– Угу, – отвечает Джаред, глядя на меня.
– Ребят, вы закончили? – Тина закрывает кабинет.
– Почти, – говорю.
Только бы она не заметила дрожь в моем голосе!
Не замечает.
– Вот и славно. Пойду поставлю кафе на сигнализацию – и домой.
Тина выходит из подсобки и идет мимо морозильной камеры к контрольной панели сигнализации. Джаред в два прыжка преодолевает кухню и крепко обхватывает меня обеими руками – эдакие медвежьи объятия. Затем отрывает меня от пола, уносит подальше от раковины и секунду-другую просто держит в воздухе. Мы оба при этом молчим. Его лоб упирается мне в затылок, и он дышит мне в шею. Я вообще-то и сам парень немаленький, но тощий и какой-то жилистый, а Джаред – огромный, высокий и широкий. Просто очень, очень, очень большой.
Слава богу, он не хулиган – а то бы его вся школа боялась.
– Норм? – спрашивает он через какое-то время.
– Норм, – шепчу я, проглатывая огромный ком, застрявший в горле.
Он опускает меня на пол и медленно, ласково – так умеет только он – выпускает из объятий. Я не двигаюсь. Он сам выключает воду и дает мне пару-тройку бумажных полотенец. Я хватаю их и морщусь: на белой бумаге расплываются кровавые пятна.
Тут возвращается Тина, непрерывно зевая и почесывая голову одним длинным накладным когтем.
– Интересно, что там поделывает шеф Харви? – говорит она.
По дороге домой Джаред то и дело поглядывает на меня. Тачка у Джареда до ужаса мелкая и нелепая (и старая), тем более для такого здоровяка, но матери у него нет, только отец, и деньги, прямо скажем, из ушей не лезут.
Живут они хорошо, счастливо. Я таких классных взрослых, как его папа, больше не знаю.
– Тебе опять хуже, – говорит Джаред (и это даже не вопрос, скорее – утверждение). Лес вокруг становится все гуще: значит, скоро будем дома.
– Да. Последнее время я словно… белка в колесе. Кружусь, кружусь, а выбраться не могу.
– Даже когда тебе больно?
– Даже когда сознаю, что это бред. Знаешь, от этого осознания даже хуже становится: я ведь понимаю, что уже сто раз помыл чертовы руки! А когда все понимаешь, но не можешь перестать…
Я умолкаю. Какое-то время мы едем в тишине.
– Родаки у тебя, конечно, жесть… – шепчет Джаред. А потом уже громче добавляет: – Слушай, если надо где-то переночевать, мы всегда тебе рады, Майки. И плевать, что они разозлятся или это как-то помешает ее дебильной карьере…
– Спасибо.
– Я серьезно!
– Знаю.
Он бьет кулаками по рулю. Даже неловко: он так расстраивается из-за моих проблем.
Такой вот у нас Джаред.
– Четыре с половиной недели, – говорит он.
Глава четвертая
в которой Сатчел и Дилан сидят в кофейне со спокойной живой музыкой и обсуждают рассказ ее дяди-полицейского; Дилан сообщает Сатчел, что второй Финн явно неровно к ней дышит (а ей и невдомек, что таким образом он пытается рассказать о своих чувствах); Посланница Бессмертных делает странное предложение хипстеру по имени Керуак.
Так, лучше я сразу кое-что проясню. Вообще, я не очень-то хочу об этом говорить, но ничего не поделаешь – надо. Это никак не характеризует меня и моих близких, лады? Просто… ну, жизнь такая. Мы давно оставили все в прошлом.
Но вам надо об этом знать.
Итак.
Четыре года назад, когда мне было тринадцать, а Мэл – четырнадцать, у нее случился сердечный приступ. Из-за аритмии. А аритмия у нее была потому, что она морила себя голодом.
По дороге в больницу она умерла. Врачам, ясное дело, удалось ее реанимировать, но факт остается фактом: на три или четыре минуты она умерла, мы ее потеряли. Мэл говорит, что ничего не помнит о тех минутах. Никаких туннелей, света, ангелов, умерших родственников или лабрадоров с колючими мордами, которые обычно помогают умирающим попасть на тот свет. Но вот что странно: она не помнит и пустоты, черного забытья, полной отключки. В памяти сохранились лишь последние минуты перед сердечным приступом – а потом сразу больница.
– А тебе не хотелось бы… ну, вспомнить? – однажды спросил я сестру.
Она посмотрела на меня так, словно я предложил задушить утенка.
– Ни капельки.
Что происходило тогда в нашей семье? Мама работала в сенате штата Вашингтон и выставила свою кандидатуру на должность лейтенант-губернатора. Полагаю, вы местной политикой не интересуетесь, как и большинство нормальных людей, но, наверное, понимаете, что маме это казалось одновременно очень скромным и в то же время огромным достижением. Она готовилась года три – гораздо дольше, чем остальные кандидаты. Помню, перед финальным голосованием, когда партия должна была решить, кого выдвигать, нас много фотографировали.
Ведь мы же такая безупречная и очаровательная семья. Митчеллы – ровно то, что нужно штату! Только взгляните на наши здоровые и ничем не примечательные улыбки, на наши обыкновенные прически, говорящие о среднем, но стабильном достатке. Вот современный отец семейства, который всецело поддерживает жену. Вот старшие дети – воспитанные отличники. А вот красавица Мередит, младшенькая, не по годам развитая и забавная – ну прямо героиня какого-нибудь современного диснеевского мультфильма. Конечно, такой лейтенант-губернатор, как Элис Митчелл, станет жителям штата и добрым другом, и смиренным госслужащим, и к тому же прекрасно подстрахует на случай смерти губернатора.
Одна беда: никто про нашу маму не знал. На полноценную кампанию денег у нас не было, и по итогам праймериз она заняла уверенное, но отнюдь не заветное четвертое место.
Нет, вовсе не мама сказала Мэл, что та выглядит «жирноватой» на фотографиях. Это советник по предвыборной кампании так удружил: бородач по имени Малькольм, который приезжал в штаб раз в месяц и курил одну за другой. Он действительно так сказал, и мама его не уволила.
Неужели, удивитесь вы, из-за этого Мэл перестала есть? Может быть. Вот только наша семья давно уже не могла похвастаться образцовым психическим здоровьем. Во-первых, денег у нас было куда меньше, чем казалось со стороны: отец до сих пор выплачивал бешеные тысячи за хищение средств дядиного автосалона, где он одно время руководил отделом продаж. Отец украл из-под носа дяди Рика деньги на покупку дома, в котором мы до сих пор живем. Его должны были посадить в тюрьму.
Но дядя Рик – мамин брат. Дело было давно, когда мама еще работала в палате представителей штата и пыталась пробиться в сенат. Такой скандал моментально положил бы конец ее политической карьере, поэтому она не только не развелась с отцом, но и каким-то образом уговорила Рика сохранить случившееся в тайне. Он даже не уволил папу из автосалона, представляете? Конечно, доступа к счетам у него больше не было, но он по-прежнему мог продавать машины – пока не выплатит весь долг. С процентами. Делать он это будет до пенсии, видимо. Теперь поняли, почему дядя Рик к нам больше не приходит?
Словом, в ту пору мы висели на волоске от потери всего: денег, карьеры, дома, отца. При этом мы усиленно строили из себя образцово-показательную семью перспективного политика. Папа каждый день пил (и пьет по сей день). Мама с головой ушла в работу, а шестиклассник Майки Митчелл – ваш скромный рассказчик – начал замечать за собой навязчивые действия и движения. Я считал и пересчитывал (и пересчитывал, и пересчитывал) содержимое ящика с принадлежностями для творчества. Сводил с ума нашу бедную Марту (которая еще не встретилась с дикобразом), заставляя ее по пятьдесят раз преодолевать один и тот же участок дороги, потому что мне никак не удавалось сделать это «правильно» – а как «правильно», я и сам не знал. Меня отвели к психиатру и посадили на таблетки. И все это случилось задолго до того, как мама решила поднять ставки и баллотироваться на еще более высокий пост.
Я только пытаюсь сказать, что в нашей семье созданы все условия для сумасшествия. Моей сестре просто «повезло» – она загналась по особенно нехорошей теме.