— Ах, мальчики! Вы невыносимы! — начал он тонким голоском, уже сделав вид, что собрался уходить. — Опять война. Только и разговоров, что война. Война — тут, война — там. Не желаю больше этого слушать! Приходите, когда излечитесь от этой глупой мании!
— Луи’! — взорвались громким выкриком они. — Мы не будем больше!
Омега осмотрел их, словно стараясь понять, правду ли они говорят, а потом облегченно и в то же время глубокомысленно вздохнул, сказав:
— Так уж и быть!.. Побуду с вами еще немного, — легким движением руки он прикрыл лицо веером и улыбнулся им глазами — это его особый, собственный прием, который производит на Альф впечатление еще большее, чем предвкушение войны. — Говорят, такой бал завтра будет! Как во времена Людовика!
— Съехалась вся Франция, — начал Найл быстро, совсем без восхищения, которым был от ног до головы пропитан Луи. — Тоже мне повод нашли эти Пейны… По…
— Молчи! — прикрыл ему рот Джеймс, который среагировал тут же, но было уже поздно, ведь Луи успел понять, что от него скрывают какую-то тайну. Страшную тайну, которая немедленно должна быть раскрыта, иначе его пытливость не даст уснуть бедному Омеге до самого утра, тогда лицо будет уставшим и глаза… глаза впалые. Ужас! Ужас! Он не хотел об этом думать.
— Мальчики! Мне кажется, вы что-то скрываете! Правда?
— Луи’, — снова одновременно вспыхнули они. — Нет! Мы бы не посмели.
— О, вы ужасные… ужасные! — он спрятал свое личико в ладошки, откинув веер на кушетку, и сделал вид, что вот-вот заплачет.
Искусством шантажа Омега овладел еще в детстве, когда многочисленные гувернантки не хотели давать ему сладости или начинали отчитывать за неподготовленное задание к уроку. В таких случаях он начинал плакать, да плакал так пронзительно, оставаясь при этом удивительно милым, с почти ангельским видом, который еще больше, казалось, подчеркивал «страдания», что они сразу же давали малышу все, что он хотел, при это еще и чувствовали себя виноватыми.
— Луи’! — Найл и Джеймс взяли его ладошки в свои руки — грубые, большие и теплые. Естественно, поцеловать, нарушив все правила этикета и хорошего тона, они бы не осмелились, но Хоранам до того хотелось прикоснуться к этой бархатной коже, что они не особо обращали внимание на моветон. — Мы не хотели, правда!
Луи высвободил свои кисти из рук Альф и с гордостью отвернул голову: «Но у вас получилось», — говорил этот жест.
— Ну? Луи’! Что мы можем сделать?! Скажи, пожалуйста.
— Вы могли бы мне самую малость доверять… — он устремил свои голубые с сероватым отливом, глубокие глаза на них, невинно хлопая ресничками. — Это звучало, словно я не тот человек, которому можно сказать что-то важное. А я ведь такой, правда?
— А если мы скажем — ты можешь что-то пообещать? — спросил Найл, который сразу придумал, как незаметно перейти к цели своего визита — пригласить Омегу сесть рядом с ними.
— Я ничего не могу обещать, мне ведь нельзя доверять, не так ли? — Луи уже вошел в раж, теперь форма имела для него большее значение, чем содержание. Ему хотелось наказать Хоранов своим ледяным тоном.
— Мы скажем, все скажем, только не обижайся! — сразу сдался Джеймс, чуть ли не припадая к ногам Луи, как преданный вассал. Приподняв тонкие ниточки бровей и сделав менее жестокое выражение лица, он как бы сказал: «Ну?». — Будет объявлена помолвка Лиама Пейна и его кузины Авелин Фуа.
— Теперь ты согласишься сесть с нами во время барбекю?! — нетерпеливо спросил Найл, смотря прямо в наполнившиеся слезами глаза Омеги и весело улыбаясь. Это был слишком неожиданный удар для Луи, как будто весь мир оглушил его своей громадной массой из-за угла. Ему хотелось плакать, громко и долго рыдать, закрывшись на чердаке дома, чтоб даже никто не слышал, но сейчас он не мог, не имел права пролить и слезинки.
— Возможно… — растерянно ответил он, чтоб Найл и Джеймс отстали. И они сразу начали шумное веселье, сопровождаемое танцем, а он практический безжизненно свалился на кушетку и громко выдохнул. Отчаяние переполняло его, мир вокруг медленно рассыпался, как песочный, а воздуха в легких перестало хватать еще больше.
Как только ему показалось, что все потеряно — на горизонте замаячила надежда. «А ведь я не говорил ему, что люблю!» — подумал Луи и вмиг повеселел. Ну конечно, все было так просто. Лиам, благородный, сильный рыцарь, просто боялся умереть от отказа его милой Омеги, потому решил, что отпустит — «как это благородно, как по-мужски, никто бы другой так не сделал для меня!» — его в свободное плаванье в поисках счастья. Но не дальше, как сегодня вечером все решится.
— Конечно, все было так просто, — прошептал себе под нос Луи, вновь обрадовавшись. «Так было даже лучше, ведь это показало сильные стороны Лиама! Ах, каким он будет мужем», — пронеслось в голове у Луи, и на душе стало так сладко и спокойно. — Теперь дело за малым.
♡ ♡ ♡
Большие часы в холле дома Пейнов пробили два, когда все гости уже были в сборе. Одни прогуливались по дому, другие предпочитали роскошный английский сад с тенистыми деревьями и видом на серое море, которое уже укуталось в осенние одежды, хотя воздух еще был приятный. Именно здесь теплые ветра Гольфстрима чувствовались особо сильно, именно здесь они вступали в свои континентальные владения.
Луи радовала эта погода, она еще позволяла слегка оголять ключицы и носить легкие декоративные шляпки, которые так дивно подходили его тонкому личику, словно удлиняя его, делая еще более изящным. Теплые лучи солнца едва касались его нежной кожи, просвечивая через призму зеленых, но уже не таких сочных, живых, как это бывает весной, после нежных, но сильных ливней, когда, кажется, весь мир разом оживает, пробужденный небесной водой, листьев. Но Луи старался не вникать — чистое наслаждение, живящий гедонизм. Юный эпикуреец вкушал соки своего очарования, и тешили его не только лишь солнечные лучи, но еще не менее того восхищенные взгляды, которые то и дело кидали Альфы, выискивая повод подойти ближе.
Естественно, Лиам не мог не любить его, не мог, потому что все любят, потому что невозможно не любить его!
«Что за вздор! — думал он, проходя мимо беседки, где шептались Омеги. — Какая-то серая, словно из подвала выбралась, холодная Авелин! Лиам не может ее любить, он любит меня, а не эту мышь, несносную, блеющую робко перед любым Альфой!»
Луи уже собрался было идти вглубь сада, ближе к берегу морскому, когда был окликнут кем-то из Омег в беседке:
— Луи’! Составь нам компанию, пожалуйста! — ее голос был грубым и неприятным, как будто шум станка на лесопильне.
— Сейчас еще я буду всяким крысам составлять компанию, — сказал бы Луи, не строй он из себя леди, но вместо этого ответил: — Ах, а я было ждал вашего приглашения, дорогие девочки, — войдя внутрь и присев на лавочку, он с лукавой улыбкой заговорщика продолжил: — О чем это таком вы тут шептались?
— Ах, Луи’! — начала девушка, сидевшая с ним визави, которую он несколько раз встречал на зимних балах в Париже, но имя которой магическим образом забывал спросить. — Тут такое, почти скандал, — ее глупое личико озарилось тем самым светом, который заставляет так сверкать лица сплетниц, придавая им почти одухотворенный вид.
— Пейны пригласили Гарри Стайлса! Как сказал Лиам, — сердце Луи пробило удар, — он поставляет им предметы искусства и сам является большим ценителем оных.
— Гарри Стайлс? — спросил Луи в недоумении. В его голове вертелось это имя, но он никак не мог понять, кто это и какого поля эта ягодка. — Расскажи!
— Ты не знаешь?! — взяла на себя роль повествователя другая девушка, которая была ему совершенно не знакома, хотя, судя по ее взгляду, она знала Луи. — Этот человек кормит все парижские газеты со светскими сплетнями… — она густо покраснела и тут же добавила, — которые я, конечно же, не читаю…
Но Луи на самом деле не читал их, потому что не видел смысла так бесцельно тратить время на всякого рода глупости, о которых и без того непрерывно говорят у матушки в салоне, нагоняя смертную скуку на Омегу в те дни, когда мама — она была уверена, что делает ему одолжение — звала его присоединиться к их «дискуссиям». Гораздо больше интересного он находил в романах! Ах, чего только стоит «Красное и черное», что он забрал у служанки, предварительно отчитав за то, что девица читает «подобного рода литературу».
