Они ушли, оставляя мужчину в полумраке комнаты, откуда он поспешил сбежать, чувствуя жжение в глазах, вакуум внутри себя, нежелание находиться в любом месте на земле и только разрушающую его жажду скрыться ото всех, никогда не приходить сюда и не знать, сколько он потерял, сколько разрушил своими руками. Он столкнулся с Принцем у выхода и, проигнорировав его вопросы, умчался к карете, пряча слезы, что крупными каплями падали с его ресниц на землю, избегая соприкосновения с кожей. Он кричал в подушку, оказавшись внутри, бил кулаком по сиденью, пытаясь избавиться от боли, от невозможности быть рядом. Он понимал, что должно произойти что-то глобальное, пройти не меньше десятилетия, чтобы Луи простил его, чтобы принял обратно, согласился стать семьей.
И как же больно ему было осознавать то, что Авелин все это время пыталась донести до него правду, предпринимала попытки свести его с Луи снова и снова, стойко игнорируя холод, которым он ее одаривал. Стыд и благодарность пронзали его, разрывая сердце на мелкие осколки — он не понял ее, не дал возможность быть правой, отвергая каждый раз, когда речь заходила об Испании. А теперь путь его лежал только к ней, к давней подруге, которой он должен безмерно, которая сможет его понять и на время унять боль, открыв глаза на будущее, которое еще, только может быть, возможно.
Всю ночь Гарри не сомкнул глаз, вспоминая ребенка, его счастливые глаза, его испуг, когда он увидел слезы Луи, его неподдельный интерес и желание познать мир вокруг. Гарри хотел всем своим существом оказаться рядом, видеть каждый новый день мальчика, присутствовать в его жизни, стать примером, отцом. Он вспомнил строки стихотворения на французском, что написал Луи, попавшее к нему все через ту же Авелин, которая однако не отгадала, кому оно было посвящено, как и сам Гарри. Андре — вот кто стал тем единственным, той розой, о которую он боялся уколоться, которую так сильно любил, что не подпускал к себе, дабы вновь не остаться раненым.
И все, что было сейчас во власти Гарри, что смог он сделать на следующий день — это задержаться после переговоров не больше чем на минуту и, смотря в черные глаза Принца, не уступая ему в мощи, довлея своей силой и уверенностью, сказать сухо и безэмоционально:
— Не забывайте, что он мой сын.
— Никогда, — с достоинством ответил Николас, уважительно кивнув, провожая взглядом мужчину, который, испытывая невыносимую боль, что было видно по его пустым глазам, доверил ему своего ребенка.
Конец Второй части.
========== Часть Третья. Глава 1. ==========
… Ибо души — бесплотны. Ну что ж, тем дальше ты от меня. Не догонит!.. Дай же на прощание руку. На том спасибо. Величава наша разлука, ибо навсегда расстаемся. Смолкает цитра. Навсегда — не слово, а вправду цифра, чьи нули, когда мы зарастем травою, перекроют эпоху и век с лихвою.
И. А. Бродский “Прощайте, мадемуазель Вероника”
Аристократической внешности мальчик, чьи кудрявые волосы были заколоты на макушке, дабы не лезли ему в глаза, от которых он с криками отказывался избавиться, в силу чего локоны выросли слишком сильно и мешали ребенку заниматься различными делами, сидел за столом на стуле выше остальных и с усердием, высунув язычок и зажав его пухлыми губками, кряхтя, пытался достать из фрукта косточки, сок которых уже тек по белой рубашке.
Гранат поддался напору, казалось, с сотой попытки и разлетелся по столу под веселый смех мальчика, который стал собирать ближайшие бордовые косточки и отправлять их в рот, чтобы наконец насладиться любимым вкусом.
— Андре, Ваш крестный — Принц Испании, отец — Министр иностранных дел Франции, Вам должно быть стыдно за беспорядок, что Вы устроили, — донесся голос Луи с софы у окна, где он вслух читал ребенку английскую литературу до тех пор, пока накрахмаленная скатерть не покрылась пятнами сока фрукта. — Если беретесь за что-то, делайте это аккуратно. А сейчас приведите стол в порядок.
— Да, папа, — мальчик нахмурился, но ослушаться не смел, тайком поедая зернышки, пока, почти ползая по поверхности, собирал части граната. — Рона! — позвал он по-французски, используя гортанное “р”, что получалась у него лучше всего, да и служанка, прожив на территории Испании добрых пять лет, практически не освоила местный язык, что было на руку Луи, который наказал ей говорить с ребенком только на ее родном.
— Сеньор, — девушка вошла в комнату, склонив голову, с самого рождения мальчика понимая, насколько выше нее в социальном делении общества он находился, относясь с уважением к ребенку так же, как и к его отцу.
— Скатерть стала грязной, когда я кушал… — он еще не умел отдавать прямые приказы, уходя в далекие дали, рассказывая предысторию, которая могла затянуться на десять-пятнадцать минут, с описанием каждого его действия с самого утра и того, что его привело к случившемуся. — Поменяйте, — Андре оглянулся на папу, который следил за его речью и движениями испачканными руками, и добавил, — пожалуйста, — смотря то на Рону, то на маленький хаос, что он устроил.
Довольный самим собой и одобрительным кивком Луи, мальчик пересел на софу подле Омеги, положив себе на колени тарелку с остатками зернышек, и принялся есть, вслушиваясь в голос, что был с ним на протяжение всей его жизни, тихий и ласковый, строгий, временами жесткий и властный — любой, он был самым родным для Андре.
— А эта Алиса, — отвлекся от фрукта мальчик, отставив тарелку на сидушку и прижимаясь к Луи, заглядывая в иллюстрированную книгу, где девочка держала в руках фламинго, у ног же ее комочком свернулся еж. — Она сможет жить без головы?
— С чего Вы решили, что Алиса будет жить без головы? — рассмеялся Омега, обнимая одной рукой сына.
— Но эта королева только что снова сказала: “Голову с плеч!” — закричал Андре, взмахнув рукой, показывая, как он представил разворачивающуюся ситуацию. — А говорить много раз и не делать нельзя.
— Ты прав, милый, но это сказка, и здесь все иначе. К тому же, — Луи принял во внимание то, как мальчик воспринял все буквально, и решил, что впредь станет читать ему более серьезные произведения, — здесь все иначе, помнишь? Мы говорили вчера об этом. Все наоборот.
— Да! И животные говорят, и шляпник кушает только чай! — он хотел было сказать еще, но его прервал вошедший в комнату мужчина — представитель Королевской семьи.
— Королева Анна Джейн Леокадия Фердинанд. Прошу приветствовать, — после его слов, что громогласно разлетелись по всему первому этажу дома, Луи встал, утягивая за собой и сына, который неизменно спрятался за его юбку, испугавшись одного только имени властной женщины.
Омега встретил ее в поклоне, произнеся принятое: “Ваше Высочество”, — искренне надеясь, что Анна покинет стены особняка не больше чем через четверть часа.
— Чем могу быть обязан? — Луи сел только после самой Королевы, которая удостоила его лишь кивком и небрежным взмахом кисти, затянутой в бархатную перчатку.
— У меня к Вам серьезный разговор, Луи’, и я хотела бы. Чтобы нам никто не помешал, — не больше секунды она задержалась полным презрения взглядом на мальчике, который жался к папе все сильнее, пытаясь зарыться в него, однако своего взгляда не отводил, хмурясь и останавливая себя от того, чтобы высунуть язык, за что в прошлый раз получил от крестного.
— Андре нам не помешает, я вас уверяю, — с наигранной улыбкой ответил Луи, пересаживая ребенка себе на колени и накинув на него шаль, что спасала от холодных октябрьских ветров, проникающих и в дом.
— Зачем она пришла? — прошептал мальчик, обнимая папу ручками, что все еще были испачканы соком граната.
— Как раз об этом, — холодным тоном заговорила Королева, выпрямляясь точно струна, сверкая глазами, ставшими почти серыми от переполняющих ее эмоций, которые она умело сдерживала, блестели не хуже лезвия гильотины, несущей лишь смерть. — Как человек разумный и уважающий свою страну, предполагаю, что и Вы проявите благоразумие и хотя бы благодарность за то, что мы приняли вас здесь, — ее размеренный голос заставлял каждого чувствовать себя слабым, лишенным всякой опоры, стойкости и внутреннего стержня, взгляд пронзал насквозь, из-за чего казалось, будто знает она каждого, все секреты и потаенные желания, что тщательно скрывались от посторонних, однако Луи за четыре года выработал в себе иммунитет, принимая Королеву, как самого себя, со всеми ее сильными сторонами и редкими слабостями, что видны стали ему только спустя несколько лет знакомства. И именно на знакомстве остановились их отношения, не продвинувшись ни на йоту, оставляя километры расстояния, соответствующие тем, что разделяли Мадрид и Париж.
