Утром мне позвонила Лина Нейлсон — мама Гейла. Она так плакала, когда рассказывала мне о смерти сына… А мне приходилось играть удивление для нее. Чтобы никто не заподозрил, чтобы никто не узнал о моей вине. Чтобы никто не обвинил. Как я ненавидел себя в этот момент. Как ненавижу себя сейчас.

Сразу после нее позвонили полицейские — они пригласили меня в полицейский участок. Я думал, собирались обвинять. Мои отпечатки там были везде, я наследил конкретно. Думал, что попал, что моя месть закончилась, не начавшись, боялся. Не за себя, правда, а за жизнь друзей, за которую мог не отыграться.

Но вот, я здесь, в полицейском участке Сван Вейли. Сижу в кабинете какого-то незнакомого мне копа с седыми висками и пижонской бородкой и рассказываю ему, что ничего не знал. Тошнотворно-зеленые стен давят, низкий потолок наваливается, за замыленным окном оживает новый день, к которому я не должен быть причастен. Харон сидит в коридоре — ждет меня, наверняка волнуется. Хотя, с чего бы ему волноваться, а? Он ведь еще в машине рассказал, что они с Селиной подтерли все наши следы какими-то своими методами. Я не знаю и знать не желаю. Мне не важно уже ничего. Теперь, когда их нет, смысл жизни теряется все дальше в пучинах ненависти к себе. Харон - лжец. Мои друзья мертвы. У меня ничего не осталось. Больше в моей жизни нет ничего важного. Впрочем, я вру. Кое-что мне еще важно.

Убить Диггори. Растерзать его. Вспороть его поганый рот и оторвать грязные руки, которыми он убил моих друзей. Он мне за все заплатит… Теперь, когда все, что у меня осталось — апатия и ненависть, он заплатит мне за их жизни. Мне насрать на себя и на то, как глубоко я паду. Но мои друзья… Он не имел никакого права трогать их! И, клянусь всеми Богами, он мне заплатит.

— А вы не помните, кто должен был быть на Галаверском мосту? — мужчина смотрит на меня строго. Подозревает. Взгляни получше на мое серое от усталости лицо, мужик, и ты сразу поймешь, что не я их убил.

Но… Я виноват. Если бы меня не было… Если бы я не впутался в историю с Хаосом… Если бы, если бы, если бы! Они были бы живы, если бы все эти «если бы» случились.

Черт. Я ненавижу полицейский участок Сван Вейли. Грязное место с продажными людьми в нем. Мерзкие плакаты со всякой хренью на них, заваленные бумагами столы, въевшийся во все запах дешевого кофе и невкусных пончиков, мерзотный пол с разводах… И так хреново, а это место навевает лишь еще больше тоски. Раньше я часто бывал здесь — попадался после каждой драки, не умея ни скрываться, ни убегать. Сидел здесь часами, плюя в потолок и выслушивая лекции о том, что я не должен вести себя так, должен думать о родителях и бла-бла-бла. А рядом всегда был кто-то из банды — Гейл, Алекс, Ронга, Винс… Мои друзья, моя единственная родня. Вместе со мной они закатывали глаза на очередные нотации от уставших полицейских, которым до нас на самом деле не было дела. Вместе со мной они проводили долгие часы в этих мерзких стенах, развлекаясь шутками, прибаутками и передразниванием.

Я не могу не думать о ребятах, но больше всего — о Гейле. О своем самом лучшем друге, кровавым мешком растянувшимся на бетоне. О его холодной жесткой кисти в моей ладони, влажной и липкой от крови… В желудке опять все возмущается, хотя я не ел со вчерашнего дня. Боже, как же все плохо. Я не могу, не могу… Почему ты не забрал меня, черт возьми?

— Их должно было быть тринадцать. Все, кроме меня, — я ничего не скажу вам про Диггори. Это мое дело — выследить эту мразь и убить ее. А там уже и коньки самому отбросить можно.

— Странно, — мужчина хмурит кустистые брови и поджимает губы. Стук каблуков его ботинок о бетон раскатами грома в висках.

— Что странного? — Я поджимаю губы, едва сдерживаясь от желания зажмуриться и захныкать.

Они все были там. Все и каждый. Отправились прогуляться, захотели развлечься. А потом раз — и никого нет. Тонкая рука с черными нитями татуировки всех смела одним взмахом. Остался только я — почему-то избежавший этой горькой судьбы. Если бы я был там, он мог бы убить меня, а не их… Опять больно, опять плохо, ну почему меня не было с ними?

— Мы нашли только двенадцать тел, — я поднимаю голову.

Что? Я не ослышался? Мне не показалось в твоих словах то, что я хочу услышать? Господь, пусть не показалось… Кто-то жив, кто-то пережил этот кошмар.

— Гейл Нейлсон, Коул Стакадо… — он перечисляет и перечисляет, и каждое имя причиняет новую боль. Я не уберег вас, не спас. Простите, простите меня, ребята, пожалуйста, простите, что втянул вас в это. — Джимми Оуэн. Все.

— А… Томас Каста? — Боже, неужели… Неужели они его не нашли? Надежда, пожалуйста, подари мне надежду, дай мне шанс.

— Это тринадцатый член вашей компании, да? — Коп участливо и даже добродушно смотрит на меня. Мои губы дрожат, я готов закричать от счастья. Он может быть жив, Томми, мой Томми, мой маленький братик! — Нет, мы нашли только двенадцать тел.

— Господи… — да. Да! Ты не всех меня лишил, ублюдок! — Господи…

Я готов вопить от секундного счастья. Он жив. Он еще жив. Что Диггори сделал с ним? Куда он его увел? Что. Он. Сделал? Нет! Да неважно! Наплевать куда, наплевать как и наплевать почему. Мне все равно! Теперь… Я найду Томми. И когда найду… Диггори еще пожалеет о том, что вообще появился на свет.

— Ну, ну, парень, спокойнее… — мужчина протягивает свою огромную ладонь, через стол пытаясь похлопать меня по плечу. Мне не нужна поддержка.

— Со мной все в порядке, — не трогай меня, не лезь в это. Не надо. Дай мне побыть с моими чувствами один на один, без твоего бесполезного участия.

— Что ж, я узнал у тебя все, что хотел… Можешь идти. Но на всякий случай будь готов к повторному звонку, — похоже, мои чувства напрягли этого старого копа. Он сжалился надо мной и отпустил наконец с миром.

Я только этого и ждал. Поднялся и на нетвердых ногах двинулся к выходу из кабинета, не прощаясь.

Харон ждал меня у дверей кабинета, сидя на маленькой кушетке. А вместе с ним и кое-кто еще.

Как только я вышел за дверь, Долорес вскочила на ноги. Взволнованное бледное лицо, большие испуганные глаза, дрожь тонких губ. Я не успеваю ничего понять, а она уже налетает на меня. Ее холодные руки хватают меня за плечи, притягивают к себе — я хочу отшатнуться, запах ее мерзких духов заполняет легкие, черт, убери, убери от меня свои руки! Не мешай мне!

— Мортем, солнышко, сынок! — Она впервые назвала меня Мортемом? Серьезно? — Я так волновалась за тебя, я…

— Что ты здесь делаешь? — Мне нужно к Харону, отпусти меня. Я пытаюсь заглянуть ему в глаза, вывернуться из тисков холодных пальцев, но мой сосед старательно прячет взгляд в пол, терпеливо ожидая конца нашего с Долорес разговора.

— Я узнала о том, что случилось с ребятами. Я думала… Думала… — не обнимай меня, не смей! Ты не имеешь на это права! Твои слезы моей жалости тебе не дадут! — Думала, ты тоже погиб.

— Но я жив. Удостоверилась? Проверила? А теперь отпусти! — Не трогай. Не касайся. Не зли. Помни, что я, черт возьми, не прощу тебя так просто, после пары слез и наигранной истерики.

— Мортем, я так волновалась за тебя. Я думала, что потеряла тебя. Когда мисс Нейлсон позвонила мне, я чуть с ума не сошла от страха, — ее глаза так близко, она шумно дышит, шмыгая носом. Но каждый ее вздох вызывает во мне лишь новую волну раздражения.

— С чего бы это? Мне казалось, вам с папашей насрать на меня до тех пор, пока я не играю роль груши для битья, — мой крепкий хлопок по ее ладони заставляет женщину отойти. Она растерянно смотрит на меня, продолжая противно шмыгать. Но наталкивается только на холодный ненавидящий взгляд меня — сломавшегося, разгневанного, желающего уничтожить.

— Мортем, дорогой… — приторное, мерзкое «дорогой», вызывающее кислящую горечь на языке. Что ты мне скажешь? Чем остановишь? Как в очередной раз постараешься оправдать каждый отцовский удар, который ты не пожелала предотвратить? — Давай… Давай мы поговорим, пожалуйста. Только где-нибудь в уединении…