Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Всякой твари…

Я жил пока не умер…

Леонид Аронзон

«Много страхов съёжилось в моём теле…»

Много страхов съёжилось в моём теле:
новорождённый, ленинградский, еврейский,
детский, женский, что залечиваю, блокадный,
подростковый, тоталитарный, эмигрантский,
но больше всего маминых страхов, страха войны,
бедности, старости, умиранья.
Лучше б вложили в тело любовь, заботу, ласку,
навык к плезирам и умение, отдавая,
для себя получать что-то вдобавок к чувству,
что тебя любят только когда ты нужен.
2004

«Я хочу своё детское тело, как Гумберт хотел Лолиту…»

Я хочу своё детское тело, как Гумберт хотел Лолиту,
Завёрнутое в полотенце морское с ветром, золотое,
не имеющее размера, только форму волны и лета,
разбежавшееся, переплывая озеро у пенёчка
с апрельскими тезисами, прогуляв школу, зарывшись
в ямку в песке на заливе, спрыгнувшее бы легко со сцены
в зал и по волнам-долам, по рядам ещё до того, как узнала,
что под асфальтом сплошные пляжи от Сены до Прибалтики.
Вот, вы подумали бы, девочка на коньках, на олимпиаде
делает мостик с лентой в руках, твистует на каблуках,
в тамбуре у открытой двери поезда, подставив лицо дождю.
Я и теперь не скучно живу, совершенно не скучно живу.
сентябрь, 2004

Маленькие трагедии

1.
Баран на моей голове.
«Продаём баранчика…» – слова отца в уме.
Не барашка, мутон-каракуль, местный диалект,
русско-еврейский суффикс. Вишу вниз головой,
пою счастливое «бее» и «му». Муточкой зовёт
и скоро умрёт. Мама варит компот из ягод. Укус осы.
Распухший большой палец на трёхлетней руке.
2.
У лукоморья дуб зелёный, – читает мама наизусть.
Я понимаю лук, а морье – возможно, взморье.
Соседский дедушка зовёт: «Борья, выйди из морья», —
он песнь заводит и местечково так поёт,
а кот скребётся, но не тот, что в сапогах,
тот днём и ночью кот учёный, он ходит по цепи кругом.
Здесь ударение споткнётся, и кошку мама отпихнёт,
когда из кухни суп несёт, её погладить не даёт.
«Как коммунальное животное тощё и путается
под ногами!» – и сердится, что Пушкина не понимаю.
2007
3. 1-ое мая, 2010
Тень садовая держит меня на ручках.
В ванной ныряет кролик.
Рассада для грядки, не помню что,
в тазу у дорожки.
Попугай слышит радио в доме,
произносит слова,
только картавит больше.
В фонтане плывёт вода
зелёная на зелёном.
Серый волк стережёт границ
наших родин.
У крыльца мама в летнем платье
шепчется с тётей Олей.
Качели мокрые после дождя. Жду.
– Чего тебе надобно, дедка?
4. 16 июля, 2010
Сказала «трикотаж», советуя, какую рубашку надеть.
Теперь звучит как название кафе или ресторана,
ещё лучше «Трико» или «Мантель». Смысл переехал,
и я тоже. Ночью, засыпая, вспомнила ещё какое-то хорошее
старое слово, вышедшее из обихода, как тужурка, телогрейка,
муфта, бурки, из детства, мамино, стыдно-приятное,
как будто меня приласкали, чего никогда не случалось.
Думала, это слово никогда не забуду,
утром не могла вспомнить.
5.
Метафоры падают с неба, как раньше звёзды,
с дождём, со снегом и градом, солнечными ресничками,
пар поднимается над водой белым рискóм, известняком,
                                                                    песком.
Я сплю и расту во сне, и всё со мной растёт,
трава, деревья, буквы увеличиваются в размере на биллборде,
слово, как дыр бул Кручёныха, как та пощёчина,
сразу в космос целится с чёрными дырами, не отразится.
Хотели покрасить красным Северный полюс, это красиво,
сделали водородную бомбу. Логика садиста: это
для твоей же пользы, глупая, для твоей защиты.
С автоматом автопилотом в механическом планетарии,
а ты себе спи и расти, повернись на другой бок
и не думай о том, что снится. Спи, и лучше не просыпаться,
не обсуждать, что видишь, интерпретировать можно
                                                                    по-разному.
В метафорах нет конфликта, слово не надо кормить едой
в библиотеках, в музеях, в тюрьмах порядка и хаоса,
в облаках, в хранилищах, где река Амазон.com.
6.
Пуленк написал концерт
для органа в тридцать восьмом
году, не самом лучшем.
Исполняли разные дирижёры,
одна из них Надя Буланже.
На первом исполнении
у органиста случился инфаркт,
упал грудью на клавиши и умер,
долго звучала нота ми. Не понимаю,
зачем мне это знать?..

Uncle Vania

…родственники убивают надежней киллера…

А. Кабанов
«Дядя Ваня» в исполнении Лондонского театра.
Культурный шок. Семья. Отъехавшая мамаша-
шестидесятница с палкой, всю жизнь читает
политические брошюры, Плеханов, Кропоткин,
мыслители! считает сына полным ничтожеством.
С этого все начинается. Живут под одной крышей.
Сын её терпит, кормит, никогда не вел
самостоятельной жизни, воспитанная зависимость
и чувство долга: вечно в долгу. Не покладая рук
работает вместе с племянницей Соней,
дочерью его покойной сестры, управляет
семейным имением, занимаясь с утра до ночи
крестьянским трудом.
                                             Экономя на всем,
могут свести концы с концами. Даже удается
поддерживать бывшего мужа покойной сестры,
отца Сони, профессора петербургского университета.
Он семейная гордость, большой ученый, мировая
знаменитость. И еще кормят приживала Телегина,
жалеют его, разорился, жена сбежала с немцем,
у немцев все гораздо лучше и прогрессивнее, считает,
что сам виноват, один вырастил детей, почти член семьи.
Зимой под керосиновой лампой дядя Ваня
с племянницей Соней читают иностранные журналы,
делают выписки для профессора, помогают его трудам
на благо человечества. Он талант, а они обыкновенные
мелкие люди.
                      Их сосед доктор Астров спасает леса,
делает губернские карты лесных зон, размышляет
о будущем на тысячелетье вперед, сажает деревья,
лечит крестьян и возмущается ими, мол, дики, грязны,
невежественны и вырубают лес, чтобы топить печи.
Соня в него по уши.
                      Ее папаша-профессор выходит в отставку,
перебирается на жительство в имение покойной жены
со второй женой, лет на тридцать его моложе,
выпускницей консерватории, которой он не позволяет
заниматься – музыка мешает его занятиям во имя
великих целей науки. Столичная штучка, курит,
платья по моде, украшения, вызывающая походка,
смелость. Ваня и Астров втюриваются в нее с ходу.
                      Профессор пишет исключительно по ночам,
поднимает среди ночи старушку-прислугу, чтоб
подавала чай, всех будит. Все выбиты из нормального
расписания, никто больше не может встать рано
и не в состоянии ничего делать, сельская работа стоит.
Даже доктор медлит ехать принимать роды,
трижды за ним присылают. Все домочадцы и гости
разочаровываются в светиле – посвятили жизнь
великому человеку, оказался невыносимым пустозвоном.
Все много пьют, включая молодую супругу ученого мужа,
и никто, хотя все влюблены, ни с кем не спит, главное —
благо человечества и никаких тебе удовольствий.
                      Профессор додумался: продать имение
жены-покойницы и уехать обратно в Питер от этих
провинциалов с их служением прогрессу, коего он и есть
представитель, они ему всем обязаны. А им тогда где жить?
семья по миру пойдет, об этом знаменитость не подумала.
Да имение-то принадлежит не ему, а дочери его Соне
и брату жены покойной, Ване. Они в этом доме живут
с рождения с сумасшедшей старухой, сеют-пашут,
варят варенье, читают книжки. Бабка тоже ставит
интересы научного прогресса выше мелких своих,
стучит клюкой, чтобы все слушались профессора,
он умный, а вы все идиоты.
                                              Ваня стреляет в профессора,
причем дважды и оба раза промахивается. И никто
не идет в полицию. Прямо русская революция
в семейном масштабе. Цитаты в их речи из Шопенгауэра,
Достоевского, Ницше. Уже Фрейд, а у них небо в алмазах.
2003
2
{"b":"659961","o":1}