Снижение настроения и потеря способности переживать радость и какие-либо эмоции, пессимистические взгляды на происходящее стали постоянными спутниками Луи, а с приходом зимы, брошенным взглядом на свое отражение и затянутым до предела корсетом ко всему присоединилась и сниженная самооценка, что только усиливалось во время водных процедур. Благо видела его только Рона, которая тактично отводила взгляд, когда халат падал на пол, открывая острые ключицы и выпирающие косточки плеч, локтей и запястий, коленей и щиколоток, она делала вид, что не замечает тоненьких струек слез, массируя кожу головы и шеи, пытаясь успокоить внешнюю безмятежность в Омеге, который после засыпал только под утро, изнеможенный пустыми мыслями и ломкой по ощущению себя живым.
Луи не мог рассказать кому-либо даже кусочек из того, что его волнует, из-за чего он не может вдохнуть полной грудью — так он стал писать письма, никому, просто отрывки своих мыслей и переживаний, которые немного расслабляли его, на время позволяя отпустить каждую мелочь, что тревожила его и не давала двигаться дальше. Хотя, куда дальше, он не знал. Ни ехать к мужу, ни возвращаться к Гарри он не собирался, провести весь остаток жизни с Пейнами и воспитывать их детей, радоваться их семейной идиллии, а вечерами задыхаться от обливающегося кровью сердца было немного лучшим вариантом, чем первые два. Что ж, он мог написать Владиславу и отправиться с ним путешествовать по всему миру, слушать его рассказы и стихи, однако куда писать и стоит ли вообще не было ясно.
Медленная смерть делала шаги изо дня в день, поддерживая Луи на глазах у хозяев дома и их прислуги, выжимала до капли по ночам, вырывая из него крики отчаяния, приглушенные подушкой, и непрекращающиеся слезы одиночества, которое хотели нарушить все, но мог только один человек, не желающий это делать — Лиам.
Омега искренне верил, что он и есть его Неизведанные земли, что именно Лиам является его любовью, соединившись же, они непременно должны были стать легендой, такой же прекрасной, как и у графини Триполитанской, а Луи не прочь был бы постричься в монахи, знать бы только, что Лиам любит в ответ.
Думы о своем горе и растоптанном чувстве, наплевательском отношении к своей персоне совсем отрезали Омегу от происходящего в столице, где совершался скандал на скандале, и каждый кричал о событиях, которые не должны были выходить за пределы спален, однако мужчины и женщины не могли молчать и держать в секрете случившееся с ними, и непременно только с ними, прошлой ночью.
♡ ♡ ♡
“Дорогой мой Гарри, прошу тебя посетить наш дом в ближайшее время. Будем рады видеть тебя, еще больше, наконец, пообщаться и поделиться новостями. Не медли, мой милый друг! Спаси его.
Твоя Авелин”
Гарри бросил письмо на стол и тяжело вздохнул, откинувшись на спинку стула. Он не предполагал, что скандал, который устроил Луи два месяца назад, перерастет во что-то грандиозное, сводящее его с ума днями и ночами, не позволяющее думать ни о чем, кроме него самого. И, возможно, все не зашло бы так далеко, не стало настолько глубоким, выжигающим все внутренности дотла, заставляющим забываться в алкоголе и частых связях с любовниками, если бы не визит друга в тот давящий воспоминаниями день.
Стоило дворецкому сообщить, что отбыла только одна карета, передать слова Луи, которые содержали в себе лишь ненависть и презрение, в гостиную, где у камина сидел Альфа с книгой в руках и пытался совладать с настигнувшими его эмоциями, вошел Владислав с глазами, полными отчаяния и мольбы о прощении.
Он, присев рядом, рассказал абсолютно все, что случилось прошлой ночью, как к нему пришел Луи, как он плакал, и сам Влад не мог ничего сделать, кроме как утешить несчастное создание, павшее в своих же глазах.
Гарри злился не на сложившуюся ситуацию, не на друга, который оказался очередной победой в списке Омеги, который смог завладеть и его разумом, заставив действовать на поводу у чувств, а не у здравого смысла. Он злился на Луи, который пал ниже некуда, решив мстить таким дешевым образом, использовав свое тело, слезы и жалость — Альфа не мог себе представить, как кто-то другой успокаивал его и твердил, что он и есть самый прекрасный, самый достойный из всех Омег. Он не слушал тираду Владислава о том, насколько опечаленным и разбитым выглядел Луи, просто подошел к столику с алкоголем и залпом выпил порцию виски, хмурясь больше от собственных мыслей, нежели от речей, которые превратились в шум моря, становясь фоновыми звуками для мелодии бьющегося хрусталя о камин, где огонь с превеликим удовольствием принял осколки в свои владения.
Так начался период в жизни мужчины, который ознаменовал себя как пропасть, куда Гарри летел со скоростью света, на дне же ее его ждал Луи с кокетливой улыбкой, изогнутыми бровями и пронзительным взглядом. Альфа просыпался в холодном поту посередине каждой ночи, с бешено бьющимся сердцем от видений, которые настигали его во сне — Луи, Луи и еще раз Луи, в алом платье с раскрытым в беззвучном смехе ртом, который через несколько секунд замирал, прижимая ладони к солнечному сплетению, через некоторое время смотря на них, полные крови от пулевого ранения прямиком в центр тела, дымящийся револьвер же был в руках самого Гарри, который, осознавая это, истошно кричал, резко принимая сидячее положение в собственной постели.
Неважно, сколько связей у него было за вечер и ночь, он возвращался в замок, уставший и изнеможенный работой, сексом и выпивкой, валился в мягкую пустую постель, которая уже не пахла Луи, которая была пропитана одиночеством и злостью на самого себя и невыносимого Омегу, который не собирался подчиняться.
Гарри, казалось, переспал уже со всем населением Парижа, только до императорского двора не добрался, и то не факт — девушка по имени Катрин восторженно рассказывала о сплетнях Дворца, пока снимала с себя многочисленные юбки, ушитые золотом и камнями, она определенно принадлежала высшим слоям общества. Ее щебет так раздражал Гарри, что он не побоялся засунуть ей в рот свой шейный шелковый платок, вжимая тонкое тело в перину.
Он снова и снова сравнивал каждого Омегу и Альфу, побывавших под ним, с изящным и таким покорным в постели Луи, который отдавался ему полностью только в постели, позволяя делать с ним что угодно, доверяя и расслабляясь каждой клеточкой, отвечая на ласку дрожью и стонами, впуская в свой прекрасный ротик горячий язык мужчины, сжимая ногами поясницу сильнее, прося большего.
Гарри не нашел — ни один даже близко не стоял с утонченностью и остротой ума, с элегантной небрежностью в движениях и взгляде, который за одну секунду мог смениться с любопытного на убивающий. Остальные только и умели, что раздвигать ноги и кричать так, что закладывало уши, после восхищаясь силой оргазма и мастерством Альфы. Никто еще не посмел уйти из постели, получив наслаждение сам, оставляя Гарри одного справляться с изнывающим от желания членом, который требовал близости — Луи уходил, оттолкнув от себя крупное тело ножкой, он медленно шел по направлению к двери, качая бедрами, по которым струйками текла смазка. Он уходил, но не имел возможности сделать и нескольких шагов, так как Альфа хватал его за тонкое запястье и возвращал к себе, наказывая жесткостью и грубостью своих движений.
То, как Луи выстанывал “Гарри” после, содрогаясь и разрушаясь на глазах, произнося “р” с выбивающим все мысли из головы акцентом, доводило Альфу до края, заставляло чувствовать прилив энергии и жажды наслаждаться им снова и снова.
Ему не пристало обманывать себя, искать оправдания в своих действиях — он четко знал, почему с ним происходит каждая мелочь, каждый новый шаг шел за предыдущим и тщательно обдумывался. Решение напиваться и иметь все, что движется, было также согласованным между мозгом и душой. Первый находил подобное развлечение полезным и отвлекающим от годичной работы, которая отнимала слишком много сил, вторая же воспринимала связи на одну ночь как спасение от собственных чувств, которые терзали сердце и не позволяли двигаться дальше.
