Как оказалось, Игорёк едва унес ноги с той тусовки. Наш курский соловей слетел с веточки в самый драматический момент. Съели, агенты мирового империализма? И вообще… Секса у нас нет!
Анджей, другой мальчик из польской делегации, согласился со мной, хотя уж ему-то я эти слова – афоризм сказала в другой ситуации и с другим значением. Анджей – известный среди студентов нашего вуза фарцовщик. Фарцовщиками называли в Союзе спекулянтов, которые везли к нам из-за рубежа и толкали по бешеным ценам «фирму» – модные вещи с известными лейблами.
– Это что, секса у нас нет? – спросила я Анджея. Примерка джинсов советской девушкой, между прочим, картина, лишенная классового признака. Кабы чего не вышло. Не мешает обезопаситься.
– Поньял, – сказал Анджей. – Проше, пани, – он отвернулся. Отвернулся и его товарищ по бизнесу – монгол по имени Цэрэн.
Монгол, как и Анджей, фигура известная в нашем вузе: он фарцевал среди студенческой братии кожаными куртками монгольского производства. Цэрэн, говорили, приехал на учебу в наш вуз из самой пустыни Гоби! Этот факт меня чрезвычайно впечатлил. Пустыня Гоби, о которой я услышала еще в детстве, укоренилась с тех пор в моем сознании как весьма таинственное и загадочное место… на Марсе! Не удивляйтесь. Всему причина – мое первое детское разочарование.
Нам, советским детям, постоянно говорили: скоро и на Марсе яблони зацветут… Вера в то, что будет именно так, была абсолютной: только-только Юрий Гагарин, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, слетал в космос. Страна была в эйфории. Все сознательное детство я рисовала круглую планету с яблонями на макушке.
На Марсе яблони не зацвели. Марсовых, вернее будет сказать, марсианских яблок мы, советские дети, не дождались. Потому что там пус-ты-ня Го-о-оби! Так решила я в десять лет и, казалось, закрыла эту тему для себя навсегда. Ан нет. Пустыня Гоби – красивая сказка, которую я сочинила в детстве, чтобы объяснить себе первое большое разочарование, возвращалась ко мне самым прозаическим образом: фарцовщики Анджей и Цэрэн и джинсы «Levi Strauss».
…Я с кряхтеньем стала натягивать на себя вельветовые джинсы. Джинсы сели как влитые, только на талии широки. Что делать?
– Бууруулах5… – подал голос монгол.
Лучше ничего не придумал? Отрезать и ушить…Приобрести новые хлопоты, купив вещь по сумасшедшей цене – 280 рублей! Между прочим, зарплата инженера, взрослого дядьки, имеющего семью, 115-120 рублей.
– Твоего бы дружка бууруулах, – огрызнулась я.
Цэрэн покраснел, истолковав по-своему мою реплику. Анджей же поскучнел, поняв, что джинсы не удастся впарить.
– Да, ладно… Возьму, – сказала я. На улице весна. А джинсы хороши…
Глава вторая
Кристоф Майор – самый красивый венгр в венгерской делегации – причина покупки мной супердорогих джинсов. Хотя в этом я не призналась бы себе под расстрелом: любовь к иностранцу в нашем вузе приравнена к измене партии.
Именно так мы – советские девчонки, которых собрали 8 сентября
1981 года после окончания четвертой пары в 105-й, самой большой аудитории первого учебного корпуса, поняли напутственное слово декана Шихархан Мурзабековны.
Надо сказать, преподавательский состав нашей альма-матер также многонационален, как и студенческое сообщество. Например, экономику промышленности ведет армянин, курс по литературе читает русская, историю – кореец. И так далее.
Ну а Шихархан Мурзабековна (ее предмет – политэкономия) по национальности адыгейка.
– Девушки, вы поступили на первый курс самого престижного высшего учебного заведения Советского Союза, – сказала она в начале своего выступления в тот памятный день, 8 сентября. – У нас учится вся планета. Вы молоды и красивы. Будет у вас дружба, будет и любовь. – Здесь декан замолчала и обвела строгим взглядом аудиторию. Выдержав паузу, она закончила: – Но помните, как же без вас Коммунистическая партия…
Стоит уточнить, все девчонки в нашем вузе – члены Коммунистической партии Советского Союза. Коммунистки. Комми. Или «красные», как называют нас наши идеологические противники с Запада. Наказ декана был понят нами без лишних объяснений: партийная дисциплина – превыше всего! Поэтому вместе пришли – вместе ушли.
Дело в том, что в вузе существовала традиция: к группам советских слушателей каждый год прикрепляли иностранные делегации. Чтобы молодежь мира общалась, лучше узнавала друг друга… В общем, народная дипломатия.
Хм-м… Вместе пришли – вместе ушли… Иностранцы, наверное, впервые видели такую спаянную молодежь: в нашем вузе коллективизм возведен в фетиш. Как и преданность партии.
В этом году к нашей группе журналистов прикрепили палестинцев и шведов. Ожидалось, что палестинцам, в первую очередь, мы поможем выучить русский язык. По решению «четверки», а это, если кто не знает, секретари первичных – партийной, комсомольской, профсоюзной – организаций и староста группы, также был взят курс на индивидуальные занятия. Идея с треском провалилась, тому подтверждение – Зияд, второй месяц упрямо долбивший: «Мой баба жибет Либане». Зияд, между прочим, самый усидчивый мальчик из всех наших друзей-палестинцев. И он мечтает выучить русский язык!
Воспоминания о Зияде и его мучениях с изучением русского испортили мне настроение. «Стыдно, красная Элла, – сказала я себе, – человек хочет выучить язык великого Ленина, а ты не можешь помочь ему в этом, на уроках тебе, видите ли, ску-у-учно… А сегодня на занятии даже украдкой зевнула раза два. Заметил ли Зияд…
Не выспалась? Признаться, да. Не выспалась. Из-за джинсов. Вернее, из-за Кристофа. А точнее, из-за двух этих факторов, напрочь отбивших мой сон в прошедшую ночь. Думала о том, как буду в новеньких джинсиках выглядеть перед Кристофом».
Хотя еще недавно такие душевные терзания я не могла себе представить! Ведь бегала от Кристофа как черт от ладана. Напомню еще раз – от самого красивого венгра в венгерской делегации. Именно так, без всякого сомнения, охарактеризовала Кристофа моя приятельница Лариса Караваева, переводчица с финского, едва я обмолвилась ей о своих зарождающихся чувствах к мадьяру с берегов Дуная. Стоит об этом рассказать поподробнее. Будет не скучно. Это точно.
Все началось серым ноябрьским деньком, не предвещавшим ничего экстраординарного. Я в мрачном расположении духа ехала в полупустом автобусе. От станции метро до нашего вуза десять остановок. Времени достаточно, чтобы поразмыслить над ситуацией с «Платиновым камертоном» – Всесоюзным музыкальным конкурсом молодых исполнителей эстрадной песни (язык сломаешь, пока выговоришь), организатором которого выступила всесоюзная молодежная газета.
Сказано же, беда – коль сапоги начнет тачать пирожник, а пироги печь – сапожник. Журналистам «молодежки» лучше бы живописать о конкурсе, но никак его не организовывать. Времени до начала объявленного срока масштабного мероприятия оставалось в обрез, а неразберихи и организационных проколов на конкурсе – выше крыши.
В качестве экстренной помощи в оргкомитет «Платинового камертона» призвали слушателей группы журналистов нашего Партийного вуза. И вот мы (шестнадцать человек!) вторую неделю торчим в гостинице, где разместился оргкомитет конкурса, и занимаемся всякой ерундистикой. Например, беспрестанно уточняем списки «понаехавших». Имеются ввиду списки участников конкурса, посланцев разных уголков нашего огромного Союза. Между прочим, персонажей в большинстве своем экзотических.
Экзальтированная дамочка с жеманными манерами одна чего стоит. Даже без конкурса было ясно: «таких не берут в космонавты». Пролетит как фанера над Парижем: голосочек, на репетиции все слышали, дребезжащий… Ясно без высшего музыкального, хочет произвести впечатление воробышка. Эдит Пиаф, значит. Но где мощный голос парижского воробышка? Или я несправедлива и ошибаюсь?
Словно услышав мои размышления о талантах и их эрзац-последователях, ко мне наклонилась моя задушевная подруга Иванка, с которой мы рядышком сидели на упомянутой репетиции, и прошептала: – Элла Фицджеральд. Это точно, после такого пения у всех слушателей уже не уши, а ухи, ассоциирующие издаваемые звуки в безразмерном диапазоне: от Эдит Пиаф до Эллы Фицджеральд.
