Стол был пуст, в центре торжественно стоял гербарий садовых цветов, вокруг вазы пустые пиалы, предназначенные для разнообразных закусок, сейчас же играли роль декора, напротив каждого располагались позолоченные тарелки с жидким луковым супом и гренками, но пах он так аппетитно, что отказаться не смел никто.
— Я пересекался с Месье Стайлсом в Париже во время начала осады, он направлялся во владения Императора, — Лиам отпил вина и поправил салфетку, наблюдая за выражением лица Луи, который ложкой выводил круги в своей порции. — Он не стал говорить по какому поводу, но могу предположить, что дело крайне важное, возможно, даже опасное.
— Спасибо, — Омега не поднял взгляда, проклиная свою беременность и невозможность напиться.
— Он не говорил о Вас, — мужчина налегал на выпечку, ощущая вселенский голод после тех дней в осаде, в которые питался только кашей, сваренной на воде.
Омега поджал губы и на секунду прикрыл глаза, размышляя, что он чувствует к Альфам и их бестактности, однако был благодарен Гарри, который не стал трепаться о нем посреди Парижа.
— Луи’ пишет повесть, — решила сменить тему Авелин, которая не могла есть из-за того, что на руках держала Марселлу, неспокойную последние несколько часов.
— О чем же? — спросил Лиам, позабыв о еде во рту.
Луи немного оживился из своего сонного состояния, потому что мужчине стало любопытно, о чем же повесть. Однако Омеге показалось, что в голосе была насмешка, но он не придал этому значения. Главное, что Лиаму интересно.
— О девушке, — начал он, — которая хотела побороть систему и которая поборола ее. Молодая Мария Ляуфлер — дочь лесного советника и очень образованная барышня для своего времени. Она общается с юным доктором прогрессивных взглядов, который поселяет в ней семя борьбы «за правду», как она сама это называет, за права людей, женщин. Вот на этом и держится вся повесть. На желании Марии быть независимой и не идти против своих идеалов, но в какой-то момент семья, разоренная выходками младшего брата, попадает в столь затруднительное положение, что она — как человек — принимает решение взять на себя ответственность и выйти замуж ради денег, ради благополучия своих родных. И в последних сценах, перечитывая письмо своего возлюбленного доктора, который погиб, она горько рыдает от того, что вынуждена все-таки переступить через себя, а когда ее будущий муж заходит, то она не может совладать с собой и в полубредовом состоянии говорит ему самое главное: “Я же человек”.
— Какой-то бред, — критично сказал Лиам. — Зачем Омеге права? Зачем Омеге вообще браться за перо?
Наполненный имбирным напитком бокал Луи чуть было не оказался на Лиаме, но Омега сдержался, проявляя чудеса этикета.
— Что же, мне очень досадно, если Вы на самом деле так думаете, — лишь сказал он, зачерпнув ложкой суп. — Но у меня встречный вопрос: зачем, в таком случае, вообще быть человеком?
— Луи’, я не намерен обсуждать такие вопросы с Вами. Думаю, Вам еще рано задумываться обо всем этом.
— Это Ваше право, — угрюмо сказал Луи и в тишине продолжил доедать свой суп с гренками. Авелин, конечно, безустанно болтала, но он ее не слышал, ему только хотелось плевать от такой жизни, от жизни, в которой его ни во что не ставят. Еще хуже, чем Гарри, который, во всяком случае, видел в нем человека, пусть и не самого лучшего. Тут же он был всего лишь глупым Омегой, который создает лишний шум своими идеями.
Вскоре все встали из-за стола. Лиам и Авелин удалились, не сказав ни слова благодарности за ужин, над которым он корпел больше трех часов. Только Рона подошла и тихо поблагодарила Луи, сказав, что это было самое вкусное, что она ела за последнее время, что он превзошел сам себя в кулинарном искусстве.
***
Ночью, после ужина, Луи собрал листы своей повести в чемоданчик, взял несколько теплых вещей на случай, если в дороге станет холодно. Сняв с себя обувь, он тихими, крадущимися шагами пошел к комнате, в которой мирно спала Рона. Что же, это не первый раз, когда он лишний, ненужный, оставленный один на один с самим собой, не первый раз он уже ощущал, что единственный человек, на которого мог положиться — это он сам. Но почему-то от этого не менее больно, не менее скверно.
Ему казалось, что за те все месяцы, дни, которые они провели с Авелин, борясь плечо о плечо с бедностью, с мародерами и голодом, породнили их, сделали ближе, чем кого-либо в этом мире. После всей любви, которой он одарил Марселлу, Авелин решила вышвырнуть его из комнаты, как надоедливую служанку. “Ну и пусть”, — подумал Луи, лучше раньше, к тому же ему вспомнились слова из своей повести: “Я же человек”.
Да, он человек, а человек не должен унижаться.
— Рона, милая, — почувствовав себя в коже служанки, Луи стал с большим трепетом относиться к своей помощнице, которая никогда не выкидывала его к обочине, которая верная следовала за ним, даже когда Омега больше не мог платить ей, когда они были в полнейшей нищете, — просыпайся. Мы уезжаем.
Луи присел рядом на кровать, пока девушка отходила ото сна.
— Возьми свечу. Мы не должны никого разбудить. Поезд отходит через два часа, а до станции нам идти пешком.
— Луи’! — обычно она не называла его по имени, но теперь была особая ситуация. — Вы беременный, вам нельзя сейчас. Может случиться выкидыш, подумайте о ребенке.
— Лучше бы он случился, — сказал Луи, поджигая свечу и выходя из комнаты, чтобы дать Роне одеться. — Я жду тебя в своей комнате, нам нужно выйти поскорее.
***
Они вышли, когда было еще совсем темно. Собаки громко и одиноко, как показалось Луи, лаяли, а холодный октябрьский воздух немилосердно терзал непокрытые участки тела. Они направились в сторону деревни, чтобы сесть на поезд до Марселя, а из Марселя на корабль в Барселону, а из Барселоны в Мадрид. На этот раз Луи решил бежать далеко, так далеко, чтоб на его поиски ушел не один месяц.
Он рассмеялся мысли о своих поисках, чем удивил и взбудоражил Рону, которая было уже думала, что он сошел с ума. Кто его будет искать? Он бы даже удивился, если в нынешней семейной идиллии хоть кто-то заметил его отсутствие. Хотя нет же! Заметят. Заметят, когда никто не приготовит завтрак, никто не подаст обед и не продумает ужин. Но он думал, что с этим скоро справятся. Возможно, с возвращением хозяина наймут повариху, которая будет стряпать уж точно не хуже, если не лучше.
И все войдет в свое русло. И он тоже войдет в свое русло. Вдыхая морозный воздух, Луи вдруг понял, как сильно ему осточертели все эти супы, все эти травы: базилик, кориандр, тмин – всем этим он был сыт по горло. И своей усталостью тоже. Каким глупым он был, если думал, что способен полюбить работу на земле, какою странною казалась радость от того, когда видишь плоды своих трудов. Хотелось сейчас же отплюнуться от всего этого и заесть горечь от одиночества устрицами или омарами. Или и тем и другим.
Так он и поступит в Барселоне, где его деньги от повести будут иметь цену, где он сможет, наконец, позволить себе то, чего лишился на столь длительный срок.
К тому же в Испании его ждали! И как это грело его морозное, как воздух осени, сердце. Не так давно прислали официальное письмо от правительства, чтобы помочь беспрепятственно преодолеть границу, а он чуть было не отказался. Как удачно, что не было времени отписать в вечных заботах по дому и огороду.
Таким образом, когда они прибыли на станцию, Луи уже почти улыбался, пусть обида и щемила его изнутри, разрывала. До поезда оставалось совсем немного, и Омега, в тусклом освещении плафонов, достал бумагу и карандаш из чемодана, чтоб написать еще хотя бы несколько строк о злоключениях своей героини.
А когда сидел в поезде, который на всех парах нес его к Марселю, то уже чувствовал, как его своевольная натура, как его неукротимое сердце воскрешается под действием бальзама гордости. Ему и невдомек было, что в поместье проснулась Авелин, испытывая непонятную тревогу и терзания совести за то, что не уделила должного внимания Луи, который был отодвинут сегодня на дальний план. Она тихо пробралась к нему в комнату, чтобы извиниться и поблагодарить за ужин, но, когда увидела пустую, заправленную, уже остывшую постель, слезы понимания невольно потекли по ее щекам. Женщина легла поверх покрывала, прижимая к груди подушку и прикрыв глаза, она понимала Луи, как саму себя — он всю свою сознательную жизнь бежал от одиночества, от ощущения ненужности, бельмесости, а сегодня этим его напоили сполна. Она горько плакала, пока силы не покинули ее, потому что в глубине души знала, что Луи ушел не в соседнюю деревню, а убежал так далеко, где его не найдут ближайшие несколько лет или до тех пор, пока он сам того не захочет. И ведь не захочет же.
