– А история правдивая?

– Само собой разумеется, правдивая, а ты как думала. С чего бы я рассказывал тебе выдуманную историю?

– Ясное дело.

– Понятия не имею, как бы я тебе рассказывал выдуманную историю. Я не умею высасывать истории из пальца, мои пальцы ничего такого не выдают.

– Я знаю.

– Причём не так уж и важно, правдива это история или нет. Важно то, что она правильная.

– Это ты мне уже начал рассказывать?

– В данном случае, однако, важно, что она правдивая. Эту историю здесь рассказывают именно так, я клянусь тебе. Иначе её и не расскажешь.

– Почему?

– Сама увидишь.

– Начинай уже.

– Хорошо, слушай внимательно. Видишь вон ту пастушью хижину вон там, наверху, на противоположном склоне?

– Где?

– Прямо перед нами. На склоне.

– Я вижу только снежную пургу.

– У подножия скалы. Пастушья хижина.

– Там всего лишь буран. И чёрная ночь.

– Да вон же, на склоне.

– Я вообще ничего не вижу. И готова поспорить, что и сам ты тоже ничего не видишь.

– Я вижу всё. В этой местности я хорошо ориентируюсь.

– Ну конечно!

– Я здесь родился и вырос. Я здесь наверху знаю каждого.

– Ладно-ладно, всё ясно. Допустим, там, напротив, есть пастушья хижина. Как она выглядит, расскажи.

– Рубленый дом из круглых брёвен, поставлен под прикрытием скалы на склоне. Вон там, впереди, у подножия скалистого обрыва. Ты правда её не видишь?

– Какого цвета?

– Серая. За столетия почётно поседевшая лиственница. Под серой гонтовой крышей, утяжелённой камнями. В качестве фундамента четырёхугольная, слегка трапециевидная серая стена сухой каменной кладки. Длина стороны по контуру метра четыре. Деревянная входная дверь в левом углу стены, обращённой к долине, тоже серая.

– Окна?

– Одно возле двери и маленький люк на щипце чердака.

– Внутреннее обустройство?

– Открытый очаг с камином и медным котлом, пара инструментов для помешивания, горшки и сита для производства сыра. Рядом стеллаж, на котором созревают готовые круги сыра. В углу лежанка с соломенным тюфяком.

– Соломенный тюфяк?

– Мешок из джута, набитый соломой, поверх него грубое шерстяное одеяло. И сколоченный из чурок стол с двумя стульями, над ним масляный светильник. Всё прокопчённое сажей столетий.

– Кто спит на этом тюфяке?

– Парень, совсем ещё мальчишка. Чёрные курчавые волосы и светло-серые глаза, тёмные тени на щеках; он бреется раз в неделю. Своим ножом. Чертовски острый нож. Он его вострит о камень каждый день.

– Звучит хорошо. Это твой друг?

– У него мускулистые плечи, как у кулачного бойца, и узкие бёдра, как у рыси. И он спор на ноги, как серна.

– Только не преувеличивай.

– Говорят тебе, как серна. И даже ещё стремительней. Он охотится на серн, понимаешь?

– Твой друг охотник? Тогда лучше расскажи мне какую-нибудь другую историю. Я не люблю охотников.

– Этот тебе понравится. Он охотится не для того, чтобы убивать, а только себе на пропитание.

– Понятно.

– И знаешь, как он это делает? Он гонится за серной. Увидит где-нибудь на склоне нескольких, возьмёт из своей избушки ружьё, допотопный французский мушкет, кремнёвый, между прочим, и пускается в погоню. Тогда серны бегут в гору. Они всегда убегают в гору, так велит им инстинкт. Для серн вся опасность исходит снизу, они это усвоили из своего многотысячелетнего горького опыта, со времён последнего оледенения; саблезубый тигр, бурый медведь, волк, рысь, человек – всегда их убийцы поднимаются сюда из лесистой долины. И поэтому серны бегут вверх, к горным вершинам. Там наверху у них покой, мир и безопасность.

– А как же хищные птицы?

– Ну хорошо, те нападают сверху. Время от времени какой-нибудь стервятник или беркут ринется с неба и добудет себе косулёнка. Но вся остальная опасность исходит из долины.

– А камнепад?

– Над камнепадами серны не ломают себе голову. Против камнепада ничего не поделаешь.

– Ничего?

– Камнепад неотвратим. Рано или поздно любая гора обрушивается в долину, это геологический факт, известный всем жителям гор повсеместно и во все времена. Всё, что вверху, должно упасть, рано или поздно всякая топография заканчивается равниной. Если тебе не повезёт, камень упадёт тебе на голову, а если повезёт, то не упадёт. Не имеет смысла об этом думать. Тут ничего не поделаешь.

– Но есть же какие-то защищённые места.

– На защищённых местах не прокормишься. Если ты серна, тебе не удастся всю жизнь провести на защищённых местах. Поэтому камнепад – не тема для серн.

– А лавины?

– Мне продолжать мою историю? Или лучше прочитать тебе доклад о лавинах?

– Извини.

– Итак, серны бегут в гору, и разумеется они быстрее, чем парнишка со своим мушкетом. И если бы они могли выдержать этот темп хотя бы пять или десять минут, мальчишка потерял бы их след, и серны укрылись бы в безопасности.

– И твоя история на этом бы кончилась.

– История не кончилась бы, а вот серны бы спаслись. Но они этого не делают, глупые животные, они не бегут дальше, а останавливаются за первым же утёсом и выглядывают из-за него, не догоняет ли их запыхавшийся парнишка. А когда он подоспеет, они просеменят ещё пару шагов вверх и снова остановятся за следующим выступом скалы и выглядывают из-за угла, как в игре в жандармы-разбойники.

– Тупые животные.

– Предписывать сернам правильное поведение – это надменность существа, превосходящего их от природы. Серны не могут иначе. Их инстинкт велит им никогда не бежать дальше или быстрее, чем безусловно необходимо, поскольку им положено экономно обращаться со своими силами. Это вопрос выживания, понимаешь, серны день за днём проделывают многочасовую уйму проклятой работы, чтобы наесть достаточно энергии для своих мускулов из этой скудной растительности, что растёт здесь, наверху. Поэтому они не могут сжигать калорий больше, чем безусловно необходимо, и в случае опасности они не убегают сломя голову до полного изнеможения, а семенят всегда лишь за ближайший угол.

– Макс? А зоологически это хоть в какой-то мере подтверждено – то, что ты мне тут впариваешь?

– Научное название серны – Rupicapra. Rupicapra – разве не красиво? Эти животные в наших местах – непобедимые спринтеры, они бы с лёгкостью не подпустили к себе даже близко нашего парнишку. Но он-то марафонец и знает, что время на его стороне; если только он не потеряет их след, то на длинной дистанции у них против него нет шанса. Долго или коротко, а слабейший проигрывает гонку, обессилев, и мальчишка-победитель уносит домой в качестве приза тридцать-сорок килограммов пищи, богатой протеином. Ведь ему надо продержаться. Так он и гоняется за сернами, босиком карабкается по каменистым осыпям вверх и спотыкается по альпийским лугам вниз…

– Босиком?

– Всё лето напролёт он ходит босиком, а зимой носит сапоги из кожи серны и снегоступы, которые он делает из кедровой древесины и полосок кожи. Так он пробирается через глубокие пропасти и балансирует на острых скалистых гребнях, всегда в погоне за сернами; он скатывается по снежным полям и карабкается по рубцеватым отвесным стенам вверх, пока группа серн постепенно не замедлится, всё чаще делая паузы и подпуская его к себе всё ближе; проходит совсем немного времени – и самая слабая серна устало останавливается. И парнишка, наконец-то приблизившись на расстояние выстрела, с безжалостной чуткостью охотника, для которого неотвратимость смерти есть не безобразие, а факт, вскидывает своё ружьё. Когда он нажимает на курок, это звучит как театральный гром между двумя отрогами, гром ломается, умножается и ослабевает, и горные галки вспархивают и чёрной стаей поднимаются вверх, а камни из-под копыт бегущих серн катятся вниз, в долину. Потом над убитым животным распластывается тишина, и пока его задние ноги ещё вздрагивают в последнем тлении его угасающей экзистенции, парень уже здесь, и он достаёт свой нож. Он выпускает кровь из своей добычи и потрошит её, потом взваливает её себе на плечи и проделывает весь этот путь обратно к своей хижине, иногда это длится несколько часов. Там он сдирает с серны шкуру, режет мышечное мясо на полоски и вешает их коптиться в камине.