Профессор с жадностью хватает бумагу и карандаш, протянутые мною, и близоруко склонив седую голову над столом начинает быстро писать.

«Позабочусь… легко сказать. Придётся идти на поклон в те же ВИМС, Гиредмет, Нефтяной институт, словом туда, где Зильберминц и работал до ареста».

– Вениамин Аркадьевич, вы в скобках пишите где можно достать оборудавание.

Он согласно кивает и вдруг поднимает голову.

– Скажите, Алексей Сергеевич, вы меня сейчас заберёте отсюда?

– Увы, не могу, – вынужден разочаровать его. – в тюрьме свои порядке, сейчас уже поздно. А вот завтра после завтрака вас доставят в СКБ, на Большую Татарскую. Вместе поедем по вашим адресам просить приборы. Я позвоню вашей жене чтобы подвезла вам новую одежду.

Макар равнодушно скользнул взглядом по худенькой фигурке и коротко остриженным рыжим волосам, приведённой им, девушки и оставил нас наедине.

– Присаживайтесь, гражданка Щербакова. – Двинувшаяся было ко мне Люба испуганно замирает на полдороге.

«Надо сразу поставить все точки над „и“, так будет лучше и для неё, и для меня».

– Так, что тут у нас, – строчу скороговоркой, не давая ей открыть рта. – три с половиной курса ЛЭТИ… Любовь Щербакова, а-а так вы – сестра Васи Щербакова, моего одногруппника, припоминаю… припоминаю. Хорошо, по сути – вы без пяти минут радиоинженер. Предлагаю перейти для дальнейшего отбывания наказания в моё СКБ…

Слёзы потекли по её щекам.

– Согласны? Подпишите вот здесь. – Девушка дрожащей рукой берёт карандаш. – Всё, добро пожаловать в СКБ.

Нажимаю на кнопку звонка. Люба, не веря в происходящее, пытается поймать мой взгляд, я старательно отвожу глаза.

«… так будет лучше и для неё, и для меня»…

Ровно в полночь поднимаюсь по лестнице своего подъезда, спешу цокая подковками сапог по цементным ступеням лестницы.

«Похоже и впрямь Ежов снял наружку, или она стала скрытной»?

Как ни пытался, но никакой слежки за собой, ни в метро, ни на улице заметить не смог. Вдруг возле своей двери замечаю нечёткую тень от детской фигуры, отбрасываемую тусклой лампой. Поднимаюсь ещё на пару ступенек, тень растёт на глазах: знакомая фигура поднимается со знакомого чемоданчика.

– Дяденька, пустите переночевать, а то есть нечего, сами мы не местные, погорельцы с Котовска… – Ощепков радостно улыбается в тридцать два зуба.

– Ты чего здесь в такой час? – Обнимаю друга и шарю по карманам в поисках ключа. – Правда что ли дом сгорел?

– Можно и так сказать, – грустнеет Паша. – попросили освободить служебное помещение в связи с увольнением со службы. Дело прекратили, недостачу я возместил, но из армии попросили в связи с утратой доверия. – И Ворошилов не вступился? – Вырывается у меня. – А что поделаешь, когда тебе выкладывают материалы дела, а в них сумма ущерба красным карандашом обведена? – Ощепков берёт в руку чемодан. – А может просто принесли ему или его заместителю список с двумя сотнями фамилий, он и подмахнул. «Сегодня же займусь ревизией в СКБ. Назрело, в свете этого случая с реле и особенно с случаем с Пашей: доверился снабженцу-проходимцу, а тот часть получаемой меди продавал артельщикам». -Картина ясная, – заходим во внутрь и снимаем шинели (Пашина без петлиц). – Ну что, сегодня отдыхай, а тогда завтра с утра на рынок, восстанавливать утраченные навыки. (Паша беззаботно смеётся). Как то жить надо. Или ещё есть вариант: ко мне в СКБ…

– Хоть разнорабочим.

– Ловлю на слове.

Из гостиной слышится звонок телефона.

– Чаганов слушает.

– Извините, ошибся номером. – Узнаю голос порученца Кирова, что подвозил меня после встречи с Олей на Павелецком вокзале неделю назад.

Вижу Паша выкладывает на кухонном столе немудрёную снедь и бутылку водки.

«Не выйдет у нас сегодня ничего, похоже из Ленинграда пришёл микрофон и генератор дециметровых волн: надо ещё уплотнить свой график».

– Что, разнорабочий Ощепков, – добавляю металла в голос. – ночью не естся, днём не спится. Закончились твои каникулы. Завтра с утра – на работу. Я – в душ и спать, чего и тебе желаю.

Через полчаса, чистый, гладко выбритый и благоухающий «Шипром», предупредив с завистью смотрящего мне вслед Пашу, что буду утром, ступил за порог. На всякий случай покинул подъезд по Олиным стопам: через чердак и по проходным дворам двинулся в сторону Комсомольской площади. С неба, затянутого тучами, как по заказу, заморосил мелкий холодный дождь.

«Тяжёлое впечатление, всё-таки, производят на встречи с моими потенциальными работниками: сколько надежды, злости, боли и непонимания в их глазах».

Взять, например, Любу, её арестовали (через три дня после нашего расставания в Крыму в августе прошлого года) в Москве на квартире Тухачевского (его семья жила на даче) в «доме на набережной» вместе с «прославленным маршалом». Озабоченный следователь оставил в деле подробное описание сцены ареста: кто где лежал и чем при этом занимался (эффект неожиданности был полный), но на статью по УК РСФСР её некрасивые действия как-то не тянули. Всё же после многочисленных допросов и советов со старшими товарищами статья нашлась: 58.12 – недонесение о готовящемся контрреволюционном преступлении.

«Мне теперь доказывать Любе, что Тухачевский – заговорщик? Увольте. Для неё он навсегда останется идеалом. Или Шубникову, оговорившему себя, чтобы вывести из под удара свою экзальтированную жену, вступившую в „сопротивление“ и устраивающую безобразные скандалы на институтской проходной, посоветовать найти другую половину? Объяснять осуждённым причины их теперешнего состояния, а, тем более, увещевать – дело долгое и бесполезное. Думаю, Надо просто приставить к привычному делу и дать надежду, что все их несчастья скоро закончатся».

Знакомая эмка, припаркованная на Каланчевской улице у выезда на Комсомольскую площадь, мигнула фарами.

Москва, площадь Дзержинского,

Управление НКВД.

19 апреля 1937 года, 08:30

У лифта возле проходной со стороны Фуркасова переулка, как всегда в этот утренний час, многолюдно и я решаю подняться к себе по лестнице. К «Шипру» за прошедшую ночь добавился стойкий аромат жжёной канифоли, так что едва продравший глаза Паша подозрительно фыркнул, но промолчал под моим предостерегающим взглядом. Времени уже было много, так что пришлось вызывать машину, чтобы успеть завезти его в СКБ, дожидаться завкадрами, а самому добраться до Управления к началу рабочего дня.

Неожиданная задержка возникла уже на въезде в Москву: при повороте с Каширского шоссе на Серпуховское безликий порученец неожиданно свернул с «американки» (грунтовое покрытие, укатанное тяжёлыми паровыми катками) на небольшую аллею с жидкими деревцами по сторонам, сквозь которые из утренней туманной дымки показались силуэты церквей Коломенского.

– Подождём. – Тон, которым это было сказано, исключал любую дискуссию.

Ждать пришлось долго около получаса, в течении которых мой спутник равнодушно попыхивал папиросой в машине, а мне пришлось спасаться от дыма снаружи, прохаживаясь по дорожке. Наконец-то со стороны шоссе послышался рык мощного мотора и показался знакомый силуэт бронированного «Паккарда». Подъехав к нашей «эмке», водитель танка на колёсах глушит двигатель и выходит из машины, охранник с переднего сиденья открывает заднюю дверь и призывно машет мне.

– Здравствуй, Алексей, – Киров стучит рукой по кожаной обивке сиденья рядом с собой. – как успехи?

Поначалу, когда увидел наваленные в углу просторной комнаты в каменном особнячке, куда меня привёз порученец Кирова (по времени поездки, где-то за городом к югу), трубы волноводов, спирали антенн и бухты кабеля, меня охватила лёгкая дрожь: «А что если не справлюсь с поручением? Что если не смогу наладить работу устройства. Я тут один, помощников не будет». Но начав работу успокоился: «Ну и чем оно отличается от радиоуловителя? Длина волны побольше, волноводы пошире, антенны другой формы, магнетрон работает в непрерывном режиме, а не в импульсном. Всё это так, но в остальном много схожего с тем, чем я много раз уже занимался, налаживая работу локатора. Справился тогда, справлюсь и сейчас»!