— Дошел. А вот Победу так и не встретил. Дружки мои на рейхстаге фамилии писали, а меня как звездануло седьмого мая, так только девятого и пришел в себя. Очнулся и первым делом спрашиваю, как дела на фронте. Ребята смеются. «Какой фронт! — говорят. — Победа! По двести граммов водки тяпнули и твою долю разделили». И так-то мне больно стало, так-то обидно… — Василий Васильевич засмеялся и покачал головой. — «Эх, говорю, ребята, ребята! Разве я не заслужил? Я и под Москвой кровушку лил, и под Сталинградом, и здесь, говорю, в Берлине, звездануло, а вы? Эх!» Отвернулся и чуть не заревел. Не водки жалко — обидно, что не отпраздновал Победу. Ребята видят такое дело, загоношились. Закостылял один. Вернулся скоро, протягивает стакан: пей, мол, празднуй. «Чья водка?» — спрашиваю. А он: «Не сомневайся. Все в полном ажуре». — «Тогда, говорю, поздравляю, дорогие товарищи, с Победой». Ну и выпил, значит. — Василий Васильевич помолчал, потом, глядя на неподвижный поплавок, с сердцем произнес: — Хариусы! Полкило! Самое дрянное дело место менять. Надо бы уж там оставаться…
И в этот момент поплавок резко повело вниз. Василий Васильевич подсек, потянул удилище на себя. Из глубины, двигая плавниками, голубоватый, большой и прохладный, стремительно взметнулся в воздух хариус.
— Ну, Венька! Ну, молодец! И в самом деле хариус… Осторожно сняв с крючка рыбину, Василий Васильевич потянулся за ведерком, увидел фотографию, но сразу не стал поднимать ее, а вначале положил хариуса в ведерко, плеснул воды и, обтерев руки, взял фотографию. Венька не отрывал взгляда от Валькиного отца. Смотрел на отца и Валька. Он смотрел из кустов ивняка, весь напряженный, готовый в любой момент прийти на помощь другу.
— Что за чудеса? — проговорил Василий Васильевич. — Вроде как фронтовик? Глянь, Венька!
— Танькин ухажер это.
— Какой Таньки? Фронтовик. Пехота-матушка. И эмблемы по-старому прикреплены. Откуда?
— Выронил кто-то.
— Да уж не сама выпала. Я таких и не видывал. Похож маленько на Егорку с Плеса, но не он. Нет. Не он. Ладно, — решил он, пряча фотографию в карман. — Разберемся. Ну, ты молодец, Венька! Теперь только закидывай. Хариус поодиночке не ходит. Ну, молодец…
— Я пойду, дядя Вася.
— А то порыбачь. Леска у меня есть.
— Пойду, — решил Венька.
— Иди, иди, — забрасывая удочку, сказал Василий Васильевич.
А Валька стоял в ивняке и плакал. Подошел к нему Венька, толкнул в бок.
— Фотографию надо забрать, — сказал он. — Говорил тебе, что Василий Васильевич никогда…
— Фотографию мы заберем… Это ерунда, — улыбаясь сквозь слезы, ответил Валька. — Это, Венька, ерунда…
Глава седьмая
НА КЛАДБИЩЕ
Из города Мирон Евсеич вернулся засветло. Хотя солнце уже закатилось, но на западе широко разлилось красное зарево заката, далеко и ясно высвечивая окрестность.
В городе Мирон Евсеич встретился с главным врачом больницы, и тот сразу припомнил Веньку.
— Красный следопыт, — улыбаясь, повторял он. — Смышленый мальчишка. Интересовался он Савраскиным. Чем мог, тем и помог. Ходил он к бабке Агнюше, бывшей санитарке. Документы Савраскина поднял. Ведь он тут умер. И похоронен на местном кладбище…
Просмотрел Мирон Евсеич документ, подивился огромному количеству больничных папок в архиве и, не теряя времени, помчал к бабке Агнюше. Выслушав ее рассказ о приезде Мишки Башарина, он уже был почти уверен, что не своей смертью погиб мальчишка. Ах, война, война, война-войнушка…
Проезжая мимо избы Чебыкиных, Мирон Евсеич увидел Василия Васильевича и Колю Однорукого. Весь вид старшего Чебыкина выражал полную степень растерянности. Участковый заглушил мотор и направился к мужчинам.
— Вот сюда, в этот карман положил, — говорил Василий Васильевич, хлопая по пиджаку.
— Что положил-то? — спросил Коля.
— А-а, — отмахнулся Василий Васильевич. — И куда девалась?
— Бывает, — согласился Коля. — Я вот тоже положил в карман одну вещицу, а она и пропала. В один момент! Оглянуться не успел! Так что потерял-то?
— Фотографию. Будь она неладна! Должно, выронил…
— Какую фотографию?
Василий Васильевич посмотрел на побледневшее Колино лицо, громко кашлянул.
— Фотографию-то? — повторил он. — Солдатика одного…
— Круглолицый такой солдатик?
— Ага.
— Смешливый?
— Улыбается…
— И вроде фронтовик? Медалька у него на гимнастерочке?
— Медалька? И мне показалось! Да ты-то откуда знаешь?
— Дай закурить, — сказал Коля.
Они закурили, поглядывали друг на друга.
— Привет, мужики! — подойдя, сказал Мирон Евсеич, посмотрел в ведерко, где плавали хариусы. — Никак, хариусы?
— Они, — ответил Василий Васильевич. — Слышь, Мирон, зайди-ка на минутку.
— Здесь говори.
— Тут такое дело, что сразу и не объяснишь.
— Карточки пропадают, — сказал Коля.
— Что за карточки?
— Фотографии. Солдатика одного. И кажись, фронтовик солдат-то. Кругленький такой, смешливый. С медалькой.
— Точно. Фронтовик, — твердо заявил Коля Однорукий. — Я ночь не спал, все думал. И вспомнил! В сорок пятом я видел эту фотографию. Точно! У меня глаз не соврет! Здесь и видел. В Студеной. В избе у себя. И вот тоже пропала…
Мирон Евсеич вытащил из нагрудного кармана фотографию, показал мужчинам. Они посмотрели и удивленно уставились на участкового.
— Служим. Не дремлем, — усмехнулся Мирон Евсеич и строго оглядел мужчин. — Мне вас учить не надо. Сами фронтовики. Никому ни слова.
— Понятное дело, — сказал Василий Васильевич. — Я-то в первый раз вижу.
— Можешь не волноваться, — уверил Коля Однорукий.
Мирон Евсеич подошел к мотоциклу, завел и поехал. «Вот те и следопыты, — думал он. — Красные. Ох, натворят они делов…»
Возле избы Башариных стояла голубая «Волга». Настасья сидела на завалинке.
— Это кто же приехал? — спросил участковый, оглядывая машину. — Никак, Тимоха?
— Он.
— В отпуск?
— Почитай, каждый год ездит, — охотно заговорила старуха. — Не забывает родных мест.
— Еле дотянул, — сказал Мирон Евсеич. — Бензин кончился. Сам-то он где?
— На кладбище ушел.
— Чего он там забыл? — насторожился участковый.
— Да все я. Возьми да и скажи ему: мол, Мишина могилка заросла. Он и говорит: «Не беспокойся, все обделаю». Взял лопатку и пошел. Уважительный человек Тимофей Сергеевич. «Миша, говорит, как сын родной мне. Со Степаном, говорит, вместе воевали…»
— Вместе… — то ли спросил, то ли просто так сказал участковый и яростно крутнул рукоятку завода.
Мотоцикл не завелся. Мирон Евсеич посмотрел в сторону кладбища и вдруг скорым шагом пошел по улице, потом побежал.
Он бежал к кладбищу по узкой твердой тропинке. Ветки кустов хлестали его по лицу. Послышался рядом детский выкрик, и участковый застыл как вкопанный.
— Кто здесь? — громко крикнул он.
В кустах были Валька и Галинка. Валька зажимал ей рот.
— Венька где?
— Не знаю, — быстро ответил Валька.
— Врет он! Врет! За дядей Тимофеем он побежал!
Мирон Евсеич махнул рукой и побежал дальше. Валька и Галинка бросились следом.
Тимофей Сергеевич Аржаков, плотный представительный мужчина, одетый в серый костюм и светлые туфли, шел по кладбищу. Шел он медленно, часто останавливался, рассматривал памятники, читал надписи, шел в сторону Мишкиной могилы.
Венька, до этого стоявший в кустах, пополз между могильными холмами, нашел деревянный крест Мишки Башарина и положил на могилу фотографию Савраскина. Потом он отполз в сторону и спрятался за мраморный старинный памятник.
Аржаков подошел к Мишкиной могиле, прислонил лопату к дереву, долго смотрел на исцветшую фотографию, заметил белый квадратик, наклонился, поднял, приблизил к глазам и вдруг тонко, по-заячьи, закричал и медленно осел на землю. Ему вдруг почудилось, что древнюю тишину сельского кладбища распорола неудержная шквалистая автоматная очередь.
