— Мой отец, — начал мальчик, закончив с писаниной и спрятав листок и грифель обратно в карман, — министр Франции, и его тоже зовут Гарри Стайлс, поэтому мое второе имя Гарри. Разве могут быть два человека с одинаковыми именем и фамилией? — он задумчиво смотрел на мужчину, изучая его не по-детски серьезным взглядом.

— На нашей планете так много людей… Полагаю, в мире существует огромное количество одинаковых фамилий и имен.

— Ясно, — грустно ответил Андре и уже хотел встать из-за стола, но мужчина остановил его, продолжив разговор.

— Но в данный момент это не важно, потому что я Ваш отец, — обыденным тоном, будто обсуждая погоду, сообщил Альфа, выдавая свою нервозность только частым жестом — он поправлял волосы.

— О-о-о, — мальчик застыл в неверии и забавно хлопал ресницами, изучая человека напротив, который неожиданно оказался его вторым родителем. — Правда-правда?

— Да, такими вещами не шутят, — он улыбнулся и протянул руку для пожатия, знакомясь со своим уже взрослым сыном.

— Я не балуюсь, ну почти. И не огорчаю папочку, и каждое утро нарываю букет в саду для него, только Сеньор Антонио ругается, но я успеваю убежать, он ведь толстый и не догоняет меня, машет руками и садовыми ножницами, — на одном дыхании выпалил Андре, захлебываясь в своих словах и страхе не оправдать ожидания. Он все думал, что слова “Ваш отец министр Франции…” накладывают на него огромные обязательства, и даже Принц или Король не казались такими важными людьми, как собственный отец, который всегда незримо был рядом и будто с укором смотрел на проделки и порванные на коленях новые штанишки.

— Эндрю, — мужчина закурил новую сигарету, обращаясь к мальчику на английский манер, и наполнил стакан лаймовой водой, протянул его сыну, после успокаивающе сжал его плечо. — Я не собираюсь ругать тебя, и впредь… не стоит оправдываться перед кем бы то ни было, это глупо и никогда не приносит результата — человек не изменит своего мнения, даже если ты начнешь клясться в своей невиновности.

— Хорошо, — ребенок кивнул так активно, что чуть не расплескал содержимое стакана, что приятно холодил его ладони.

— Лучше расскажи мне, чем вы с Луи’, эм… папой, занимаетесь здесь?

— Мы сначала много путешествовали после того, как Королева нас выгнала и заставила папочку плакать, потом и Николас плакал, но я никому не сказал, что видел… На корабле, он был очень большо-о-ой, и там всегда играла музыка, мы встретили Владюсю и стали путешествовать с ним. Он учил меня русскому языку, но мне было слишком сложно, я неправильно говорил некоторые буквы, только одну фразу хорошо запомнил: “Зажжем огни, нальем бокалы, утопим весело умы”, — Андре остановился и задумался, хмуря лобик от напряженной работы памяти, — “И, заварив пиры да балы, восславим царствие Чумы”.

Гарри кивнул и улыбнулся, узнавая в этом отрывке из трагедии Пушкина своего давнего друга и его снисходительное, будто к глупому, неопытному ребенку, отношение к России. Он удивился больше, если бы Владислав выучил с Андре что-то более легкое, из детских сказок или басен, а не эти столь тяжелые в принятие строки. Вот только отчего-то ему становилось грустно: казалось, будто каждый сумел провести время с его сыном, кроме него самого.

— Так, Вы учите языки? Ваш итальянский очень хорош, — подметил мужчина, одобрительно наклонив голову, заставляя мальчика смущенно покраснеть и спрятать глаза.

— Да… немножко. Папочка не разрешает говорить в Италии на испанском или английском, но в Испании мы говорили только на испанском, а вот в Триполи на французском, хотя там почти все разговаривают на арабском, но это о-о-очень сложно. Мы пробовали с Владюсей брать уроки, но решили, что лучше потратить это время на созерцание прекрасного, — он снова повторил интонацию Владислава, с широкой улыбкой, в которой не хватало нескольких зубов, и блестящими озорством глазами. — Папочка тогда встречался с одним Месье и не был с нами.

— Вот как… — Гарри потушил окурок и вдруг почувствовал нарастающую ревность, которую не испытывал даже тогда, когда знал о связи Луи с Принцем Фердинантом — сказывалась близость Омеги, которого он чувствовал у себя за спиной, но до сих пор так и не повернулся, чтобы удостовериться в своих инстинктах.

— Еще мы были на балете, но это тоже было давно. Прошло уже, — мальчик возвел глаза к небу и задумался, мысленно просчитывая месяцы, — полгода и два месяца. Папочка решил остаться жить в Венеции, а Владюся уехал путешествовать дальше. Он сейчас в Англии, недавно прислал письмо и кучу подарков!

— Но… — у Альфы никак не укладывалось в голове то, что Андре, которому еще не исполнилось даже шести лет, знал слишком много, считал в уме, не используя пальцы или палочки, писал, пусть и печатными буквами, мог спокойно вспомнить целое четверостишие, которое выучил не меньше восьми месяцев назад. — Ты гениален для своего возраста, — почти шепотом сказал Гарри, боясь этими словами вызвать манию величия у ребенка.

— Нет, совсем нет, — мальчик покачал головой и начал болтать ногами. — Папочка говорит, что все, что я когда-то услышал, хранится вот тут, — он указал на свое темечко пальцем, замерев на секунду, и снова начал раскачиваться. — Если я что-то забыл, папа не говорит со мной, может совсем долго, и всем вокруг запрещает. А я думаю, вспоминаю и жду, тогда ответ сам появляется, но я сильно устаю в такие дни…

— Что же, и языки выучил таким образом? — Гарри ухмыльнулся подобной формулировке гениальности ребенка, убеждаясь в изобретательности Луи, который не дал зазнаться своему сыну.

— Нет, просто папа учил испанский и английский, когда я был у него в животике, а потом я слушал, как Лотти и девочки берут уроки, так я и выучил… А теперь с учителями! — Андре говорил с удовольствием, радуясь, что отец его не ругает вовсе и настроен благосклонно, пусть и курит беспрестанно.

— Хорошо… хорошо, — мужчина последний раз затянулся и надел шляпу. — Что же, пора поздороваться с папой, — он протянул руку сыну и, пытаясь усмирить волнение и ожидание отказа, пошел вдоль столиков, сосредоточив взгляд на изящной, тонкой фигуре Луи, который увлекся чтением и не замечал, что плетеный зонтик уже не закрывал его от солнца, ветер оголил щиколотки, а кружево спало с плеча — Гарри невольно улыбнулся, узнав своего юного Луи в этом ставшем чужим человеке.

Андре молчал. Он будто интуитивно чувствовал, что сейчас не время для эмоциональных всплесков, что он не тот, кто должен окрикнуть папу, и крошечная мысль о своей неуместности пропала только благодаря сжатию его маленькой ладони крупной, что была в три, а то и все четыре раза больше его собственной.

— Андре, ты уже… — Луи поднял глаза и замер. Рядом с его сыном, который широко улыбался и с огромной надеждой смотрел на него, стоял мужчина, изменивший всю его жизнь, направивший ее в совершенно другое русло. Гарри Стайлс своим неприсутствием присутствовал всегда, в каждой строчке стихотворений и прозы, потому как являлся тем, кто подтолкнул к действию, в каждом новом изученном слове и явлении, направлении философии, искусства, потому как своими резкими, тогда казалось презренными, обидными, высказываниями побудил к росту. Он был рядом последние полгода как поддержка, опора, пусть и находящаяся неизвестно где — одно Луи знал точно: ни один Альфа не оставил на его жизни такой сильный отпечаток, как Гарри Стайлс. В конце концов, он подарил ему сына, прекрасного сына, который своими еще крошечными пальчиками цеплялся за отца, хотел верить, что он будет в его будущем.

Все молчали, и только недовольный официант с наигранным грохотом убирал соседний столик, позвякивая посудой, разбавляя гнетущую атмосферу, когда в головах обоих взрослых одновременно царил хаос и пустота — подходящих слов для начала разговора не было ни у кого.

— Вы уже посетили Венецианские сады? — спокойно, будто внутри него не ожил зверь, что кричал, ревел, призывал схватить и никогда не отпускать, спросил Альфа и учтиво склонил голову в приветствии.