- Гейл! - Я надрывно кричу в глухую пустоту в надежде получить ответ.

Его фигура, подсвеченная лунным гало, удаляется от меня. Стремительно, неумолимо, так жестоко. Я срываюсь за другом, но ноги мои тяжелы словно опоры моста - двигаться труднее, чем когда-либо. Воздуха в легких так мало, а каждый вздох превращается в пытку холодом и горечью. Чем быстрее, чем отчаяннее я бегу, тем быстрее удаляется спина моего самого лучшего друга.

- Гейл, постой, умоляю! - Я пытаюсь поспеть за ним, но не могу. Нас разделяет линия, которую я преодолеть не в силах.

Зажмуриваюсь лишь на секунду, моля всех Богов о том, чтобы спокойствие ночной вернулось. Однако когда я распахиваю глаза, вокруг ничего не меняется. И только тьма становится гуще, а бег мой - труднее.

Наконец Гейл остановился - так близко, но так далеко. Все еще в лунном гало, но теперь окутанный по пояс клубящимся мраком. А вокруг него кругом стоят тени, исчезающие за границами света гало. Я знаю - это мои друзья. Бобби, Винсент, Кост, Алекс, Ронга, Джим, Родриге… Мои самые дорогие люди, моя банда. Их лица, их тела - все скрыто мраком, и я не могу увидеть их. А перед ними, перед Гейлом - Диггори.

Коварное гало осветило его, оставив фигуру Гейла растворяться в полумраке. Безумное лицо с острыми скулами и впалыми щеками выплыло из черноты. Блеснули прищуренные глаза - как две огромные желтые луны, они взглядом скользнули по моему лицу, заставив тело затрепетать от ужаса. Ядовитая ухмылка искривила тонкие губы, и острые зубы прорвали завесу кожи, обнажая колкие звезды клыком.

Мой яростный крик тонет в его смехе. Друзья сломанными куклами падают в темноту и исчезают. Изломанная фигурка Гейла валится под ноги Диггори - он переступает ее без сожаления, заставляя меня задохнуться воплем от этого бесконечного пренебрежения. Шаг, второй - убийца подходит ко мне, а по его шагам распускаются кровавые цветы. Я чувствую холод, когда его пальцы касаются моей щеки. Наигранно-ласково, насмешливо-жестоко - он так близко, но я не могу схватить его тонкую хрупкую шею и сломать ее. Нагибается ко мне. В желтых омутах волны безумия захлестывают последние островки здравомыслия. Ногти чертят по моей щеке дорожки будущих слез. Алый бисер стекает по щекам, окропляя его белую кожу. Я схожу с ума, смотря в золото его глаз. Слезы мы делим на двоих. Мои - две скупые капельки. Его - бесконечный мутный поток, слеза за слезой, так много, что хватит на каждую боль в этом мире. Я чувствую, как мое солнечное сплетение обжигает. Боль настолько сильная, что я мог бы взвыть - она куда сильнее той, что я мог почувствовать при сканировании.

- Не суйся в это, Мортем, - его губы наконец разливаются горькой отравой. - Этот омут глубже, чем ты можешь себе представить, а ты уже получил сполна. Не лезь в их проблемы, мальчик. Я слишком хочу крови, чтобы позволить тебе или кому-либо еще помешать моей расплате.

- Пошел… Ты! - Если бы у меня была слюна, я бы плюнул ему в лицо. Но ее нет, потому я могут только шипеть змеей.

- Таков твой ответ? - Он ухмыляется грустно, но вместе с тем безумно. - Что ж, так утони же в черноте наших тайн.

И он толкает меня в разверзшуюся за нами пропасть. Я падаю - тону во тьме беззвездного неба, видя его счастливое лицо и слезы, стекающие по тонкому подбородку.

- Мортем! - Крик Томми оглушает.

- Томми! - я хочу выбраться на свет, протягивая руку вверх, но пропасть слишком глубока, а время не повернуть вспять.

Я просыпаюсь от того, что давлюсь собственной слюной. А открыв глаза, вижу знакомый белый потолок в россыпи тонких трещинок.

Сон. Это был просто сон. Но, черт побери, как же он был реален. Боль все еще жжет щеку, а ненависть и печаль - душу.

Я сажусь на кровати. Кутаюсь в тонкую ткань одеяла, надеясь, что оно может спасти меня от реальности. Но обжигает холод, а жестокий мир легко прорывает тонкую защиту.

Сегодня похороны. Со дня смерти моих друзей прошло четыре дня. Четыре мучительных дня, проведенных в изматывающих поисках Диггори и Томми. Каждый день я снова и снова просыпался, вставал, бегал по городу - до тех пор, пока не падал от полного изнеможения и острой боли в солнечном сплетении. Я шел вперед, ведомый лишь своим гневом и жаждой мести. До тех пор, пока они не иссякали, а во мне не осталась только пустота, заполнить которую не могли ни помощь Мартины, ни чай Евы, ни колкости Селины, ни даже тепло ладоней Харона.

Сегодня пустота в моей груди еще более тяжелая. Я ощущаю ее почти физически, словно она может раздавить меня, размазать по простыням тонким слоем. Потому что я осознаю, что вот сейчас я должен буду встать, собраться и с помощью Харона добраться до южного кладбища Сван Вейли, где на моих глазах двенадцать пустых гробов символически опустят в землю, проведя похороны лишь номинально, чтобы успокоить боль в душе и позволить полиции избавится от молящих о почтении к умершим родственников. Сил плакать больше не осталось. Сил ненавидеть, вообще-то, тоже.

Я больше мертв, чем жив. Вроде дышу, вроде вижу, вроде даже сплю. Но все это разбивается о душевную пустоту и пришедшую за горем, злобой и действиями апатию. Я отлично знаю это состояние - оно мне как родное. Так я чувствовал себя, когда умерла бабушка. Когда она ушла, я тоже горевал, тоже злился, а потом - разбился. Тогда из осколков меня собрали друзья - все вместе, единым тандемом, всеми своими подростковыми силами. А кто поможет мне теперь? Харон, который слишком занят поисками своего ебанутого дядюшки и попытками сохранить свою маскировку? Селина, не умеющая даже слова ласкового сказать? Может, Ева, сочувствие которой причиняло мне лишь больше боли? Нет, они не помогут.

А больше и некому.

Я поднимаюсь с кровати. Больше на инстинктах, на каком-то непонятном мне двигателе, который почему то все еще работает. Возможно, на простом “надо”. Надо почтить их память. Надо быть там, когда все мое счастье будет спрятано под толщей земли. А может, просто потому, что я должен что-то делать. Должен встать, должен пойти, иначе сойду с ума от тишины и мыслей, которые душат.

В любом случае, я поднимаюсь. Не ощущаю жара и боли, когда солнечный лучик бьет по глазам. Просто моргаю, разворачиваюсь и медленно бреду на кухню, оставляя позади одеяло.

Сон, этот странный сон… Порождение моего сознания. Очередная его попытка уверить меня в том, что Томми, мой малыш Томми, еще жив. Что эта ниточка уцелела. Я хочу зацепиться за нее. Но натыкаюсь на стену. Как в переносном значении, так и в обычном. Боль отрезвляет и возвращает апатию.

Может ли он еще быть жив? Прошло уже четыре дня. За четыре дня Хаос мог сделать с Томми что угодно. Возможно, сейчас малыш лежит где-нибудь под мостом Сван Вейли, утопленный, пожранный ненасытной тварью. Возможно, искать его живым уже нет смысла. А я все надеюсь, так глупо и так отчаянно, что даже смешно становится.

Могу ли я еще надеяться на лучшее? Могу ли я пытаться? Сегодня - похороны моих друзей. И это лишает какой-либо воли к движению. Ведь… Ведь это моя вина. Моя и только моя.

Если бы они не были знакомы со мной, они были бы живы. Если бы я не навел Хаоса на них, они были бы живы. Наконец, если бы он выбрал меня, они были бы живы. Эти мысли преследовали меня четыре дня. Я заглушал их как мог. Был слишком занят, чтобы думать - преследовал, бегал, гнался, искал, и так снова и снова, до черных пятен перед глазами, до боли в натруженных мышцах и благостной пустоты в голове. Но сегодня я не могу снова сорваться с места, позволяя потоку времени унести мысли прочь. Сегодня последний день, когда я могу попрощаться с друзьями и сказать им “прости”, которое ничего уже не исправит.

Могу ли я ненавидеть кого-то сильнее, чем ненавижу себя сейчас?

***

Харон отвез меня на кладбище прямо к началу церемонии. Всю дорогу я сидел тихо, сложив руки на коленях и смотря в окно, на пролетающие за ним пейзажи города. Я не позавтракал, но голода не чувствовал. По сути, я вообще ничего не чувствовал, кроме, разве что, пустоты. Я не мог нормально двигаться, но боли не чувствовал. Смерть физическая не дышала мне в спину, но морально я чувствовал ее холод и молился, чтобы ее объятия настигли меня как можно скорее.