— Я согласен с Луи’, — обрадовался Месье де ля Фер. — Куда ни попадешь, всюду политика! Все говорят о политике, о Марксе, потому что это модно, но я, честно сказать, куда с большим удовольствием читал стихи Луи’ или даже какую-то беллетристику, хотя не уверен, что ставить имя Месье Томлинсона и “беллетристов” в одном предложении уместно.
— Не обессудьте, Фредерик! Я читал все публикации Маркса с огромным удовольствием, некоторые его мысли весьма интересны и не настолько нелепы, как их принято считать. Другой вопрос, что он не совсем последователен. Живя на содержании Энгельса, он позволяет себе говорить что-то о пагубной власти магнатов, хотя Энгельс, как известно, является едва ли не рабовладельцем, не то что магнатом! — сказал Луи. — Непоследовательность — это то, что я терпеть не могу в людях. Это лишь показывает дурной вкус. Если человек говорит одно, поступает не так, как говорит, а что он думает — это кардинальное отличие от первого и второго, то в таком человеке я могу видеть только посмешище.
Гарри больно кольнули эти слова, так как и сам он знал, что не совсем последователен, находясь сейчас под руку с Адель, хотя в душе хотел бы стоять рядом с Луи, а на самом деле лишь только и говорил о том, что ценит в Омегах независимость и незаурядность, чему Адель была полной противоположностью. Но Гарри лишь запил эту шпильку очередным глотком виски.
— Но мы опять о политике! — со смехом сказал Луи. — Сам был против и сам завел эту тему. Правда же, мы все бываем непоследовательными? Месье Стайлс, мы с Вами успели немного обмолвиться о современных поэтах, давайте продолжим эту тему! По-моему, в кругу людей образованных и начитанных можно было бы поговорить подробней.
— Да, Месье Томлинсон, мы обсуждали Рембо и компанию. И, насколько мне помнится, у нас возник спор о том, что Рембо еще не совсем дорос в стилистическом плане, — сказал Гарри, думая о том, что сейчас бы ему меньше всего хотелось обсуждать Рембо, а больше всего — остаться с Луи наедине.
— Я согласна с Гарри, его стихи словно хотят эпатировать публику, — вступила в разговор Адель, которая не то чтобы внимательно читала Рембо, но некоторые мысли по этому поводу у нее были.
— Я совершенно не согласен с вами обоими, он дорос и в стилистическом, и в тематическом плане, если не перерос. Его стихи — это не попытка эпатировать, его слог — сложен, но прекрасен. Мне выпала прекрасная возможность переводить “Пьяный корабль” на испанский, и, уж поверьте, я вчитывался в каждое слово, чтобы передать с максимальной точностью всю гамму, всю симфонию его стиха. “…я видел снежный свет ночей зеленооких,
лобзанья долгие медлительных морей,
и ваш круговорот, неслыханные соки,
и твой цветной огонь, о фосфор-чародей!” Послушайте, какой оборот здесь набирают звуки, как дивно они сливаются воедино, словно мы попали в море, по которому странствует корабль. Что и говорить о теме! Неужели никто из нас не чувствовал себя брошенным всеми пьяным кораблем, который скитается по прекрасным морям, видит то, чего не доводилось видеть никому, но все это чужое, холодное, хочется к родной гавани, к родным мелким водам, но вместо этого тебя все носит и носит по бесконечным просторам, по неизведанным землям! Если никто из вас не чувствовал такого? Если нет, то я искренне завидую, — Луи снова пригубил вина, а в груди Гарри от его слов повеяло холодом. Ведь это он заставил Луи скитаться по бескрайним морям, по неизведанным землям в поисках той родной гавани. И он гордился тем, что этот хрупкий Омега так гордо нес на плечах весь этот прекрасный мир!
— После такой исчерпывающей, пусть короткой, рецензии Луи’ мне захотелось перечитать эту поэму, — серьезно сказал мсье де ля Фер.
— После такой исчерпывающей, пусть короткой, рецензии Луи’ мне захотелось прочитать эту поэму, — пошутил Лиам, и все засмеялись тому, как непринужденно показывает он свою неосведомленность в современной культуре.
— Да, но это если говорить о “Пьяном корабле”, а другие его стихи жестоки и местами отвратительны, — сказала Адель.
— И что же жестокого и отвратительного в том, чтобы давить блох? — спросил Луи, подразумевая стихотворение Рембо.
— Это потому, — ответил Гарри, — что Вы их никогда не давили.
— Много же Вы обо мне знаете, Гарри, — улыбнулся Луи. — Каждый день давлю. Этот стих не стоит воспринимать как констатацию некой действительности (во всяком случае, не полностью), но как метафора. Дорогая Адель, со дня Вашего замужества, я обещаю, Вас ждет прекрасная перспектива ежедневно давить блох, блох тоски, блох боли, блох отвращения. И, поверьте мне на слово, эти блохи гораздо более отвратительны, чем настоящие. Хотя Месье Стайлс прав, настоящих я никогда не видел, так что не совсем объективен, — немного разбавил тучную атмосферу Луи своими последними словами.
— Луи’, — посмеялся Месье де ля Фер, — Вы портите подрастающее поколении! Моя дочь, наслушавшись Вас, уйдет в монастырь или, чего хуже, в движение за права Омег.
— Ничего плохого ни в первом, ни во втором варианте не вижу, — ответил Луи с легкой улыбкой.
— Будьте спокойны, отец, не уйду никуда, — промолвила Адель, нежно сжимая руку Гарри. — У нас с Месье Томлинсоном слишком разные взгляды на жизнь.
— Царствие земное принадлежит Вам, Мадемуазель, царствие земное принадлежит Вам, — пожал плечами Луи, не настаивая на своей правоте.
— Это из “Меланхолического вальса”? – спросил Месье де ля Фер, и разговор полился в прежнем русле.
***
Дождь все усиливался, ухудшая видимость, очищая воздух — гости, которые прибыли сегодня в разное время, легко поддались уговорам остаться на ночь, разместившись в свободных комнатах, коих в замке было сполна. И будто жизнь замерла в этом доме, казалось, полном приведений прошлого, отрезанном от внешнего мира плотной пеленой воды, что смешалась с ароматом роз и вишни, которые медленно умирали под крупными каплями.
Луи бродил по коридорам, отдыхая от своих мыслей, пытаясь избавиться от них проверенным способом, вкушая виноградный напиток и чтением книг, со вторым пришлось сложнее, потому как библиотека оказалась занята Лиамом, которого через тонкую щель приоткрытой двери увидел Омега. Луи пошел дальше, освещая себе дорогу остатками свечи, что таяла в ручном подсвечнике. Его не интересовала прогулка Гарри и Адель наедине на скрытой плющом веранде, куда Месье де ля Фер отпустил их с весьма благодушной улыбкой, чуть строже сказав о времени возвращения, ожидая, что именно сегодня предложение руки и сердца вступит во всю силу. Не волновала и Авелин, которая своими снисходительными, сочувствующими взглядами только раздражала, будто Луи было дело до того, с кем хозяин дома проводит время и делит постель, с кем проведет остаток жизни и не умрет ли в одиночестве. Луи фыркнул, делая еще один глоток вина, удивляясь людям, которые чувствовали вину за всех окружающих, извиняясь за них будто за себя, испытывая неловкость за чужие поступки, что их не касались никаким образом.
Так он дошел до комнаты, когда-то отведенной для его занятий балетом с Ирэн, с милой Ирэн, которая попала под влияние Гарри не меньше остальных Омег, вот только вырвалась, оставаясь не победителем, не побежденным, будто заключила сделку с Месье, доставляя удовольствие, получая его в равной степени, что, разумеется, восхищало Луи. Он вошел внутрь, слегка улыбаясь сохранившейся обстановке и фонографу, который стоял все на том же месте, своему отражению в восстановленных зеркалах, от вида которых неприятные мурашки пробежались по позвоночнику. Свеча была оставлена возле инструмента, что поддался давлению на ручку и заиграл знакомую мелодию, которая болью отозвалась глубоко в сердце. Подушечки пальцев не спеша скользили по поручням станков, туфельки оказались скинуты где-то на середине пути у стены, давая ножкам возможность встать на носочки и ступать невесомо, поддаваясь музыке и внутреннему порыву, что поднимал руки в экзерсисе, неосознанно вспоминая уроки Ирэн и ее улыбку. Он выполнял адажио в центре зала, прочувствовал позы, гармонию своего тела и плавность переходов от движения к движению. Луи не исполнял прыжки, ограничиваясь фондю, не полным плие и порт де бра, сменяя основные позиции с участием поворотов и наклонов головы, как всегда увлекаясь и покидая реальность.
