Мальчик задыхался, не понимая, что происходит, почему тело его охватывает жар, ладошки, прижатые к раскрытому в удивлении рту, вспотели, лицо же покраснело до боли в голове такой, что внутри загудело, отчего он зажмурился и кинулся к окну, прячась за шторой, горячо, жадно вдыхая, протирая руки о штанишки. Несколько долгих минут под звонкий тихий смех Владислава и бархатный голос Николаса Андре прятался, комкая пальцами полы рубашки, сминая ее в страхе быть пойманным. Он вздрогнул, когда услышал протяжный стон наслаждения, покрываясь липкими мурашками, оттягивая хлопок сильнее, кусая губы, боясь всхлипнуть слишком громко. Он заглянул в комнату через высокие ножки кресла, присев на пол, пытаясь понять, можно ли ему уйти в свою комнату, к папе или крестной, Шарлотте или девочкам, хоть куда, дальше отсюда, где воздух стал густым настолько, что щипал глаза, заставляя слезы мочить пухлые щечки. Все, что он увидел, это спину Омеги в широкой рубашке, что прикрывала попу, и его голые ступни, ритмичные, медленные движения и крупные руки на хрупкой талии.

Он так и уснул на полу с зажатой в руках книгой, беззвучно всхлипывая и глотая слезы обиды и горечи, не найденный, забытый, брошенный самыми близкими.

Наутро, выйдя из пустой комнаты, ограждаясь от мира Мадам, в помятой одежде с заплаканным лицом и болью во всем теле, Андре наткнулся на Владислава, который еще не ложился спать и только читал, курил, пил вино.

— Мой милый, — Омега протянул руку вперед, подзывая к себе мальчика, который стоял в проходе и не двигался, опустив голову и вдыхая противный запах. — Прости, что нам не удалось дочитать вчера, в следующий раз мы можем продолжить.

— Сейчас? — с надеждой в глазах спросил Андре, делая нерешительный шаг вперед, как никогда ощущая себя маленьким, ненужным.

— Нет, милый, сейчас я…

— Вы готовы? — в комнату вошел Николас, натягивая кожаные перчатки, не забыв похлопать крестника по спинке в знак приветствия.

— Да, Месье, — Владислав кокетливо улыбнулся и поднялся с софы, на выходе потрепав мальчика по взъерошенным волосам.

— Куда Вы уходите? — срывающимся голосом спросил Андре, бегая взглядом с одного мужчины на другого, чувствуя, как маленькое его сердечко разбивается о мраморный пол Дворца.

— Время требует уважения к себе, Андре, пора возвращаться в Испанию, — спокойно ответил Альфа, положив ладонь на поясницу Омеги, направляя его.

— А В-вы? — впервые за долгое время мальчик почувствовал стену отчуждения от друга, теперь не в силах обратиться к нему “ты” и “Владюся”.

— И мне пора в Испанию, милый, — он улыбнулся и чмокнул ребенка в макушку, поддаваясь напору Королевской власти.

— Я выучу… мы хотели… — Андре хлопал слипшимися ресницами, смаргивая бисеринки слез, ломаясь, получая глубокую травму, неосознанно давая себе слово стать взрослым в ближайшее время, ища в пустоте коридора любимый силуэт, что скрылся в карете.

***

В то время как чуть ли не в каждой комнате огромного Дворца разгорались страсти, Гарри стоял уже вторую минуту, не набираясь решительности, которой у него было сполна, не борясь с волнением, что отпустило его у алтаря в момент, когда Луи сказал троекратное “да”, а просто давая своему супругу чуть больше времени, чувствуя его страх. Мужчина знал, что Омега не перестанет бояться, погрузившись в свои не самые положительные мысли, пока не окажется в безвольном положении, когда думать станет невозможным.

Он открыл дверь, ловя затравленный взгляд молодого олененка в зеркале, у которого и сидел Луи, снимая с шеи украшение, что мерцало в свете одной свечи.

— Я помогу, — Гарри подошел почти бесшумно, замечая, как дрожат руки и плечи Омеги, как на его ресницах замерли капельки слез, что ничем не уступали бриллиантам. Он смотрел в зеркало на бледные щеки Луи, на его открытые ключицы и просвечивающееся через тонкую ткань пеньюара тело, тяжело сглатывая и глубоко вдыхая, сдерживая себя от резких движений и действий, что могли еще больше напугать. — Скажи мне, что происходит?

— Ничего, — сдавленно ответил Луи, сминая пальчиками кисточки пояса. — Вы… Вы останетесь на всю ночь? — его голос почти не звучал, губы подрагивали, а оттого оказались закушены, дабы спрятать свою нервозность, что витала в воздухе, смешиваясь с незыблемым запахом Парижа.

— Да, — Гарри все смотрел, наслаждался этой робостью, мягкостью и плавностью редких движений, бархатистостью кожи под подушечками пальцев, что медленно оглаживали плечи, проникая под ткань, спуская ее с плеча.

— Я… — Луи резко встал и отошел к дверям, которые вели на балкон, распахивая их еще шире, отчего тюль, а вместе с ним и подол пеньюара, взлетел, поддаваясь порыву ветра. Он вышел, дрожа от важности момента, от непонимания своих мыслей, что терзали его — одно только желание овладевало им, чтобы он, сильный, всевластный, жесткий и неисправимый собственник, спас его от самого себя.

— Прелесть, — в проеме показалась фигура, которая в свете луны казалась Луи еще более прекрасной и пугающей. Мужчина, в отличие от самого Омеги, успел избавиться от всех атрибутов свадьбы и переодеться в кальсоны, наплевав на рубашку, что неимоверно смущало Луи, который не видел тела Альфы больше года. Сам он должен был с помощью служанок принять ванну, натереться маслами, уложить волосы, надеть самое прекрасное кружевное белье, но те оказались выгнанными на стадии, когда корсет упал к ногам вместе с крупными каплями слез.

— Пожалуйста, — и Гарри знал, что значит эта мольба, эта отчаянная просьба в глазах, в жесте наклоненной вбок головы, что давало свободный доступ к шее, где натянутая вена отбивала последние секунды своей свободы.

Луи ждал будто вечность, когда мужчина делал два шага, что разделяли их, обнимал за талию, прижимал к себе, не отводя взгляда от кристально чистых глаз, отражающих звездное небо и все то прошлое, что принесло, казалось, нескончаемую боль. Гарри поднес ладонь к лицу Омеги и провел большим пальцем по губам, таким манящим и нетронутым, он наклонился, чувствуя, как замер Луи в его руках, перестал дышать, точно и не было поцелуя в Церкви и в том далеком времени.

— Wer die tiefste aller Wunden, — прошептал Альфа в губы, опаляя дыханием нежную кожу, соединяясь с Луи в поцелуе, медленном, чувственном, первом. Он подхватил его, невесомого, воздушного, и занес в комнату, где было куда теплее, где шелковые черные простыни промялись под тяжестью двух переплетенных тел, принимая их в свою ласковую прохладу. — Wer geliebt was er verloren, — Гарри говорил тихо, касаясь губами чувствительной кожи тонких розовых губ, очерчивая ладонью изгибы талии и бедер, проникая под пеньюар, сжимая попу, получая в ответ неслышный стон и прикрытые в наслаждении веки, целуя снова, ловя сладкий выдох языком, касаясь его кончиком языка Луи, сгорая от острого прикосновения.

Гарри медленно раздевал Омегу, не ощущая и толики сопротивления, выцеловывая каждый участок тела, слизывая капельки пота и мурашки, чуть покусывая, вдавливая в перину, наслаждаясь близостью. Он не торопился, не оставляя без внимания ни один пальчик, особенно страстно припадая к подколенной ямке, вызывая невероятную дрожь и непривычный испуг, после поднимаясь по бедрам к попе, будто случайно слизывая вязкие капли смазки, не в силах сдерживать глубокие полустоны, подготавливая Луи к скорому проникновению набирающими скорость поцелуями и касаниями.

— Прелесть, — Гарри прижался всем телом к Омеге, поднимая его руки над головой, переплетаясь пальцами, целуя горячо, жадно, входя внутрь медленно, получая огромное удовольствие от узости, сладости запретного, желанного плода, единственного, что утолял животный голод.

— Я… — Луи дышал ртом, стонал в забытие, — Вам, — выгибался навстречу, чуткий к каждому движению, принимая в себя полностью, замирая, упиваясь, — не прелесть.

— Конечно, — Альфа ухмыльнулся в ответ, подаваясь вперед с силой, однако до сих пор действуя трепетно, будто Луи был из тонкого хрусталя, хрупкий в своей невинности и доверии. — Мой…