маму!

Винченцо смотрел на дядю и не понимал, что происходит. Кончетта сунула сыну в карман пальто медальон святого Варфоломея.

– Зачем? – удивился Джованни.

– Он защитит тебя в пути.

– Но ты всегда говорила, что путешественников оберегает святой Христофор. А Варфоломея призывала, когда не могла найти очки.

– Ты путаешь, дорогой, – отвечала Кончетта. – То был святой Антоний. А теперь успокойся и не позорь меня перед людьми, слышишь?

Варфоломей был ее фаворитом, поэтому шуток на эту тему Кончетта не понимала. Некогда любимый ученик Христа, он оставался бесспорным capo над всеми святыми и праведниками в райских кущах. Согласно легенде, в детстве наводившей ужас на Джованни и Джульетту, со святого Варфоломея содрали кожу и, еще живого, бросили в море где-то в Армении. Но Божиим провидением тело его прибило к берегу Липари, где его и нашли. И по сей день клочок его кожи хранился в тамошней церкви Святого Варфоломея. Легенда умалчивала о том, каким образом жители острова вообще узнали освежеванное тело святого. И эта нестыковка, когда-то не дававшая спать маленькому Джованни, окончательно отвратила его взрослого от садомазохистских католических бредней.

– Господь да хранит тебя, – напутствовала Кончетта, целуя Джованни в обе щеки.

Джульетта схватила его за руку уже в дверях вагона:

– Возвращайся скорей, иначе я буду плакать.

Она хотела, чтобы это прозвучало как шутка, но в глазах сестры Джованни увидел страх. Напрасно он смеялся, пытаясь развеселить ее. Джульетта обвила руками шею брата и зарыдала. Джованни гладил сестру по спине, утешал как мог, но она вздрагивала всем телом и отпустила его, только когда вагон тронулся с места. Когда же застекленное здание вокзала осталось позади, расплакался уже Джованни. Он оплакивал не свою участь. Джованни было жалко сестру, которую он оставляет в этом чужом ему городе. За грязными окнами мелькали убогие дома предместий. Покинув Салину, Джованни расстался с морем. Теперь же он лишился семьи. И больше у него ничего не осталось.

Носки. Кальсоны – три пары, столько же брюк. Три майки, столько же рубах. Пуловер. Бритвенный прибор, крем для бритья и помазок – белый, из какого-то искусственного материала. В том, что касалось помазков, он не терпел никаких компромиссов. Зубная щетка. Вода для полоскания рта. Пилка для ногтей. «Следи за ногтями, это нравится женщинам», – напутствовала мать.

Вот только сменной пары ботинок у него не было. Вечером Джованни отполировал обувь оливковым маслом при помощи кухонного полотенца.

Единственный костюм он надел. Плюс ковбойскую шляпу – вроде той, что была на Жане Серве.

В один из носков Джованни спрятал семь купюр по десять марок каждая. Это было все, что он получил в обменном пункте за десять тысяч итальянских лир. Джованни даже подумал, что меняла хочет его надуть. Но потом выяснилось, что стоимость немецкой марки неизмеримо выше, чем итальянской лиры. Это открытие оставило горький привкус.

В Вероне у него была пересадка. На вокзале царил хаос. Повсюду южане – чистые, выбритые, приодетые, а потому почти неузнаваемые. Большинство – в дешевых летних костюмах, с сумками, набитыми провиантом и проездными бумагами. Многие надели галстуки, из карманов пиджаков торчали носовые платки. Неаполитанец разгуливал по перрону в белых гамашах с лампасами. Со стороны все это в равной степени походило на безумный народный праздник и на воздушную тревогу.

Подали специальный состав до Мюнхена – с коричневым электрическим локомотивом. Итальянским, хотя темно-зеленые вагоны украшали логотипы «Немецких железных дорог».

Восемь вагонов везли бедняков в страну обетованную. В купе пахло орегано, чесноком и несвежими носками. В туалет было не попасть. Пакеты с пастой и оливковым маслом, салями и головками сыра подавались снаружи через открытые окна.

Помимо скарба, каждый из пассажиров увозил в чемоданах свои мечты и страхи. И медальоны со святыми. О них не забыли даже упертые коммунисты. Вдруг пригодится, чем черт не шутит?

Уж кто действительно не находил себе в тот день места, так это святые Христофор и Варфоломей, не говоря о Мадонне, которым предстояло курировать своих подопечных на чужбине. Можно представить себе, какая неразбериха творилась на небесах.

В одном купе с Джованни ехали сицилийцы из Чефалу. От его родного острова до Сицилии можно было добраться на пароме за несколько часов, хотя для салинцев Сицилия находилась где-то в другой галактике. Когда житель Салины брал в жены девушку из Чефалу, это всегда выливалось в скандал. Здесь же, в поезде, вчерашние соперники приветствовали друг друга как братья. В конце концов, они говорили на одном диалекте.

Их было четверо, простые крестьяне, все старше Джованни. Они делили с ним хлеб, показывали семейные фото и контракты с «Райнэльбе Бергбау».

– Чем занимается эта компания? – спросил Джованни.

– Уголь, – ответил один из мужчин.

– И где это?

Все четверо пожали плечами.

– Ты-то куда? – поинтересовались, в свою очередь, соседи. – Где собираешься работать?

– Пока не знаю.

– Давай к нам.

Джованни вздохнул. «Берегите своих святых, они вам еще пригодятся», – мысленно напутствовал он соседей.

В купе за стенкой затянули песню.

На перевале Бреннер было тихо. По вагонам рыскали немецкие овчарки. Австрийские пограничники проверяли паспорта. За окнами маячили фигуры американских автоматчиков. Снаружи сразу стало холодно. На душе – тошно. Когда состав тронулся, сицилийцы снова запели.

Джованни вспомнил отца. Будь у того хоть малейший шанс, обязательно уехал бы в Германию. Если существовали небеса для коммунистов, в этот момент отец следил оттуда за сыном и его сердце переполнялось гордостью.

После обеда поезд прибыл в Мюнхен. Никто не встречал итальянцев с оркестром, как ожидали некоторые. Напротив, первым делом их согнали в подвал.

Единственным сопровождающим оказался худощавый немецкий чиновник в роговых очках, беспрестанно объявлявший в громкоговоритель что-то непонятное. Никто его не слушал. Люди кричали, передавали друг другу чемоданы из окон. А потом, как послушное стадо, потянулись за немцем в холодное, вонючее подземелье. На лицах их было недоумение. По бетонной стене тянулась немецкая готическая надпись: «Бомбоубежище», но ее никто не понял.

– Это бывший бункер, – объяснил чиновник с громкоговорителем. – А теперь здесь перевалочный пункт.

Понятней не стало.

Немец велел поместить багаж на стойку, взять каждому номерок и приготовить трудовые контракты.

Две пышнотелые официантки в белых передниках разливали кофе из огромного чайника. Они же вручали каждому прибывшему коричневый бумажный пакет с булочками, салями, плавлеными сырками, пачкой печенья и плиткой шоколада. Сразу стало повеселее. Невкусный кофе Джованни только пригубил, приветливо кивнул дамам и отставил чашку.