Я лезу в карман джинс левой рукой, неосознанно. Даже не отдергиваю руку, хотя помню, как больно мне было, когда отец видел, как я делаю что-то левой рукой. Я ведь был неправильным когда делал так, я ведь отличался от них, обычных идеальных людей системы. Синяки сходили так долго… В кармане нахожу только пустоту. На полупустую пачку «Мальборо» пальцы так и не натыкаются. Блять, ну конечно. Я же еще вчера отдал сигареты Гелу. Думал, не понадобятся, пойду от бабушки вечером и куплю подальше от дома. Кто знал, что все так обернется?
— Блять… — вместе с тяжелым выдохом вырывается жалкий позорный всхлип.
Господь, пусть все это окажется сном. Пусть я сейчас проснусь на чердаке бабушкиного дома и все это окажется лишь кошмарным сном. Почему это не может быть так просто?!
***
Господь не существует. Я просыпаюсь, но чердака перед моими глазами нет. Лишь сплошная чернота и бесконечный холод, от которого все мое тело окаменело и потеряло подвижность.
Единого Господа нет. Нет ада и рая, которые мы представляем себе, когда начинаем говорить о религии. То, где я сейчас нахожусь, это доказывает.
Как жизнь вообще могла повернуться так? Как судьба могла завести меня в эту клоаку?
Мне все равно больше нечем заняться, кроме как вспоминать. От боли до боли — только воспоминания. Вспоминания о том, как жажда наживы привела меня к знакомству с изнанкой мира, ее обителями-Богами и опасностями, которые не щадят даже столь малую пешку, как я…
========== Обычная жизнь ==========
Я с трудом разлепляю глаза, пробуждаясь от тяжелой дремы.
Как раз в тот момент, когда мои словно бы налитые свинцом веки поднимаются, на стол передо мной с глухим стуком опускается миска с овсяной кашей. Поднимающийся от нее горячий дымок касается моего лица, сладкий приятный запах проникает в легкие с новым вдохом. Невольная улыбка искажает мои искусанные в кровь губы. Приятно на запах, на вид и на вкус.
— Как ты и просил, без орешков. — Лорел широко улыбается, не настойчиво нависая надо мной в ожидании похвалы. Он светится счастьем с самого утра, волшебник чертов.
— Спасибо. — ну, а я на слова сейчас как никогда скуп. Мозги еще толком не работают. Некультурный широкий зевок едва удается сдержать.
Но Лорелу хватает и этого неприлично короткого слова. Он растягивает губы в широкой улыбке. Глаза у него так и сверкают, но вместо того, чтобы стоять у меня над душой, он возвращается к готовке. Прежде чем пихнуть в рот первую ложку приятно пахнущей медом каши, я искоса наблюдаю за коротким, но однозначно насыщенным путешествием моего нынешнего соседа по дому от стола до плиты. Летящей походки у него как всегда не получается. Он не был бы собой, если бы не запнулся о ножку стола, не стукнулся бы рукой о столешницу и не посмеялся бы над собственной неуклюжестью. В первый день нашего соседства меня это напрягло. Сейчас уже стало привычным и даже обыденным.
Со смерти бабушки прошло чуть больше года. Приличный срок для четырнадцатилетнего подростка. Теперь мне уже пятнадцать, и вот уже как три месяца я живу в небольшом домике на окраине северного кладбища Сван Вейли, вместе с местным могильщиком Лорелом Грехемом.
Мы познакомились с ним… Крайне необычно, что тут еще можно сказать. В тот день я ночевал на могиле бабушки. Вечером я сбежал из дома — отец снова поднял на меня руку, на этот раз за то, что я получил тройку за контрольную по физике и за то, что опять писал домашку левой рукой. Скула ныла немыслимо. Идти мне было некуда. У всех моих друзей проблемы были похлеще, чем деспотичные родители, помешавшиеся на невозможном идеале ребенка. У Гейла в тот вечер, к примеру, батя обторчался и притащил домой дружков, а у Коста мамаша опять была занята «работой». Выбор был невелик — ночевать под мостом, подравшись за место у костерка с местными бомжами, которые меня, мягко говоря, недолюбливали, искать место в городе, рискуя нарваться на копов и быть возвращенным к родителям или идти к бабушке на могилку. В общем, в любом случае ночевать мне на улице. Конечно, если бы в тот вечер новенький могильщик Лорел Грехем не решил перед концом смены поухаживать за последними пристанищами усопших. Рядом с небольшой могилой бабушки как раз оказалась еще одна, полузаброшенная и напрочь заросшая травой. Кажется, похороненную там звали Лорой Янси. В общем, эта Лора Янси спасла меня от ночевки на голой земле в январе в одной толстовке и спортивных штанах с кедами.
Он там меня и нашел — у мраморного постамента креста, свернувшегося калачиком и шмыгающего носом от обиды, злобы и холода. Уж не знаю, чем я ему так приглянулся — он всегда говорил, что ему меня жаль стало, но я понимал, что за этим крылось что-то еще. В подробности, правда, не вдавался. Я был рад и тому, что он на меня посмотрел.
Он сначала шутил и посмеивался, угрожая позвонить родителям, но, приметив огроменный синяк на скуле, видно, понял, что я не от хорошей жизни тусуюсь ночью на кладбище. В общем, меня пригласили на чашечку чая. Я согласился — все лучше, чем ночевка на голом камне в сорок два градуса по Фаренгейту с возможностью к утру отморозить почки к херам. Серьезно, я готов был ему задницу подставить, только бы он дал мне переночевать в тепле, а не заставил с позором вернуться к родителям. Но Лорел оказался порядочным человеком — действительно напоил меня чаем, дал сменную одежду, разговорил. Я не стал ему выкладывать все и сразу, конечно же. Просто сказал, что попал в переплет и завтра уже уйду.
Как видно теперь, не ушел.
— Как на вкус? — он садится напротив меня со второй тарелкой, не отрывая пристального взгляда чуть прищуренных, темных янтарно-карих глаз от моего лица.
— Меда многовато, но мне нравится. — Не скажу же я ему, что его овсянка — единственная, которую я в своей жизни ем с таким удовольствием. Меня от овсянки обычно вообще блевать тянет — спасибо, мама, овсянка, прошедшая через мое горло и вернувшаяся обратно до сих пор вызывает у меня отвращение к этой еде. Но только не у Лорела. Его овсянка — лучшее, что случалось с овсяными хлопьями за все время существования каши.
— Значит, в следующий раз надо ложку класть, а не две, понятно… — он шумно бурчит себе под нос, активно шевеля верхней губой, которая нависает над нижней. Очередная порция каши встает поперек горла, но я быстро ее проглатываю. Черта отцовского хищного лица на острочертном, скуластом, смуглом лице моего спасителя до сих пор заставляет внутренне содрогаться, но уже не так, как раньше.
Ну, он меня приютил, скажем так. Я сначала не поверил. Думал, он от меня чего-то потребует. Но вместо этого он сказал, что очень устал от одиночества. Жены у него не было, детей тоже, друзей он в городе не завел да и не заведет при всей «любви» горожан к добродушным могильщикам. Попивая ромашковый чай, он рассказал мне, что очень одинок и хочет просто найти сожителя, чтобы не чувствовать себя так плохо без человеческого общения и присутствия. Мое бедственное положение отказаться не позволило. К тому же, у него был замечательный чай и не менее вкусная каша. А еще — красивое лицо и добрая душа, которые и заинтересовали меня в нем. Увы, но не его во мне.
Так я сбежал из дома под крыло местного могильщика. Господь, кто бы слышал, не поверил. Да и не верили. Друзья на меня по первости так косились, будто я ему всего себя с потрохами продал. Но, когда они поняли, что Лорел безобиден (и когда я это понял), все устаканилось. Так и жили — я наведывался к родителям, отчитываясь им о том, что живу с Гейлом и к ним не вернусь, а они и не требовали, считая, что в доме наркомана и работницы местной обувной фабрики я долго не продержусь и приползу к ним на коленях, умоляя принять меня на всех их требованиях. Ха-ха. Не дождутся.
— Хочешь, я тебя сегодня в школу подброшу? — Лорел лениво откладывает ложку с приглушенным стуком, левой узкой ладонью подпирает голову и тонкими пальцами зарывается в темно-каштановые растрепанные волосы. Короткие прядки топорщатся во все стороны, как иголки, добавляя его и без того умилительно-доброму образу потешности. Как герой детского мультика, ей Богу.
