— Но… Министр Франции… и этот запах… — девушка моментально перевела взгляд с Андре на безымянный палец Луи и с облегчением вздохнула, не найдя на нем кольца.

— Луи’, а я Вас всюду ищу, — к ним расслабленной походкой, чуть покачивая бедрами и кокетливо заправляя волосы за ухо, подошел Владислав, одаривая Элен воздушным поцелуем, проигнорировав ее выставленную кисть. — Внизу только и говорят что о представлении, но никто не знает постановщика, — обиженно надув нижнюю губу, продолжил он. — И прибыл ли он сам? Так хочется пообщаться и приобщиться к…

Его прервал первый звонок и последовавшие за ним шелест юбок, звук удара каблуков о мрамор и гул восторженных голосов, несколько из которых приближались.

— Добрый вечер, — рядом оказался мужчина. Он учтиво поклонился, его итальянский был чистым, без акцента, что, как и вся его внешность — крупный нос, выразительные глаза, пухлые губы, — являл его коренным жителем принимающей гостей страны. Взгляд Альфы, прожигающий своим нетерпением, сконцентрировался на Луи, бегая по лицу, плечам и броши, будто в желании сорвать ее, дабы вуаль, наконец, открыла плечи. — Позвольте представиться, Сеньор Антонио Канова, скульптор, — на этих словах слева от Луи раздался судорожный вдох Владислава, справа восторженный писк Элен, которая начала ерзать на кресле, привлекая к себе внимание.

— Добрый вечер, Сеньор Антонио Канова, скульптор, — Луи улыбнулся и протянул кисть для приветствия, к которой моментально прижались губы мужчины. — Ожидаете начала представления?

— Ожидал, пока не увидел Вас, — мужчина, на вид ему было не больше двадцати пяти, ни капли не смутился и только гордо вздернул подбородок. — В ближайшее время я планирую создать кое-что, что перевернет представление об искусстве в области скульптуры и восприятии красоты… Я бы хотел видеть вас в качестве своей модели.

— О господи, — выпалил Владислав, закуривая сигарету и жестом останавливая официанта, проходящего мимо с подносом, уставленным бокалами с шампанским.

— Что? — Элен недовольно осмотрела Омегу, который не шелохнулся от предложения и только удерживал взгляд Альфы, чуть приподняв левую бровь, будто спрашивая, правильно ли он все расслышал?

— Вы прекрасны и… Я был бы рад поработать с Вами.

— Благодарю за предложение, — после того, как второй звонок окончил свое “музыкальное представление”, ответил Луи. — Я дам ответ Вам в конце вечера, найдите меня, если не передумаете.

Антонио кивнул и, поджав губы, проследовал к ложе.

— Папочка, что он хотел? — Андре обеспокоенно дергал родителя за юбку и нетерпеливо прыгал, отдав все силы на то, чтобы сдержать этот вопрос во время разговора взрослых.

— Твой папа скоро станет украшением одного из залов Италии, — выпустив дым, ответил Владислав.

— Я еще не дал согласия, — рассмеялся Луи, довольный произошедшим — он действительно скучал по ощущению своей привлекательности, все время оставаясь в обществе Омег, которые только и делали, что испытывали либо зависть, либо презрение в той или иной степени.

— О, Вы не откажетесь!

— Я не…

—Что ж, — Элен встала, оскорбленная произошедшим, в последний раз оценив всех пустым взглядом. — Внебрачный ребенок, разумеется, не может оказаться преградой для того, чтобы предстать перед незнакомым мужчиной обнаженным — это, конечно, неудивительно в наши-то дни, — она зло ухмыльнулась и взъерошила с трудом уложенные часом ранее кудри Андре, — уверена, Вы не сможете мне помочь. Вам бы с собой справиться, сохранить репутацию с бастардом едва удастся, а появляться с ним в свете действительно глупо. Прощайте, — девушка с шумом шелеста пышной юбки развернулась и хотела было пройти в ложу, где у двери ее ждал старший брат, однако Владислав продолжил разговор.

— По Вашей недалекой логике лучше было бы убить существо еще не сформировавшееся, вскрыв себе живот и вытащив его оттуда? Убить ребенка, который часть тебя, который был послан тебе? Или убить его сразу при рождении и прикинуться, будто он был задушен пуповиной? — он говорил спокойно, однако взгляд его был полон злости и презрения. Омегу всегда поражали люди, которые для унижения собеседника выбирали самые грязные способы, совершенно не задумываясь о чувствах или же о банальной этике. Элен была глупа в глазах Владислава, однако сама себя она таковой не считала.

— По мне, так лучше не спать с половиной Парижа, — она гордо задрала подбородок, не желая выслушивать нападки.

— Ах, моя милая, кому же, как не Вам, знать, что такое спать с половиной Парижа! Уберегаете моего друга от своих же ошибок? Как благородно! Видно, что, несмотря на запретные связи, на многочисленные аборты, когда Вы бегали ко мне и спрашивали, не знаю ли я “специального доктора”, Вы не утратили в себе человека, милая! — сказал Владислав, и Элен залилась пунцовой краской, едва не кипя от злости.

— Естественно, — вспылила она, не думая, что сказать. — Конечно, ведь Вы же сами мастер делать аборты, скольких Вы убили своих “зародышей жизни”, или как Вы там сказали?

— Дорогая Элен, я предлагаю Вам немного включить мозг и начать думать, говорят, это полезно в иных случаях, — ответил Владислав. — Мои аборты — это не секрет, а вот Вы, наша скромная, благородная Элен, какой позор, как глупо! И это при муже-то, который только и мечтает об отпрыске. Он бы даже не задумывался, чей это ребенок, но ведь Вы лучше, выше всего этого земного, да?

— Папа, что такое аборт? — шепотом спросил Андре, прикладывая сложенные кульком ладони к уху Луи.

Этот вопрос смутил Омегу больше, чем разговор, развернувшийся между его другом и Элен, чем беглые любопытные взгляды проходивших мимо людей, которые непременно создадут множество сплетен из услышанного. Его спас третий звонок и вихрь потревоженного уходящей девушкой воздуха.

— Неужели это закончилось, — будто благодаря Бога, Луи посмотрел в украшенный фреской потолок и покачал головой, совершенно точно соглашаясь с другом. — Пойдем, Андре, скоро начнется представление.

Мальчик, радуясь, что его больше не собираются отправлять в чужую квартиру за неподобающее поведение, схватился за поданную руку и зашагал к дверям, гордо выпрямившись и задрав подбородок, заведя свободное предплечье за спину, взяв пример с мужчин, которые вели своих дам в ложи.

— А Владюся пойдет? — он оглянулся и нахмурился, увидев, что Омега, который всегда был где-то поблизости, теперь остался позади и разговаривал с неизвестным мужчиной, игриво улыбаясь и манерно втягивая дым сигареты так, что щеки его сильно выгибались внутрь, от чего и не мог оторвать взгляда незнакомец.

— Он подойдет позже, — Луи улыбнулся неизменной сущности Владислава и поспешил завести ребенка внутрь, заслышав громкие аплодисменты.

Уже погасили основной свет, однако двери еще не перестали хлопать — важные особы даже не старались прийти вовремя, предполагая, что без них не начнут, однако манеры театра, тем более заокеанского, превзошли все ожидания: начали минута в минуту.

— Николас придет? — Андре ерзал на своем месте и осматривался вокруг, немного пугаясь темноты и громких звуков.

— Скорее всего, нет, милый.

Мальчику пришлось грустить не долго — через некоторое время к ним присоединился Владислав и принялся рассказывать сюжет постановки, красочно описывать движения, восхищаясь мастерством Примы и трупы, заражая своим восторгом и ребенка, который еще несколько недель кружил по квартире, представляя себя танцором балета.

***

Венеция оказалась столь прекрасной, что Луи не смог покинуть ее, арендовав небольшую квартиру в тихом районе, решил остаться с сыном, наслаждаясь безмятежностью, звуками гондол, что рассекали каналы во тьме ночи, скрывая любовников под мостами в жарком плену объятий, пением птиц, так полюбивших небольшой сад под всегда открытыми окнами, через которые непременно проникал насыщенный запах, смесь диких, прирученных цветов, воды и свободы.

— Папа, одна большая денежка — это десять поменьше? Правильно? — Андре сжимал в кулачках купюры и монеты, пытаясь сосчитать их так, чтобы суммы хватило для оплаты того невероятно вкусного лимонного щербета, в кокотнице, с которым лежали ягоды черного и ярко-красного цвета, листочек мяты же особенно радовал глаз юного господина, решившего угостить своего родителя в самом престижном месте Венеции. Однако денег его не хватало, сколько раз бы он не переспросил значение каждой, сколько бы раз не пересчитывал, все было тщетно, и обреченный вздох вырвался из приоткрытых пухлых губок еще липких от десерта. — Папочка, у меня не хватает, совсем немножко.