Мириам Когда я вышла из Египта, меня тогда иначе звали, но брат меня не замечал. Хотя уже понятно было, особенно когда в пустыне (распространяются пустыни, в них до сих пор немноголюдно), вода и значит выживание, что очевиднее сейчас. Его дела всегда важнее. Народ, законы, уложенья, свиданья с самой высшей силой и для наглядности – чудес прямой показ. Боренье с идолами женщин, с детьми, возжаждавшими млека, орущими по-арамейски и мёда позабывши вкус. Его совсем другое детство, и он не понял, он не внял, он ощущал с трудом другого, он и в себе-то разобраться не понимал совсем зачем. Он речь держал перед народом, но говоренье в пустоту и монологи монотонны, косноязычны и напрасны. Та люлька, на воде корзинка, он плавал в ней всю жизнь по рекам. Моря, пороги, водосбросы, волны качанье, убаюки. «Я смотрю в зеркало и знаю, сколько мне лет…» Я смотрю в зеркало и знаю, сколько мне лет. Себе пеняю, не маленькая и пока живая, и цифра большая, не до мяуканья, кваканья, кукареку. Ищешь примеры для подражанья, косишь глаз на патриархов шестидесятых, они на кладбищах, на больничных койках, оформили пенсию, инвалидность. Семидесятники со следами выпитого на их лиц пугают девиц. Восьмидесятые только выросли и пали-пропали, взросло поколение, которое мы не произвели, класс неимущих, святых, песенки их, птенцов молодых. Выборы: 2009 Вхожу в кафе. Семеро мужчин по лавкам. Двое с компьютерными книжками по разным углам. Один фотограф в чёрной кожаной куртке с двумя цифровыми камерами, сразу завидую, снимает чью-то спину и жёлтый шарф. Человек почувствовал, обернулся, лицо азиата. Юноша в меховой ушанке рядом со мной оказывается девочкой с сотовым телефоном, обсуждает счёт от дантиста с представителем медицинской страховки. Няня кормит трёхлетнего человека яблочным пюре из банки, он ест, и видно, что эти двое действительно любят друг друга. Немолодой гей вяжет на спицах что-то сложное, тёмно-зелёное и голубое. Так мы живём в Нью-Йорке. Ничего особенного, как все. Читаю первую книжку Обамы. Две недели до инаугурации. «Меланхолия» Дюрера, 1514 Пила, линейка, гвозди, молоток. Песочные часы, весы, рубанок, чернильница. Склонился ангел над точильным камнем. Каменная пирамидка с письменами. Лестница-стремянка. Настенный колокол. Табличка с цифрами и кружка около кувшина на столе. В просвете видно море, маяк и город с радугой над ним. В полёте мышь летучая растягивает перепонки лапок. Часы. И непонятно, зачем мне эта опись, список предметов в мастерской алхимика, словно инвентаризация. На маленькой гравюре читаем «Меленхолия I», римской цифрой. Депрессия по-нашему, боюсь, уже не первая его. Магические символы, словарь, мечта о превращенье одних веществ в другие, концептуальные начала. И почему здесь женщина с распущенными волосами, в веночке, в домашнем ренессансном платье, с крыльями орла и с циркулем в руках? Опершись на руку, пытается постигнуть сих наук, найти решенье, раз без неё не обошёлся, позвал в своё сакральное пространство. Её присутствие ему необходимо, оно целебно, по-нашему терапевтично. Возможно, уповает, что ангельские крылья от чёрной меланхолии спасут. Её зовут Агнес, она его жена. 10 сентября, 2010 Замок Chaumont: 20 октября, 2011
Здесь живёт Айвон, гид, он водит экскурсии. Француз, его предки с Украины. Он мистик, астролог, архивист, историк, занимался Нострадамусом, эрудит во многих областях. В один прекрасный день он вёл группу, и кто-то задал ему вопрос. Айвон ответил: «О, мадам, вы Скорпион». Ей стало неприятно. Муж попытался её защитить: «Это к делу не относится, месье, занимайтесь группой и ответьте на вопрос». – «А вы, месье, вы Овен». Супруги испугались и ушли. Айвона представили новому садовому дизайнеру, он приглашён для перепланировки сада при замке. «Я слышал, вы собираетесь срубить это дерево». – «Мм… а вы кто?» – «Это дерево центр сада, его сердце. Если сердце вынуть, сад помрёт». Дизайнер решил, что перед ним безумец, и сказал: «Занимайтесь своим делом, а я займусь своим». И срубил дерево, и вскоре умер от сердечного приступа в парижском метро. Автоперевод «Вот одно стихотворение…» Вот одно стихотворение, вот окошко в некий град, крюк и скрип, и отворение, там узнаешь, брат и сват, и спасенье от цитат. Вот башкою притулилась в подзаоблачный косяк от плезиров рифмованья, мук рожденья и муки сдобно-нежной из руки материнского кормленья, белых прялок, серых прядок грубой шерсти, ниток колкие мотки, пудры-мудры кукованья, крапин знания и дознанья, и царапин от догадок, что к чему вело непрямо, воссоединяя связь. Незаметно вознеслась. Стих от вора-заговора, от икотки-заиканья, от охотки на варенье, на солёное, на зелье в бутыле с ребёнка ростом, на домашнее зверьё. Бегство внутрь и тихо-тихо, пенье-зренье, створ-затвор. Незаметно продолжаясь, можно долго продержаться, можно с буквой еръ и ять безмятежно постоять просто рядом, как любовь, чтобы жизнь не замечать. Стихнет звук, мяукнет время, звяк цепи пустопорожний об колодезно ведро, то ли это просто ложка об стаканное стекло, то ль зубок молочный снежный, жизнь с конца живёшь сначала. Откровений полон рот. Стих стишку стишонок шьёт. Октябрь 2012 |
