— Луи’, — Лиам хотел встать, чтобы поприветствовать Омегу, который вошел тихо, словно тень, перебирая пальцами по спинкам кресел и диванов, но Луи взмахнул кистью, останавливая его.

— Могу и я послушать? — он хотел улыбнуться, но губы его задрожали, и оставил попытки, просто упав на ковер рядом с любимым креслом, вдруг захотев видеть все именно с ракурса ребенка.

— Разумеется, — мужчина кашлянул и откинулся назад, устраиваясь удобнее, пододвинув девочку к себе ближе, чтобы видеть книгу. — Глава восьмая, в которой играют в крокет у Королевы…

Луи вздрогнул, узнав Алису и “отрубить ей голову!”, удивление Андре в далекой теплой Испании и появление настоящей пиковой Королевы, которая начала пилить его, Луи, голову, медленно и решительно. Тогда мальчик прижимался к нему по-особенному тепло, зная родительскую ласку и любовь, ютился, словно крохотный котенок, и задавал не детские вопросы, и теперь Николетт воплощала это беззаботное детство, разглядывая картинки с особым любопытством. Они выглядели как семья. Семья, которой у Луи никогда не было, дружная, любящая, вот так проводящая вечера с книгой у камина. Вместе. Тепло разливалось по его телу, расслабление за долгие месяцы гнета мыслями, обстоятельствами и ужасными событиями — сейчас все уходило на дальний план, закрывалось ширмой, выпуская на сцену мечту во всей ее красе.

Лиам читал, изображая каждого героя, гримасничая и веселя девочку, тогда как Омега сложил руки на сидушке кресла и опустил на них голову, улыбаясь глазами внезапному счастью, подарку судьбы, в котором все безоблачно. Луи смеялся впервые за долгое время, едва не плача от непривычки в мышцах лица, от вида счастливой Николетт, которая смотрела на его улыбку, словно на чудо света, сверкая в ответ.

“В это время Шестерка, то и дело тревожно озиравшийся, закричал: — Королева! Королева!

И все трое пали ниц, то есть повалились на землю лицом вниз. Послышался мерный топот большой процессии, и Алиса тоже оглянулась — ей, конечно, ужасно захотелось поглядеть на Королеву”…

— Как ее все боятся! — шептала Николетт Лиаму на ухо, думая, что Луи будет недоволен ее поведением, а сказать так хотелось, что молчать было невозможно. Они почти закончили главу, когда в комнату вошел Гарри, остановившись в арке.

— Николетт, — строго сказал он, пугая всех своим низким голосом, что неожиданно ворвался в хрупкий мир, и Луи даже моргнул, не понимая, что Гарри делает в их семье. — Иди в свою комнату и переоденься в дорожное платье. Жди в повозке.

— Да, отец, — девочка быстро соскочила с колен Лиама и выбежала из гостиной, заставляя того судорожно перекладывать книгу так, чтобы не было видно его возбуждение, но Гарри видел. Он видел все: и нездоровое отношение Пейна к его дочери, и блеск в глазах Луи, который теперь смотрел так, будто его лишили самого дорогого, пронзая ненавистью, и то, как он сам теряет свою семью.

— Куда-то едете? — безучастно спросил Омега.

— В Париж, собирайтесь.

— Нет, благодарю, я…

— Кхм, простите, мне нужно идти, — Лиам резко встал и отвернулся к камину, уловив усталый, презрительный взгляд Гарри, от которого все тело похолодело. — Да, до скорого, увидимся в Париже, — он вышел так же быстро, как и Николетт, краснея и стыдясь самого себя, выбравшего девочку для того, чтобы теперь она дарила ему свою первую невинную любовь.

— Луи’, собирайтесь, здесь нечего делать в эту жуткую погоду. Дома пусты…

— Мне все равно, я остаюсь, — он встал, опираясь о кресло худыми, костлявыми руками, ругая себя, что не надел как обычно закрытое платье.

— Луи’…

— Зачем Вы все разрушили? — неожиданно вскрикнул Омега, закрывая лицо ладонями. — Зачем Вы вошли и снова все испортили? Я Вас ненавижу! Ваше желание быть главным, подчинять себе любую ситуацию… Вы снова и снова, снова и снова рушите мою жизнь. Вот и теперь, когда я на секундочку почувствовал это, настоящую семью, понимаете? Вы все испортили, убили частичку прекрасного, отняли у меня все, абсолютно все!

— Не говорите ерунды, если бы Вы не были настолько слепы в своей любви к Лиаму, давно бы поняли его настоящие мотивы и насколько он смешон, — от спокойности и безэмоциональности голоса Гарри Луи вскипал все больше, чувствуя, как увеличивается в нем пустота.

— Не смейте говорить о нем! Вы не имеете права даже смотреть в его сторону, настолько Вы ничтожны и пошлы! Вы негодяй! — щеки Луи давно увлажнились, слезы текли не переставая, и все тело его напряглось от количества невысказанной боли. — И мне Вас жаль, несмотря на Вашу самоуверенность, лоск и начищенные туфли, мне Вас жаль, нет, Гарри, ты не смешон, мне тебя жаль.

— Надеюсь! — Альфа ухмыльнулся и достал сигарету, в который раз сходя с ума от скандалов.

— Ты его не знаешь! Ты не знаешь, какой он на самом деле!

— Я знаю, — Гарри затянулся и горько покачал головой.

— Нет! Вы не разглядели его! У него есть тайна, внутренняя тяга к прекрасному, а не эта Ваша пресловутая напыщенность и показушность, желание собирать балы и бросаться деньгами! Вы мне отвратительны! И я остаюсь, разумеется, я остаюсь! Я сожгу этот дом, — Луи кинулся к камину, схватил кочергу и стал вытаскивать горящие поленья, из-за чего огонь тут же перешел на ковер и быстро распространялся. — И сгорю вместе с ним!

— Луи’! — Гарри схватил графин с водой, но ее количества было не достаточно, тогда он громко позвал дворецкого, пока крики Омеги продолжались.

— Уходите! Оставьте меня снова! Вы забрали у меня Андре, теперь увозите Николетт, Вы забрали мое будущее и уезжаете сами! Оставьте! Оставьте! Ненавижу!

— Луи’, — мужчина глубоко вдохнул, успокаиваясь, устало потер глаза. — Я пришлю Вам развод, — он не сказал, что теперь более не намерен терпеть сравнения себя с Лиамом, что уважает себя и хочет сохранить это, не опускаясь до оскорблений и постоянных ссор. Гарри затянулся последний раз и бросил окурок в камин, кивнул, встретившись с испуганным взглядом Луи, и поднялся наверх, чтобы забрать чемодан.

— Нет! — Луи упал у подножия лестницы, не скрывая слез, горько выплакивая все, что копилось в нем столько лет, обиду на родителей и судьбу, на Гарри и детей, на то, что он никогда не решал и только поддавался чужому влиянию. Луи плакал, захлебываясь в отчаянии и безысходности, понимая, как сильно любит, что не сможет жить без Гарри, ловя слухом его шаги. — Останьтесь, прошу, — молил он, цепляясь за брюки Альфы, заглядывая ему в безразличные, пустые глаза.

— Не смейте унижаться, Луи’, — Гарри поднял его, придерживая за локти, и тут же опустил, направляясь к выходу.

— Гарри! Я люблю Вас! Люблю! Останьтесь! — Луи бежал за ним, слыша в ответ: “Этого недостаточно”, — спотыкался, обессиленный, пытаясь совладать с тяжелой дверью, быстро спускался по веранде вслед за уходящей каретой, чуть не падая, путаясь в подоле платья. Луи плакал и кричал просьбы остаться пустоте, опускаясь на замерзшую, ледяную землю, прячась в капельках тумана, сдирая нитку жемчуга и оборки платья, вздрагивая от рыданий, моля кого-то о милости.

— Пойдемте в дом, — тихо позвала Доминика, выждав не меньше четверти часа, аккуратно поднимая слабое тело, помогая идти, придерживая под руку, вместе преодолевая главную лестницу и коридор до покоев, сняла с Луи платье и одела в привычную накидку, уложила в постель, и все под причитания о том, что завтра Гарри вернется с Николетт и Андре, что все это чья-то глупая шутка. Служанка кивала, поддакивала и закрывала шторы, скрывая правду, время суток и дождь, который только-только набирал силу, проникая сквозь щели сильным запахом сырой земли.

***

Спустя сутки Луи решил спуститься на общий завтрак, предупредил Доминику и с непривычным оживлением надевал домашнее платье с тонким золотым кружевом. Он спускался, зная, что Гарри обыкновенно встает раньше и предпочитает завтракать в одиночестве чашкой кофе и сигарой, читая свежую газету, не обращая внимания ни на кого, кто подсел бы к нему за стол. Но вот дети, поздние пташки, всегда дожидались его и с радостью покрывали круассаны толстым слоем черничного джема, наперегонки уплетая их за обе щеки.