— Уезжайте, не смейте возвращаться раньше, чем через неделю, — Омега ясно дал понять, что хочет остаться один, снова выходя на балкон, накинув поверх сорочки манто с черной меховой окантовкой.
***
Николетт — девочка девяти лет с задорным смехом и трудным характером, всегда знающая себе цену, была избалованна отцовской любовью и вниманием взрослых, брала уроки этикета с четырех лет, играла на фортепиано и каталась на пони, с наслаждением ловя ветер в своих прекрасных золотистых локонах, — была точной копией Луи, вот только скандалы ее ограничивались топаньем ножкой и обидой не больше, чем на час. Девочка души не чаяла в отце, отзывчивая на ласку, она любила в ответ, проводя с ним время перед сном, кутаясь в его теплые, родные объятия, притихнув, слушала истории о других странах и забавные случаи из жизни родителей.
После нескольких часов проведенных в компании отца, Николетт попрощалась с ним, привыкнув к частым разлукам, и до самого ужина играла с подругой во дворе. Расстелив на траве покрывало, девочки играли в куклы, наряжая их в миниатюрные платьишки. Их прервали неожиданно сгустившиеся тучи и ливень, который заставил с криками сорваться с места и кинуться под навес, а оттуда разбежаться по домам.
Николетт визжала от холодных капель, что падали ей за шиворот, мочили собранные в простую прическу волосы и любимую юбку, она вбежала на веранду, громко топая и зовя няню, отворила дверь и с восторгом кинулась в коридор, чтобы после подняться в комнату. Девочка остановилась, увидев на самом верху лестницы Андре и папу, второй из них кричал и плакал, размахивая руками.
— Папа? — Николетт было пошла вперед, еще по инерции улыбаясь, и резко остановилась, когда на брошенные вскользь слова старшего брата Луи замахнулся обеими руками, дабы выплеснуть все эмоции, но только воздух встретил его удар, Андре сделал шаг в сторону. — Папа! — под дикий крик девочки, звон разбившегося бокала, что выронил Владислав, выходя из гостиной, Луи полетел вниз, кувыркаясь по ступенькам, инстинктивно из последних сил прикрывая живот руками.
Трое кинулись к его обездвиженному телу.
========== Глава 8. ==========
I wanna buy you roses
‘Cause the words are dead…
Я хочу купить тебе розы,
Потому что слова мертвы…
Agnes Obel – Words Are Dead
Луи очнулся спустя двое суток после падения, окутанный спертым воздухом, что пах слишком стерильно и оседал на кончике языка, и темнотой, созданной плотными шторами. Он еле разлепил веки, находясь в легком дурмане, и сухо сглотнул, хмурясь от дерущего ощущения в горле, — рядом никого не было. Тихая боль концентрировалась в пояснице и низу живота, к которому Луи не смел прикоснуться, заведомо зная, что обнаружит пустоту внутри себя, лишившись ребенка и души одновременно. Из уголков его глаз к вискам текли тихие слезы, и боль его была тихая, несмело шепчущая о конце, которого он ждал с самого первого дня согласия на брак — он пришел вместе с разочарованием в самом себе, в своих глупых правилах, которые нарушал изо дня в день.
Дрожащей рукой он сжал тонкое одеяло, цепляясь за пустоту, за мертвого ребенка и жизнь, которой никогда не случится. Дикий крик вырвался из его груди все так же тихо, беззвучно, тело билось, будто подстреленное в последнем вдохе, — таким его застала Авелин, пришедшая проверить состояние после трагедии.
— Милый, — она кинулась к нему, обнимая еще не присев на кровать, подставляя свое плечо для тихих долгих рыданий.
— Он… —Луи не знал, о ком спрашивает, образ мужчины в голове смешивался, являя то Гарри, то Андре, то нерожденного ребенка.
— Завтра состоятся похороны, — ответила Авелин, участливо поглаживая подрагивающую спину Омеги. — Никто не уехал, а вот Гарри мы не сказали, не знали как… Да и это ваше общее, мы не посмели бы.
— Дай мне бумагу, — всхлипнул Луи, утирая слезы, не представляя, что он может написать, как сказать о потере. Его пальцы с перьевой ручкой застыли в воздухе, позволяя черной капле концентрироваться на кончике, пока в голове крутились обрывки воспоминаний о разговоре с Андре и прощании с самим мужчиной.
“Приезжайте. Срочно”, — все, на что его хватило, буква “Л” в конце размылась упавшей на листок крупной соленой каплей.
— Уйди и никого не пускай ко мне, — он снова лег на кровать, игнорируя пульсацию в свежем шве, вновь разрезавшем его живот.
Авелин лишь кивнула и понимающе оставила его, только что сказала перед самой дверью: “Девочка”, — бесшумно прикрыв ее.
***
Все вокруг погрузилось в траур: души жителей дома, что отражалось и на их лицах, и в усталых, медленных движениях, и сама природа, будто оплакивала потерянного ребенка: тучи сгущались, закрывая прекрасного цвета небо и отчаянные попытки солнца осветить происходящее.
Бездыханные, они застыли в комнатке, примыкающей к спальне Луи. С минуты на минуту он должен был появиться, и никто даже не осмеливался дышать. Лиам стоял у самых дверей, куда его направила Авелин в случае, если Луи не сможет идти сам, Владислав и Андре были немного отдали, чувствуя свою вину во всем происходящем. Не хватало только Гарри, которому намеревались написать, но Луи строго-настрого запретил со словами: “Если он не приедет после моего письма, то пусть катится к черту”. В воздухе витало смутное предчувствие того, что вот-вот всё и все покатятся к черту.
Владислав сжимал руку Андре, который весь рвался к родителю, словно говоря: “Сейчас ему нужно время, он выйдет”. Авелин еле стояла на ногах, и Андре, как настоящий мужчина, поддерживал ее под локоть. Всем было плохо, но они старались скрыть это перед появлением Луи, зная, что ему хуже, что он больше нуждается сейчас в поддержке, чем кто-либо другой в этом доме.
И вот — гробовая тишина нарушилась скрипом дверей. В комнату медленно, как призрак, вступил Луи, шаг его царственен, легок и элегантен, он весь в черном, голова замотана в черный платок, а из-под подола черного платья виднеются черные туфли, и на лице его черная печаль. Он осмотрел присутствующих, плавным взглядом глаз блуждая по комнате в поисках Гарри, но Гарри здесь не было, Луи это знал еще до того, как вышел и увидел собственными глазами отсутствие человека, который был ему нужен как никто другой. Да, он не приехал, подумал Омега и улыбнулся. Конечно, не приехал.
— Я когда-то слышал, что утро добрым не бывает, — сказал Луи. — Знаете, и правда, не бывает. И ваши то ли скорбные, то ли виноватые лица не придают ни капли надежды. Андре, — обратился он к сыну, у которого от этого прошел холодок по спине, так много смерти, безнадежности было в голосе отца, — почему ты такой притихший? Ваши жизни продолжаются…
— Но, Луи’, — подошла к нему Авелин и обняла, Луи был холоден, словно по его венам тек мрамор. — И твоя жизнь продолжается, Гарри скоро приедет, у вас еще будут дети.
— Авелин, нужно совсем утратить чувство такта, чтобы говорить мне на похоронах моего ребенка о том, что еще будут дети. Не будет больше! Мне и эти не очень-то были нужны! А теперь — и подавно!
“Хорошо, — подумала Авелин, — что тут нет малышки Николь, она очень чувствительна и приняла бы слова Луи близко к сердцу”.
— Ну что ж, ведите, — с горькой ухмылкой сказал Луи и пошел впереди всех, отдаваясь ощущениям и внутреннему порыву, который определял его направление по пустым коридорам во двор.
Они шли в гробовой тишине, и только редкое нервное перешептывание Авелин с остальными нарушало величие момента — Луи нес свое горе с достоинством, никому не показывая, насколько тяжела его утрата, как сильно ранили его события последних дней. Он любил и искренне верил, что более никогда не сможет, не позволит себе полюбить.
— Все хорошо, — шептала женщина, сжимая предплечье Андре, на что тот не реагировал, будто не слышал ее, опустив взгляд в сырую землю, стискивая зубы до боли, только бы не заплакать. Он не уберег, не смог сохранить свою сестренку, не оправдал надежд родителей, и лишь теплая рука Владислава, обвитая вокруг его талии, давала ложное упование на безоблачное будущее. — Все хорошо, — повторяла Авелин, смаргивая слезы, улыбаясь Лиаму, который шумно выдыхал и качал головой на ее слова, засунув руки в карманы брюк.
