– Ты ещё не спишь?

– Нет.

– Хорошо. Потому что теперь я приступаю к самой истории. Она начинается в золотой день сентября 1779 года. Якоб улёгся у себя наверху, у отвесных скал, в траву и греется на солнце. Ветер ещё дует с юго-запада, но скоро он сменится на северо-западный, а потом упадёт первый снег. Коровы после долгого лета на альпийских выпасах раскормленные и гладкие, все они отчищены скребницей, а рога их украшены цветами.

Якоб приподнимается с травы и прислушивается – глубоко внизу камешки катятся в долину; камешки, сдвинутые с места сапогами. Затем он слышит шаги; шаги троих или четверых мужчин. И топот мулов. Потом он слышит голоса. Вялый крестьянский говор. Французский. Потом он уже видит мужчин и мулов. И вскоре уже чувствует их запах.

Это батраки из Грюйэра пришли забрать коров и прихватить сыру. Они знают Якоба и знают, что с ним не обязательно говорить. Они машут рукой, улыбаются и кивают ему издали, потом хлопают его по плечу и спрашивают, как дела. В ответ Якоб молча и горделиво указывает на коров, которые своими красивыми глазами вопросительно глядят на мужчин; потом он оставляет батраков, а сам идёт к корове-вожаку, поглаживает её морду и что-то бормочет ей на ухо, после чего всё стадо приходит в движение и топает позади Якоба к ограде, которая отделяет пастбище от горной тропы.

Там коровы терпеливо ждут, пока батраки нагружают мулов сырными кругами. Якоб запирает хижину, раскрывает ограду и ступает на узкую горную тропу впереди коров. Эта тропа ведёт через всю лощину вниз, в Грюйэр. Если вывести корову-вожака через ограду на эту тропу, то она уже не заблудится, ведь тропа узкая, не разветвляется и знает лишь одно направление: вниз по лощине до самой низины. Стоит ведущей корове двинуться в путь, все остальные коровы топают за ней вслед и держат в своём просторном, твёрдом черепе лишь одну мысль: не отставать от ведущей, куда бы она ни шла и сколько бы это ни длилось.

Спуск по тропе вдоль Яунского ручья длится два дня. Внизу в долине луга ещё зелёные и густые, а солнце греет так, будто лету ещё и конца не видно. Но Якоба не обманешь, он дело знает, как знают его жуки, лягушки и бурые медведи. Дни становятся короче, листва на деревьях вянет и жухнет, перелётные птицы тянутся на юг. Даже вода в ручье течёт замедленно, как будто уже знает, что скоро здесь всё замёрзнет.

– Минуточку, – прерывает его Тина. – Что, Якоб так и сопровождает коров вниз, в долину?

– Да.

– А зачем это?

– Это его задача, коровы ему доверяют. Он всегда провожает коров вниз, все семь лет.

– Прямо до ворот крестьянина?

– Конечно. Крестьянин должен заплатить Якобу.

– Тогда можно я отгадаю? – сказала Тина. – У крестьянина есть дочь.

– Разумеется, у него есть дочь.

– Вот этого я и боялась.

– У всякого крестьянина есть дочери. Крестьянские семьи всегда исключительно многодетны, как же тут не быть дочерям?

– Готова поспорить, его дочь играет на арфе, и у неё русые косы.

– Вот это нет, насколько я знаю.

– Но голос-то, голос, словно молоко и мёд, у неё есть? К тому же она красавица, разве нет?

– Девушке девятнадцать, в этом возрасте все люди красивые. Если кто не пожелает в девятнадцать быть красивым, ему придётся для этого сильно постараться.

– Ну и как же её зовут?

– Мария-Франсуаза.

– Однако!

– Ну что делать, так её звали, это исторический факт. Люди называли её просто Мария.

– И что она делает?

– Как это «что она делает»?

– Ну, что делает Мария, когда Якоб приводит на крестьянский двор хозяйскую скотину?

– Не знаю. Думаю, просто смотрит на это из окна.

– Понятно. Твой герой – альпийский Тарзан, а героине просто девятнадцать, она смотрит из окна и ничего не делает. А под окном в ящиках цветёт герань, вот просто на спор.

– Да нет, она всё время что-нибудь делает. Целые дни напролёт работает по хозяйству, да и ещё много чего делает. Сама увидишь.

– Но когда является альпийский Тарзан, она просто выглядывает в окно.

– Точно, у неё как раз передышка. Кстати, Якоб в этот момент тоже ничего не делает, просто стоит внизу, во дворе. Стоит и пялится вверх, на окно. В такие мгновения мало кто из людей попутно совершает и геройские деяния.

– Ты, например, покупал мороженое.

– Ты тоже. Как бы то ни было, оба просто так стоят – она у окна, а он во дворе. Как раз и важно, что внешне при этом не происходит ничего особенного. И совершенно всё равно, стоит она при этом у окна или где-то ещё.

– Нет, это не всё равно. Разве может девушка просто стоять у окна, поигрывая своими русыми косами и ничего больше не делая, тогда как он гипнотизирует корову-вожака и голыми руками расправляется с бурыми медведями?

– Кто вообще сказал, что у неё русые косы?

– Ты сам сказал.

– Я этого не говорил, – отрицает Макс. – Русые косы ты добавила от себя. Это твои сексистские фантазии.

– А что такого сексистского в русых косах?

– По крайней мере, я ничего не знаю про цвет волос Марии. Ни в каких источниках он не упоминается.

– А вот про твоего Тарзана нам известно всё. Серые глаза, тёмные волосы, рост.

– Потому что всё это подлежит армейскому описанию. Все антропометрические данные Якоба отображены в списках медицинского освидетельствования призывников, которые хранятся в государственном архиве кантона Фрайбург.

– А Марии?

– Но она же не служила в армии. Кстати, и в самом деле неправда, что она ничего не делает. Она крестьянская девушка и работает с раннего утра до позднего вечера. Если тебе это больше нравится, пусть она в момент своего первого появления стоит в огороде и обрывает помидоры. Берёт ловкой хваткой каждый плод по отдельности, срывает с куста, обтирает влажной тряпкой до блеска и аккуратно кладёт в ящик и при этом глаз не спускает со своих вихрастых чумазых братьев-сестёр, подравшихся во время игры среди грядок и, конечно же, совсем не похожих на старшую сестру.

Рядом с Марией стоит насторожённый пёс. Она треплет его по боку, потом быстро машет рукой Якобу. Он тоже машет в ответ. Мария и Якоб вот уже семь лет машут друг другу издали. Но ещё ни разу не подошли друг к другу, крестьянин не велит. Он всегда спроваживает Якоба, едва расплатившись с ним, как спроваживал раньше и его отца. Крестьянин ничего не имеет против горных пастухов, с коровами эти нищеброды управляются и впрямь хорошо. Но у него на дворе им нечего засиживаться или застаиваться, это лишнее.

Коровы начинают сопеть и пофыркивать в спину Якоба. Они хотят знать, скоро ли их поход продолжится. Ведущая корова трётся головой о его плечо. Он что-то шепчет ей на ухо, после чего она укладывается – и все остальные за ней тоже ложатся. Мария смотрит на это из огорода. Ничего подобного она никогда не видела. Прошлой осенью Якоб ещё не проделывал этот трюк. Пёс тоже внимательно глядит, насторожив уши.

– А что это за собака?

– То есть?

– Я хотела бы представить себе эту собаку.

– Это лохматая бернская альпийская овчарка, лет четырёх. Широкий череп, чёрно-бело-коричневая шерсть. Добродушная, любит детей. Справа у неё не хватает верхнего коренного зуба. Я буду рад, если ты заснёшь, тогда мне будет легче рассказывать.

– И что дальше?

– Этот пёс лучший друг и защитник Марии, он не отстаёт от неё ни на шаг. Светлыми полнолунными ночами он воет снаружи как волк, тогда она берёт его к себе в постель. Пёс зорко следит за молодым парнем и за его коровами, время от времени вопросительно поглядывая на свою хозяйку. Не нравится ему это дело, что-то здесь непонятное происходит. Некоторые собаки чуют такие вещи. Есть собаки, которые предчувствуют землетрясения или могут учуять, если ребёнок заболевает. Другие угадывают в человеке пьяницу или драчуна, а есть такие, что отличают притворную сердечность или могут видеть привидения или зомби; этот пастуший бернер учуял, что между Марией и Якобом завязывается что-то значительное. При этом поначалу вроде бы ничего не происходит. Он смотрит на неё, она смотрит на него, только и всего; оба сами не понимают, что происходит, они ещё не знают любви. Мария наблюдала это у подруг и понимает любовь как состояние временной невменяемости при повышенной температуре тела. А для Якоба любовь – это то, что на пастбище делает бык с коровой.