— Ничего нового. Папа пообещал оповестить Высших о нашей неприятной ситуации и заставить их действовать. Единственное, на что он нам указал… — Селина, в отличие от меня, ничего не заметила и просто ответила на вопрос. Впрочем, вот прямо сейчас на долю секунды прервалась, как-то особенно тоскливо вздохнув. — Предатель мог быть не один. Одиночка вряд ли мог бы долго укрывать сбежавшего преступника такого размаха и при этом еще и делать вид, что ищет Харона вместе со всеми. Скорее всего, мы имеем дело с целой сетью предательств, причем во всех отраслях Примумнатус.
— Черт. — Мартина шумно выдыхает и перебирает плечами. Взгляд ее все еще направлен в пол, а голос звучит глухо и как-то совсем отстраненно. — Звучит отстойно.
— А то мы не знаем. — артек отвечает слишком резко и тут же замолкает. Думается мне, она не прочь сказать еще что-нибудь, но вместо этого отпивает еще чаю и упирает взгляд в никуда.
На кухне воцаряется тишина. Только тихо звякают зубы Селины о край кружки, да шумно дышит Ева, переступая с ноги на ногу. Я перевожу взгляд с Лорела на Селину, снова и снова. С одного мрачного лица на другое, и так пока глаза болеть не начинают, а в груди не появляется неприятная тяжесть вины. Я должен что-то сказать, как-то их поддержать. Раньше ведь я был неиссякаемым фонтаном острот. Я и тишина были понятиями не совместимыми, особенно если дать мне пару стаканчиков дешевого виски. А теперь что? Почему теперь, когда мой голос как никогда нужен, я тупо молчу, делая вид, что меня не существует? Черт, ну ведь не могу же я и дальше изображать из себя статую!
— Эм… А кто-нибудь может мне объяснить, как так получилось, что вендиго вообще попал к нам в дом? — вместо какой-нибудь глупой, но бесспорно способной разрядить атмосферу остроты я выдаю это. Браво. Похлопайте мне. Моим лицом. По столу. Жаль, вылетевших изо рта слов это не вернет.
Боже, блять, мой, о чем это я? Я всерьез сожалею о неосторожно сказанных словах. Что-то точно изменилось.
— Мортем… — Селина смотрит на меня строго, и я почти ощущаю тяжесть ее взгляда. Не смотри на меня так, я сам понимаю, что идиот!
— Я как всегда пришел на обед. — Харон медленно поднимает голову, но смотрит в окно, за которым столпились размытые фигурки духов, собравшихся со всего блядского леса отпраздновать гибель вендиго. Теплая улыбка больше не красит его губы, и без нее он выглядит настолько серьезным и страшным, что у меня пальцы подрагивать начинают. — Я едва успел открыть дверь, как меня ударили по голове. Когда я очнулся, уже был в комнате, один на один с бенетайей.
— Прости, что задал этот вопрос… — только я мог из сотни различных вопросов на разные темы задать тот, что со стопроцентной вероятностью заденет за живое моего соседа. Еще раз браво. Бейте сильнее, пожалуйста, пока я не собрал бинго оскорблений и обид.
Харон не отвечает, но на губах его на пару секунд появляется слабая улыбка. Мне хочется верить, что она означает мое прощение. Я не хочу, чтобы мои неосторожные слова причинили моему соседу еще большую боль, чем я уже ему принес.
Впрочем, мое прощение кухню от тишины не спасает. Теперь и Ева как-то затихла, привалившись плечом к стулу. Ее серые глаза осоловело смотрели на мир, и я впервые увидел эту бойкую бестию сонной и измученной. Селина сложила руки на коленях, отставив опустевшую чашку. Мартина продолжала стоять, и со своего места я прекрасно видел, что глаза ее были закрыты. Похоже, она спала — стоя, кое-как, но спала. Каштановые спутавшиеся волосы спадали на ее осунувшееся лицо, а вся изящная фигура как-то неловко скрючилась. Тишина снова нависает тяжелым молотом, и тьма за окном становится тяжелым маревом, пытающимся достигнуть нас. Она бьется в стекло своими лапами, заглядывает к нам черными глазами и задает молчаливый вопрос — ну что, вы пустите меня к себе? А вместе с ней за нашими мучениями наблюдают и призраки. Мне становится совсем не по себе, когда я встречаюсь взглядами с десятком мертвецов. От могильного холода мурашки бегут по спине, и я спешу отвернуться.
Я схожу с ума. Это однозначно. Оно и не удивительно. После всего произошедшего в моей жизни за этот месяц сумасшествие — ожидаемый и даже не самый плохой вариант.
— Раз никто не хочет задавать этот вопрос… — Ева. Она чуть приходит в себя и отлипает от спинки стула, вставая в полный рост. Голос чуть хрипит, но в целом она внушает слабую уверенность. Хотя бы так… У меня не было больше сил терпеть эту давящую тишину. — У вас есть хоть какие-то идеи насчет того, кто может быть предателем?
— Никаких идей. Им может быть любой из артеков второго поколения, что родились при Хаосе. — Селина упирается ладонью в щеку и смотрит в кружку, чуть потряхивая ею. Кажется, чая не осталось. — У папы вроде были какие-то подозрения, но нам он их не озвучил. Видно, решил разобраться с возможным предателем без посторонних взглядов.
— Понятно… — что можно ответить на этот монолог? Много чего. Но я опять все порчу своими не к месту сказанными словами.
Почему теперь все так сложно? Вроде бы в моей жизни ничего не изменилось — Лорел все тот же, Селина не изменилась, Ева здесь, Мартина тоже. Но… Но все теперь иначе. Потому что Лорел — Харон, а с открытием правды о нем стали всплывать и другие кошмарные секреты, количество которых наверняка будет увеличиваться по мере дальнейших решений проблем. Этот снежный ком не остановить, и что-то мне подсказывает, что он вполне сможет смести весь Примумнатус без остатка. Меня, впрочем, уже смел. Моя жизнь уже не станет прежней — в первую очередь потому, что я сам значительно изменился после всех этих жутких и неприятных приключений. А ведь раньше я так мечтал вляпаться в какую-нибудь историю…
Мне нужен джин-тоник. И Гейл. И все вместе, желательно, подольше.
***
Селина, Ева и Мартина ушли поздно ночью. На часы никто не смотрел, но я уверен, что было куда больше двенадцати, когда они шагнули за дверь. Мы с Лорелом-Хароном остались одни. Казалось бы, простор для разговора. Но вместо того, чтобы пойти на контакт, Харон отказался от общения и ушел в свою комнату, чтобы запереться там. Его не остановило ни то, что в комнате все еще царил мерзкий запах вендиго, ни то, что кровать была изрядно подрана. Останавливать я его не стал и даже не смотрел вслед. А после того, как хлопнула дверь его комнаты, мне не осталось ничего, кроме как пройти в свою маленькую обитель.
Я был уверен, что не усну. Мою грудь теснило столько невысказанных чувств, что я всерьез боялся промучиться до утра в попытке разобраться с ними. После всех этих разговоров о злых Богах и предателях руки мои все еще дрожали, а глаза ощутимо жгло от слез. Я не плакал, нет. Что-то во мне треснуло в тот момент, когда я почти умер, и слез больше не осталось. Стараясь отбросить дурные мысли, я лег на кровать. И заснул, стоило только голове коснуться подушки.
Спал я долго. Тревожные сновидения, ставшие такими привычными, не мучали. Во снах была только тьма и ничего более.
Сейчас… Что ж, сейчас я сижу на диване в новом доме Гейла и терпеливо жду, пока друг вернется из магазина. Размышляя о вчерашнем вечере, я смотрю в потолок — прослеживаю цепи трещин в нем и считаю нити паутин, свисающих из углов. Это лучше, чем думать о том, какими были часы мой жизни до прихода к Гейлу.
Утро мое прошло безрадостно. Я проснулся поздно, Харона дома не оказалось. Как и завтрака на плите. До того, как я это увидел, надежда на то, что моя жизнь останется прежней, еще теплилась в груди. Но Лорел не оставил мне завтрака. И это было уже страшно. Я не был голоден, да и вообще после вчерашних событий есть не хотел, боясь того, что еда покинет мой желудок. Важнее был тот факт, что Лорел не стал готовить мне завтрак, хотя всегда это делал, даже когда я заваливался вусмерть пьяным поздно-поздно ночью. И это говорило о многом. Именно в тот момент я в полной мере почувствовал ту невидимую трещину, что прошла по нашим с Хароном отношениям. Это было больно — больнее, чем я ожидал. Забылась на пару мгновений обида, прошла неприятная горечь, и я остался с голыми фактами — с нами что-то случилось. Что-то неприятное, название которому «признание». Грехи всплыли наружу и обнажили все те неровности и шероховатости, что еще не успели отшлифоваться за пару жалких месяцев, что я жил у проводника душ.
