— Луи’, добрый день, — хриплый голос позвал его, точно из недалекого прошлого, плечи вздрогнули, покрывшись мурашками за секунду, а в голове пронеслась мысль о том, что стоит он к обладателю сего будоражащего кровь тембра спиной, спрятанной под шубкой.
— Добрый, — собравшись только спустя долгих полминуты, ответил Омега, облизывая пересохшие губы.
— Могу я составить Вам компанию в прогулке?
И снова дрожь прошлась по обессиленному телу, мозг лихорадочно соображал, что не нужно сейчас показывать себя, не тогда, когда лицо бледнее неба, под глазами синяки, а щеки исхудали так, что мертвец позавидовал бы.
— Простите, я уже возвращаюсь, — он резко развернулся и, опустив голову, покрытую шляпкой с тонкой вуалью, быстро шагал прочь, дабы скрыть свое уродство. Луи невольно остановился в меньше метре за спиной Альфы, тихо вдыхая его аромат, ожидая чего-то.
— Тогда, полагаю, увидимся за ужином, — его интонация больше похожа на вопросительную, нежели на обычную, свойственную ему манеру все утверждать, не давая собеседнику права на выбор, когда сам он уже все решил для себя и для него.
— Не обещаю.
Они молчали несколько секунд, прежде чем Луи убежал, кусая губы, ощущая ускорившееся биение сердца и пульсацию в висках, легкость в движениях, которые были скованы долгие два месяца, желание что-то делать, привести себя в порядок, надеть украшения и улыбаться. Пусть все ненастоящее, наигранное, пустое, но он обязан стать лучшим, совершенным, самым желанным хоть и для человека, который унизил его. Нет. Именно перед человеком, который думал, что унизил его. Луи не покажет этого, ни за что, никогда, ни при каких обстоятельствах. Отныне он станет стойким и непреклонным, тем, кому плевать на мнение окружающих, особенно на мнение Гарри Стайлса. И нет ни единого противоречия в том, что именно для него Омега решил стать вершиной Эвереста.
========== Глава 13. ==========
В конце концов, моя жизнь всегда была третьесортной драмой. Давайте же, раскапывайте мое темное прошлое. Распускайте слухи, сколько хотите. Но… сценарий своего блестящего будущего я напишу сама.
Эмиль Золя, “Нана” 1880 год
Предрождественская суета завладела домом Пейнов еще четыре недели назад, когда все слуги, постоянные и нанятые на время, намывали стены, полы и потолки в каждой комнате, протирали мебель, вытряхивали ковры и перины, начищали посуду до блеска, приводили в порядок двор. Авелин оказалась крайне набожной — в первый же день поста она сделала венок из еловых веток и повесила его над камином, украсив четырьмя свечами, которые и предстояло зажечь по одной в каждое воскресение до праздника. Также по ее требованию, которое больше напоминало просьбу, повар готовил только постную пищу, придерживаясь самых строгих правил, Мадам же решила, что для двухмесячного ребенка в ее животе это будет только на пользу, так с самого раннего периода он, если окажется мальчиком, закалится и станет терпеливым, девочка в свою очередь скромной и послушной.
Луи только закатывал глаза на подобные рассуждения, не понимая, как крохотное создание сможет понять, что его не морят голодом и заставляют есть сухую, безвкусную пищу, а воспитывают характер. Однако энтузиазму Авелин можно было только позавидовать, то, с какой энергией и эмоциональной открытостью она выполняла каждое указание Библии и Церкви, восхищало Омегу, потому как женщине даже в голову не приходило, что таким образом ею управляют — она видела счастье в подобном подчинении и покорности.
Как гостю, Луи приходилось посещать все церковные службы вместе с семьей, что приняла его, он выслушивал евангельские чтения, от всего сердца пытаясь понимать и принимать слова проповедника, но все было тщетно — веки тяжелели, глаза слипались, рот так и порывался раскрыться в зевке. Однако статная фигура Лиама, с широкими плечами и прямой осанкой, не позволяла поддаться Морфею и приятной сонной атмосфере, Луи держался до последнего, шепотом повторяя за Священником, дабы сохранить лицо перед мужчиной.
Любимым временем Омеги было то, когда на венках в каждом доме уже горели все четыре свечи, что означало — наступил Сочельник. Рядом с камином Авелин установила подобную той, что была в церкви, маленькую люльку, куда двадцать третьего декабря положила фигурку Иисуса.
Дом был чист и украшен, приятно пах еловыми веточками, собранными в небольшие букетики и установленными чуть ли не во всех углах, царила атмосфера таинства, ожидания чуда и сокровенного действия.
За три дня до Рождества в особняк Пейнов приехал Гарри Стайлс, всполошив прислугу и саму Авелин, которая и не надеялась на такой скорый визит старого друга, который искренне ее уважал и любил.
Они были знакомы еще с давних пор, когда она, ярая поклонница искусства, узнала о том, что у Месье Стайлса содержится одна из самых больших коллекций античных скульптур и полотен эпохи Возрождения, и, поборов свое врожденное стеснение, написала ему длинное письмо с просьбой посетить его замок в сопровождении своего двоюродного брата и вдоволь полюбоваться этими “Великими Творениями”.
Гарри же, будучи по природе отзывчивым к любви людей к искусству, в тот же день написал ответное письмо и попросил назначить день, когда им обоим будет удобно.
Так началось их общение, которое плавно перетекло в дружбу, пропитанную доверием и глубоким принятием и уважением друг друга, когда не обращаешь внимания на сплетни и маски, а видишь в человеке только то, что является настоящим, потому как не открыться искренне, без притворства, было просто невозможно.
Авелин подкупила мужчину своей аристократичной, не наигранной “Леди”, что было у нее в крови и досталось от родителей, которые воспитали дочь в меру стеснительной, умевшей поддержать любой разговор, однако говорить только тогда, когда это потребуется, а не перебивать и лезть со своими, пусть и умными, мыслями. То, что Гарри видел в подруге как истинное благородство и великодушие, Луи считал простотой и скучностью, так как растормошить вечно, будто сонную и податливую Омегу, по его мнению, было чем-то неосуществимым.
Гарри же произвел на Авелин впечатление серьезного и уверенного мужчины, знающего цену не только себе и своим достижениям, но и каждого вокруг, как человека, так и предмета, места и времени — он уважал во всем, будь то одушевленный или нет объект, преданность своему предназначению и развитие, которое не было связанно со стремлением идти в ногу со временем, а относительно самого себя. Как если бы он говорил об обычных цветах, приводя их в пример людям, которые остались топтаться на одном месте — начиная с ростка и заканчивая гербарием — Гарри восхищался тяготением простых растений к прекрасному, тем, как каждая головка одного кустарника превосходила другую в своей восхитительной первозданности, как став простым засушенным предметом, розы источали приятный аромат и были необыкновенны и после смерти.
За всю свою жизнь он подарил только один букет, вызвав у Авелин слезы неверия и печали, она не хотела признавать то, что Гарри поставил на одну ступень ее и такие прекрасные белоснежные фрезии, возлагая огромную ответственность на плечи, будто говоря, что видит в ней отражение цветов, их власти и любви.
♡ ♡ ♡
Три дня Луи не покидал комнаты, выходя из нее только поздно ночью, когда Рона сообщала, что все разошлись по своим комнатам после долгих вечерних разговоров — он шел в ванную, чтобы очередной раз окунуться в розовую воду, пропитаться ее ароматом, очиститься от грязи прошлого и скинуть мрачное настроение. Рона круговыми движениями втирала молотый кофе, чтобы кожа не казалась болезненно бледной, после наносила жирную кремообразную массу, изводя сухость, избавляя от шелушащихся небольших участков, возвращая былое сияние, нежность и бархатистость.
Долгие три дня, в которые Омега не сказал и слова кому-то, кроме Роны. Он с остервенением писал все новые и новые письма, выплескивая остатки боли, освобождая место для других чувств, что не должны были влиять на его настроение. Точкой же на бумаге стал момент, когда стопка была вложена в конверт, делая его довольно-таки пухлым и приятным на ощупь — Луи задумался, мог ли он послать свою душу, свои откровения хотя бы одному человеку в этом мире? Мог ли он довериться, не боясь быть высмеянным и раскрытым перед другими?
