Итачи убрал Сусано, подходя ближе к надоедливой змее, которая, даже оказавшись повязанной по рукам и ногам, все равно не желала сдаваться. В голове Орочимару уже складывался по крупицам осмысленный план, которому, увы, не суждено было сбыться.

- Отличная работа, Итачи! Браво! - восхитился невольный свидетель боя бесцветным голосом и, поменяв дислокацию, оказался в поле зрения Учиха, спрыгивая с дерева на землю.

Саске ощутимо вздрогнул, этот голос был ему незнаком, и он совсем не ожидал, что у них будет наблюдатель. Итачи же прекрасно понимал, что Мадара не просто так сообщил ему о местонахождении Орочимару и не собирался так просто исчезать из виду, поэтому не стоило удивляться появлению этого человека в самый неожиданный момент.

- Просто великолепно. Мне еще не доводилось увидеть тебя в бою, где бы ты использовал всю свою мощь. Спасибо, что показал мне столь прекрасное зрелище, - Мадара повернул голову в сторону мерзко ухмыляющегося Орочимару и, недолго думая, махнул рукой. Возле обездвиженного змея оказался Пейн. Точнее одно из его тел. Итачи уже доводилось видеть его, и Учиха знал, что за силу тот имеет. Он мог высасывать из других шиноби чакру своим прикосновением, что и собирался сделать с Орочимару.

Саске не мог понять, что происходит. Настороженно прислушиваясь, он все же не мог разобрать голоса или услышать шагов. И даже когда ему на шею надавили чьи-то теплые руки, заставляя сознание медленно померкнуть, он даже не осознал этого, только перед тем, как окончательно уйти в забытие, ему показалось, что он видел лицо Итачи, но скорее всего это было лишь его воображением…

========== Глава одиннадцатая… ==========

Сознание возвращалось медленно, неохотно, давая время спящим блуждающим мыслям вернуться в прежнее состояние. Мутная вязкая трясина, в которую Саске будто бы был затянут в своем сне, расступилась, разрослась и отпустила мальчика, позволяя ему ощутить тело вновь своим, хоть ноги и руки были все еще ватными и неподъемными. Полная тишина в комнате, где он лежал, встретила его нерадушно и недоброжелательно, обдав странным, неприятным ощущением, которое мальчик не мог объяснить. Интуитивно захотелось вжаться в постель, прикрываясь от оскаленных зубов нависшей над ним тишины, пытающийся глубоко забраться в его сознание, лезущей, как огромный черный паук по стене, в дебри его мыслей, опутывая своей паутиной. Невыносимо было сдерживаться. Невыносимо было оставаться один на один с этой тишиной, характеризующей одиночество и покинутость. Ведь не видя ничего перед собой, мальчик боялся, до ужаса боялся, окунаясь в нее, оставаться одному. Ему нужно было хоть мнимое присутствие кого-то, хоть какой-то намек, что вокруг него бушует жизнь, что вокруг нет той пустоты, которую он явственно видел перед глазами.

Тут же подумав об этом, мальчик скривился, острая мучительная боль ярким пятном разрослась в веках, улетучивая отголоски сна и дремоты. Но она тут же сменилась на необычный какой-то неправильной дискомфорт, неудобство, которое мальчик ощутил при попытке повернуть голову. Неправильными совершенно невозможным было то, что при этом движении перед глазами искоркой вспыхнули красные пятна, и Саске замер, посчитав, что ему показалось.

Но, как ни странно, это не было иллюзией.

Опешивший мальчик приподнялся с кровати, опираясь на локти, слегка кривясь, и поднес руку к лицу, предсказуемо натыкаясь там на грубую шероховатую ткань бинта. Возле глаз неизменно находилась повязка, сжившаяся с ним, как неотъемленная часть существования и казавшаяся уже привычным его спутником. Но что-то было не так. Странное волнение поднялось в груди, вихрем заставляя мысли кружится в паническом танце, и Саске задышал прерывисто, даже не пытаясь выровнять дыхание.

Он их чувствовал.

Это было невозможно, нереально, но он их чувствовал.

Дискомфорт в глазах был явственно ощутим.

Саске не мог ошибаться, он настолько привык к ощущениям пустоты, что с точностью различил эти перемены. Но… самое ужасное, самое иррациональное и нелепое было в том, что сейчас мальчик не испытывал радости или облегчения, что в принципе должно было быть в его ситуации. Не до конца сообразив и поняв, что случилось, замерев в напряженной позе, не в силах даже пошевельнуться, он то и дело пытался убедить себя, что это было сном. Не хотелось поверить, а потом ошибиться, это бы подкосило ему колени. Неверие поразило его острым копьем, вгрызаясь в сердце, где таилась маленькая светлая крупинка надежды.

Постепенно приходя в себя, Саске дернулся, тут же хватаясь за край кровати, чтобы избежать падения, его тело неожиданно шатнуло в сторону, а по конечностям расплылась позорная слабость, как после наркоза, и он уже не услышал, как где-то в стороне тихонько скрипнула дверь, пропуская в комнату дуновение ветра.

Острое желание сорвать повязку было предотвращено рукой, схватившей его за запястье и не давшей дотронуться до лица.

- Не стоит, - мягкий тембр родного голоса мгновенно заставил его напряжение пасть, словно его не существовало вовсе.

Саске незаметно перевел дух, наслаждаясь спокойствием, нахлынувшим после ощущения присутствия брата. Одиночество, сковывающее его и давящее со всех сторон, растворилась в успокаивающем тепле чужой руки, державшей его за запястье, и доносившемся до слуха спокойном дыхании. Итачи был здесь. Рядом. И все другое было уже неважным и блеклым на фоне этого.

- Как ты себя чувствуешь? - во фразе сквозило беспокойство. И мальчик помимо воли задержал дыхание.

Он словно вернулся сейчас на несколько лет назад, в прошлое, когда весь его детский дух был наивен и беспечен, не зная о жестокости реального мира, когда не было испытано щемящего чувства потери. Ясной картиной перед глазами встали приятные сердцу воспоминания, и брат, неизменно присутствующий в них, как защитник, как самый близкий на свете человек, как тот, в плечо которого было не стыдно утыкаться ночью, когда приснился страшный сон. Он почувствовал себя ребенком и улыбнулся неосознанно, доверчиво, так открыто и неожиданно, отчего Итачи, присевший на краешек кровати рядом с ним, поневоле замер, не в силах поверить, что только что видел эту улыбку.

- Что произошло? - вдруг вспомнил младший Учиха, резко изменившись в лице. Последние события сохранились размытыми и непонятными.

- Ты про что? - отозвался Итачи.

- Орочимару убит?

- Не думаю. Но надеюсь, что тебя он больше не потревожит.

Ответ был неясным, создающим только большие вопросы, но он тут же потерял всякую значимость.

- Ты так и не сказал, как самочувствие? Ничего не беспокоит? - сменил тему Итачи.

Саске помотал головой, но вдруг задумался, вновь ощутив неудобство в веках.

- Ничего, кроме, - мальчик скривился, потянувшись к лицу, - мои глаза печет больше обычного. Я не понимаю…

- Неудивительно, - кивнул Итачи, хотя Саске не мог это видеть. - Первое время они будут болеть, это только начало, дальше боль усилится, намного, но я уверен, ты это выдержишь. Пока не пройдет достаточное время, после операции…

Операции?

- Ты… ты о чем? - звенящий голос с нотками зарождающейся паники резко прервал Итачи.

Старший брюнет тяжело вздохнул, мысленно давая себе отчет в том, что не следовало так начинать этот разговор, он должен был сказать об операции мягко и аккуратно, чтобы не шокировать брата, но и не тянуть с этим, ведь не по наслышке знал, насколько тягостной бывает неизвестность. Но все получилось не по плану.

Мальчик отшатнулся от Итачи, когда осознание медленно, но верно проникло в его спутанные мысли, отвечая на первый поставленный вопрос, волнующий его, едва он проснулся. Значит, это не было иллюзией и не было сном, эти предположения и ощущения доставались ему с трудом, но казались верными и правильными. Забыв обо всем, Саске резко потянулся к глазам, и Итачи, увидев это, тут же предпринял попытку помешать брату, зная, что времени после операции прошло слишком мало и тому нельзя пока снимать бинт.