На миг ее улыбка меркнет.

– Полагаю, отец твоего друга тоже захочет выдвинуться, но он, разумеется, проиграет. Как всегда. Так что пост, считайте, у меня в кармане. – Она поворачивается к Мэл. – А ты уже достаточно взрослая, чтобы за меня проголосовать!

И тут наша мама хлопает в ладоши. Ей-богу, не вру – она хлопает!

– Ваша мать – будущий конгрессмен! И будет работать в городе Вашингтон!

– А у твоего сына будет шрам во всю щеку, – осаживает ее Мэл.

– Ох, ну конечно, это ужасно, просто вы бы все равно увидели новости, и я подумала… – Она умолкает, собираясь с духом. – Мне выпал уникальный шанс. Я ждала его всю жизнь. Фотосессии сведем к минимуму, и я никого не принуждаю…

– Пожалуй, надо сказать Мередит, что я жив.

Мэл понимает сигнал. Пора искать Зовите-меня-Стива. Тот наконец вручает мне выписку и кивает в ответ на жест моей сестры: та незаметно показывает рукой «позвони мне». Мередит сидит в холле с Силвенноинами и играет в планшет. Завидев меня, она вскакивает и облепляет собой мои хромые ноги.

– Я ужасно расстроена, – сообщает она.

– Все нормально, – говорю я. – У меня будет крутой шрам.

– Я все равно расстроена. – Мередит бросает многозначительный взгляд на маму. – Так расстроена! Чтобы отвлечься, мне нужна какая-нибудь хорошая новость. Особенная новость.

– Мередит…

– Как дела у Хенны? – обращается Мэл к миссис Силвенноинен. Она такая же красивая, как ее дочь, но в то же время другая, потому что Хенна открытая, а миссис Силвенноинен (хотя ее призвание – будоражить сонные души прихожан воскресным утром) напоминает закрытую дверь. Никакой враждебности в ее манере нет, просто – не лезь, куда не просят.

– Ее жизни ничто не угрожает, – отвечает она.

– Хвала Господу! – подхватывает мистер Силвенноинен. Он высоченный, метра два ростом, и глаза у него странные, светло-зеленые (Хенна их не унаследовала, нет), а голос низкий, и очень сильный акцент. Еще он как-то невероятно хорош собой. Его красота даже пугает… гипнотизирует.

Мистер Силвенноинен всегда хорошо ко мне относился. Он строгий, вечно намекает, что мне следует чаще ходить в церковь – и потихоньку пилит по этому поводу Хенну, – но никогда не злится.

Он мягко кладет руку мне на плечо.

– Ты ей очень помог, Майк.

– Спасибо тебе большое, – искренне произносит миссис Силвенноинен.

И тут я вспоминаю, что эти люди уже четыре года не видели своего сына.

Бедолаги.

Ответить я не успеваю: холл оглашает самый ужасный, истошный и мучительный вопль, какой я когда-либо слышал. Все замирают. Полицейские ведут через холл человека – источник этих страшных звуков. Фуражки они сняли, а на человеке нет ни наручников, ни каких-либо видимых ран. Видимо, у него умер кто-то близкий, и теперь его ведут к нему.

– Кажется, я его видела, это папа одного из наших хипстеров, – шепчет мне на ухо Мэл.

Они скрываются из виду, но жуткие вопли из коридора смолкают далеко не сразу.

– Знаете, мне очень хочется домой, – говорю я.

в которой Сатчел находит у себя на подушке записку от Керуака, ее близкого друга, который с детства залезал в ее комнату по дереву за окном; он пишет, что совершил ужасную ошибку и теперь она должна постоянно носить амулет, который он тоже положил на подушку, – носить его надо не снимая, что бы ни случилось; Сатчел сразу надевает амулет, а потом звонит своему дяде-полицейскому, – выясняется, что Керуак умер и сегодня дядя возил его отца на опознание трупа.

Ночью, в 23:30, звенит мой будильник. Вообще-то я так рано обычно не сплю, но сегодня мне пришлось выпить полтаблетки болеутоляющего. Оказывается, в человеческом теле есть такие мышцы, о существовании которых ты даже не догадываешься, пока они не начинают болеть от резкого столкновения с огромной тушей пролетающего мимо оленя. Я медленно, очень медленно встаю – любое движение отзывается внутри резкой болью. Натягиваю худи, но надеть кроссовки – выше моих сил, это ж еще шнурки надо завязать. Поэтому просто надеваю первые попавшиеся тапки.

Прислушиваюсь. В доме тихо. Мама рано легла спать: ей утром ехать в столицу на экстренную встречу с партийным руководством. А всем остальным по барабану, сплю я или нет.

На лестнице меня встречает пристальным взглядом Мария Магдалина.

– Ну, пошли, – говорю я кошке, и та с мурлыканьем идет за мной.

Выхожу на улицу и изо всех сил стараюсь не хрустеть гравием на дорожке. Дождя больше нет, зато есть туман; дальние фонари подсвечивают мир однородным белым светом. Мари-Магс бесшумно семенит впереди, выбегает на дорогу и направляется в сторону Поля.

Там уже стоит тачка Джареда.

На моей памяти наш город осаждали: 1) зомби, 2) пожиратели душ (такие призраки), 3) любвеобильно-кровожадные вампиры и, наконец, 4) не знаю кто, которые убили Финна и вызвали массовый исход оленей (скорее всего эти события связаны между собой). У дедушки Джареда в юности были Боги.

Тогдашние хипстеры (или как они тогда назывались, хиппи?) вышли на бой с Богами, многие из них погибли, земля разверзлась и поглотила всю деревню. Очевидно, Богов и Богинь в конце концов уничтожили – мы-то все здесь, а Богов нет. Их отправили восвояси, и мир, как водится, сделал вид, что ничего не было. Разлом объяснили вулканическим землетрясением, а история все благополучно умолчала.

Вот только одна Богиня успела повстречать дедушку Джареда (звали его Герберт, хипстеров с такими именами не бывает) и влюбилась в него. Они поженились и родили дочь, маму Джареда – об этой истории он и не заикается. Даже про то, что ему нравятся мальчики, и то чаще говорит. (Джаред вообще очень скрытный, ага. И кстати, Джаред – это его второе имя. А первое настолько ужасное, что никто, кроме меня, его не знает.)

Короче, его мама-полубогиня вышла замуж за папу, и у них родился сын – за два месяца и два дня до дня моего рождения. Бабушки и мамы у него, считай, нет. Когда дедушка Герберт умер, бабушка вернулась в свои волшебные края, а мама руководит международным благотворительным фондом: спасает от вымирания львов, тигров и леопардов. Возможно, по документам она до сих пор замужем за папой Джареда, но по факту она давным-давно от них ушла, еще когда Джаред был маленьким. И у него остался только папа, мистер Шурин, который в восьмом классе вел у нас географию.

Джаред как-то признался мне, что считает себя «на три четверти евреем, на четверть Богом». От этого у него в голове возникает очень много вопросов, но ответов на них он до сих пор не получил. Кстати, он отмечал бар-мицву, и это было очень весело, правда!

Он редко об этом говорит – о своем божественном происхождении. Да и вы бы не стали, особенно если ваша бабушка – Богиня Кошек, а вы сами – здоровенный восемнадцатилетний полузащитник и гей, который хочет жить нормальной, не хипстерской жизнью. Другое дело, если б она была Богиней Огня, Войны или Процветания… Короче. Я знаю Джареда всю жизнь, и он всегда был очень ласков с кошками. Они ему поклоняются, ей-богу. А он обращается с ними бережно, терпеливо, ценит их – и никогда к ним не лезет.

А еще он умеет их исцелять.

– В общем, ты губу особо не раскатывай, – говорит Джаред, кладя руку на мою заштопанную щеку. – Ты не кот, а я – всего лишь внук Богини.

– Знаю, знаю.

– Просто хочу, чтобы ты понимал: мои возможности не безграничны.

– Понимаю.

– И сам бы рад, да вот не могу.

Я смеюсь – и тут же морщусь от боли.

– Вот это знают вообще все, Джаред. Что ты и сам бы рад.

– Ну, мало ли что люди знают. Так, приготовься: это может быть больно.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.