— Никогда, — он впивался пальцами в широкие плечи, обхватив талию напротив ногами, что в свете луны казались еще более прекрасными, бледной кожей с полоской отблеска. Луи вдыхал терпкий, мускусный аромат, сходя с ума от его власти и воздействия на сознание, содрогаясь от каждого нового проникновения, расслабляясь, отпуская свой страх, ощущая, как все больше смазки выходит из него, что, бесспорно, влияло на Альфу, который судорожно втягивал воздух, набирая темп, сжимая тонкое тело в руках, оставляя темные пятнышки на шее и ключицах.
Луи сгорал в наслаждении, наконец испытывая все в реальности с тем, который завладел мыслями, сжимаясь изнутри, пульсируя, умоляя своими движениями и стонами о большем, теряясь, отключаясь в крепких страстных объятиях. И если Омега, измученный ожиданием Венчания, брачной ночи и самим соитием, стал выбираться из хватки, то Гарри, будто озверевший, не достигший желаемого, со всей силой схватил его за бедра, перевернув к себе попой, входя быстро, выбивая из Луи остатки самообладания, зная, какой он сейчас чувствительный, кусая шею. Альфа кончал внутрь, не заботясь о чистоте, отпуская сдержанность, подчиняясь сумасшедшим инстинктам, возбуждаясь будто в гон от одного только вида разрушенного Омеги, запаха смазки и голубизны глаз, сверкающих от слез, скрытых густыми ресницами, что одним взмахом подчиняли.
Луи расслаблялся, думая, что все закончено, что легкие касания подушечек пальцев, которые бегали по спине, короткие поцелуи с придыханием и шепотом стихов, уносившие в прекрасную реальность, были последним витком перед сном. Однако стоило Омеге едва ответить, провести кистью по груди, чуть надавливая, ластясь, прогибаясь под обвитыми вокруг талии руками, Гарри брал его снова, медленно, чувственно, забирая крохотные остатки сил.
Альфа омывал Луи после, полный энергии и жажды действовать, пока сам Омега краешком сознания вспоминал наставления матери о том, что мужчина, бросившийся решать дела, курить, бродить по своим владениям и только после вернувшийся в постель, получил истинное удовольствие, остался укорененным, пойманным, подчиненным слабостью. Гарри водил полотенцем мягко, смывая остатки спермы и смазки с дрожащих бедер, целовал полоску шрама внизу живота, благодарный за ребенка и веру, едва улыбался теплу, что сосредоточилось ниже пупка, шепча стихи-признания, которые Луи принял за сон, улетая.
Альфа курил на балконе, охлажденный осенним ветром и антрацитовым рассветом, вкушая аромат вишневого чая, думая о том, что сегодня была пусть не первая, но последняя ночь, когда Луи позволил себе быть слабым, ведомым полностью, с затаенным страхом предвкушая реакцию на новость, что кардинально изменит их жизнь. Он вернулся в постель с книгой, зажег свечу у кровати, притянул Омегу к себе на грудь и стал читать вслух, тихо, поглаживая холодные плечи, не веря, что все происходящее — реальность.
========== Глава 7. ==========
“Вот оно! Он решительно вильнул по дороге влево, вдоль железнодорожного пути, вильнул вправо, на переезд, под шлагбаум, потом опять влево, между рельсами, и понесся, колотясь по шпалам, под уклон, навстречу вырвавшемуся из-под него, грохочущему и слепящему огнями паровозу”.
Иван Бунин “Зойка и Валерия”, октябрь 1940
Замок встретил новобрачных полный восторженных родственников, гулких разговоров, пиршества и улыбок. Только к ужину все смогли собраться вместе, бесконечно поздравляя, восхищаясь празднеством и самим Парижем, изменившимся до неузнаваемости. Девочки крутились в новых платьях, с горящими глазами обсуждая свой первый бал и кавалеров, не стесняясь, не зная того, что должны стесняться, сделанным комплиментам их невинности, нетронутости, обнаружив кутят в комнате при веранде, они затащили маленьких пуатвенов прямо в столовую, бегая с ними по персидскому ковру, не ограниченные в действиях. Щенки громко, звонко лаяли, перекрывая смех Фиби и Дейзи, еще не обученные охоте и сложным командам, они не слушались, снося на своем пути стулья, забираясь под юбки Омегам, забавляя младших еще больше, особенно весело им стало, когда служанка, испугавшись, завизжала и уронила поднос с бокалами, плача от предчувствия наказания.
— Ко мне! — в комнату вошел Гарри, своим грубым, жестким голосом заставляя притихнуть всех, почувствовать неловкость и стыд за недостойное поведение, кутята же дружной стаей за секунду оказались у ног хозяина, высунув языки и подняв глаза в ожидании новой команды.
В гостиной при столовой уже собрались родственники в ожидании новобрачных: Лотти с Родригесом, ее понимающим мужем, жгучим испанцем, сидели на одной софе, и теперь девушка отчитывала сестер за их неподобающее поведение; родители Гарри откровенно скучали, тяготели по природе и своим неотложным делам, высчитывая, насколько больше придется работать из-за проведенных в празднестве дней; Джейкоб, как и подобает старшим братьям, критиковал абсолютно все, чего добился Гарри, пусть не вслух, но всем своим видом показывал снисхождение. Андре сидел в углу, сторонясь всех, разглядывая ранние сумерки за окном, ожидая возвращения Владислава с раскрытой книгой на том самом месте, где они остановились вчера.
— Ужин подан, Месье, — оповестил дворецкий, бесшумно появляясь в гостиной.
Гарри велел увести щенков и со сдержанной улыбкой пригласил всех в столовую, сказав, что Луи спустится чуть позже, никого этим не удивив, разве что только родители приняли новость двояко, не понимая, почему супруги не остаются вместе уже после суток с момента венчания. Все прошли в соседнюю комнату, девочки, хихикая и прикрывая ротики, следовали за взрослыми, пока Андре грустно вздыхал и не двигался с места.
— Мама, все хорошо? — Альфа накрыл ее руку справа от себя, когда взгляд женщины задержался на третьем поданном блюде, запеченном цыпленке, лежащем на травяной подушке.
— Да, — она улыбнулась, бегло посмотрев на пустые стулья, понемногу привыкая к богатой обстановке, которая, в принципе, ее не напрягала, но вот свое невписание в нее Энн прекрасно ощущала, пусть платье ее теперь и сшито из дорогих французских тканей, спина же не была настолько пряма, как у остальных Омег за столом, и не было той породы, которая читалась в каждом движении той же Шарлотты.
— Как ферма? Процветает? — Гарри говорил по-английски на деревенский манер, так, чтобы родители понимали его, не заботясь об остальных, создавших свой “круг” в обсуждении бала, прошедшего накануне.
— Ну конечно, — густо рассмеялся Эдвард, отец Гарри, крепкий мужчина в годах, с седой головой и шикарными усами и бровями, которые шевелились в нескрываемых эмоциях, как это обычно не было принято в светском обществе. — Хорошо, что свадьбу устроили после сбора урожая, да и курам мы шейки-то уже свернули!
В то время как Гарри наслаждался долгожданным обществом своей семьи, не имея прежде возможности ни написать им, ни получить письмо, Луи спустился, наконец, поборов недомогание и приведя себя в более-менее надлежащий вид. Он оделся скромно, однако не смог отказать себе в украшениях, подаренных сегодня супругом.
— Андре? — Луи нахмурился, увидев в гостиной одного только сына, сидящего у окна. — Вы вели себя неподобающе?
— Нет, папа, — мальчик сжался и покачал головой.
— Почему не ужинаете со всеми? — Омега присел рядом и притянул мальчика к себе на колени.
— Не хочется.
— Но тогда Вы останетесь без сил, нужно скушать хотя бы горячее.
— Вы будете рядом? — Андре покраснел, давно не чувствуя тепла от родителя, который теперь улыбался ему и целовал в макушку.
— Всегда, милый. Пойдем?
Мальчик пробурчал согласие и принял руку, они шли не спеша и уже слышали шумный, возбужденный разговор, от языка которого Луи невольно передергивало: исковерканный английский, непонятный, грубый, с сильным акцентом, да и голос Гарри, казавшийся прежде прекрасным и мелодичным во французском, приобрел некую неприятность.
— Луи’, — хозяин Замка встал и помог Омеге сесть за стол, удивляясь просьбе посадить между ними сына. — Поставят стул слева от Вас, а Вы останетесь рядом со мной, — Гарри многозначительно посмотрел на него, показывая взглядом неодобрение, ожидая споров, однако Луи лишь кивнул, не выпуская руки мальчика.
