Она ушла.

Мне пришлось почти бежать, чтобы не отставать от неё. Я мог представить себе, как я, должно быть, выглядел со стороны: небритый, неуклюжий болван в мятом костюме за 800 долларов, отчаянно преследующий какую-то, одному ему ведомую, цель… её высокие каблуки стучали по асфальту, как гвозди вбиваемые в гроб. Блестящий жилет отливался в сумраке ночи. Она повела меня обратно по переулку. Впереди горели окна.

— Смотри, — сказала она.

Грязь и стекло хрустели под ногами. На земле грудой лежал гниющий мусор, забрызганный рвотой и мочой.

Я всмотрелся в окно, ожидая увидеть нечто ужасное. Вместо этого я увидел субсидируемую квартиру, скудную, но чистую. Двое чернокожих детей, мальчик и девочка, сидели за столом над учебниками, а женщина в переднике готовила ужин. Затем вошёл чернокожий мужчина в куртке, перекинутой через плечо, с корзиной в руке. Дети радостно подняли головы. Женщина улыбнулась. Мужчина поцеловал жену и опустился на колени, чтобы обнять детей.

Это было не ужасно, это было чудесно. Запертая в гетто, окружённая преступлениями и отчаянием, здесь жила семья. Большинство в этой среде были испорченными людьми. Большинство из них разваливались на части. Я стоял на бутылках из которых курили крэк и блевал, смотря прямо в лицо чему-то более могущественному, чем любая сила на земле…

— Любовь, — сказала пожилая женщина.

Да, — подумал я. — Любовь. Я адвокат, а значит нигилист. Вы слышали шутку: что происходит, когда адвокат принимает «Виагру?» Он становиться выше. Но, мне было приятно видеть силу истинной любви, настоящих человеческих идеалов.

Но зачем женщине показывать это мне?

Она снова пошла, и мне пришлось бегом догонять её, чтобы не отстать. Теперь она меня заинтересовала. Откуда она взялась? Как её зовут? Она вела меня по грязным переулкам, мусорным бакам и крысиным норам. Единственная натриевая лампа освещала её сбоку. От холода у меня перехватило дыхание.

Я попытался взглянуть на неё…

Всё, что я мог видеть, была одна сторона её лица сзади. Тонкие линии пересекали её щеку и шею. Её короткие прямые волосы были тронуты сединой. Да, ей было немного за шестьдесят, но она была элегантна. Вы знаете, как некоторые женщины сохраняют свою внешность, несмотря на возраст — она была как раз такой. Хорошая осанка, хорошая фигура и грудь, красивые ноги. Но я всё ещё не видел её лица.

В соседнем переулке что-то бормотали розы.

Становилось всё холоднее. Я дрожал, но женщина казалась спокойной, создавалось впечатление, что ей вообще не холодно. Она указала вниз.

Чёрт, — подумал я. По всей аллее были разбросаны «свертки». Они были людьми, неизбежным мусором любого большого города. Они либо спали, либо были без сознания: дрожащие человеческие тела, завёрнутые в газеты и тряпьё. Многие из спящих корчились от холода. Город был слишком занят ремонтом пригородных дорог, чтобы строить новые ночлежки. Удивительно, что они ещё не околели в такую холодную ночь. И всё это время я думал, что это у меня ничего нет. Господи.

— Я не хочу смотреть на них, — сказал я.

— Жди.

Я услышал шаги. Затем в темноте появилась согнутая фигура, тихо ступающая между дергающимися, лежащими людьми. Это был священник, старик, лет семидесяти, не меньше. На спине у него были одеяла. Я не знаю, как человек его возраста мог нести их все, особенно в такой холод. Старик кряхтел и пыхтел, наклоняясь, когда укрывал одеялом каждого лежащего на земле бездомного. Что больше всего меня поразило, так это выражение его лица. Не жалости и сострадания, а какое-то решительное самодовольство, как будто он думал: Сегодня вечером я получу все деньги, какие только смогу достать, куплю одеяла и накрою бездомных. Никто не сделает этого кроме меня. Всё было просто. Так вот, обычный человек смотрит реалити-шоу, или трахается, или спит в тёплой постели, а этот старый священник делает всё, что может для нескольких людей, о которых никто не заботиться.

— Сострадание, — сказала женщина, моя спутница.

Я наблюдал, как священник, дрожа от холода, делал своё дело, накрывая каждую фигуру одеялом, одну за другой. Затем я коснулся плеча женщины.

— Для чего? — спросил я. — Зачем ты мне всё это показываешь? Я не понимаю.

— Провидение, — прошептала она.

Провидение, — подумал я. Она пошла дальше. И я последовал за ней. Теперь мы шли по Коннектикут-авеню. Кучка шикарно одетых придурков выходила из лимузинов перед ресторанами, где ужин на двоих стоит больше, чем средняя зарплата обычного человека за две недели. Адвокатов там тоже было много. Чем бы ни была эта экскурсия, она заставила меня задуматься.

Потом мы прошли мимо Вашингтон-Сквер, где я раньше работал, и 21-ой Федеральной, где я каждый день пил коктейли или обедал с управляющими партнерами. Господи. В паре кварталов отсюда на улице спали люди, а мы были слишком заняты, чтобы обращать на них внимание. Слишком заняты, прячась за юридическими степенями Гарварда и клиентами, которые платят семизначные суммы за твои услуги. Эта странная женщина показывала мне, кем раньше я был. И она показывала мне вот что: я был хорошим адвокатом, но это ни хрена не значило, что я был хорошим человеком. Я собирался покончить с собой всего час назад. Теперь я чувствовал только стыд. Я чувствовал себя обиженным, избалованным ребёнком.

— Ещё одна остановка, — сказала она. — И потом можешь идти.

Чем меньше я понимал, тем больше мне хотелось знать. Но одно я знал точно: на то была причина. Это была необычная встреча, и она определенно не была обычной женщиной.

Я почти бежал за ней, всегда следом, никогда не поспевая за ней. Это напомнило мне историю Диккенса, несчастного циника, который увидел своё будущее и прошлое с помощью призрака. Но эта женщина не была призраком. Я прикоснулся к ней, она была материальной.

Она была настоящей.

Через несколько минут мы уже стояли на кладбище.

Да, это точно было похоже на историю Диккенса. У меня перехватило дыхание. Женщина стояла прямо, как шахматная фигура, указывая на надгробие. Я уже знал, что это не моя могила.

Она принадлежала моей жене.

— Истина, — сказала женщина.

Мои мысли казалось тикали в голове; моё смятение было подобно лихорадке. Сначала любовь, потом сострадание, а теперь… истина?

Какая истина была в том, что я смотрел на могилу жены? Она умерла много лет назад.

— Она питает тебя? — спросила женщина. — Эта истина?

Она умерла много лет назад, да, но даже после её смерти она была единственной настоящей истиной в моей жизни.

— Я любил её, — пробормотал я. — Очень.

— А она любила тебя?

Я кивнул головой:

— Да.

— Да?

— Да.

Она промолчала, оценивая меня.

— Тогда, — сказала она мне. — Истина есть даже в памяти. Ты должен помнить её любовь к тебе — эту истину. Это возносит нас, не так ли? Она питает нас, — eё взгляд, казалось, блуждал. — Эта истина.

Мне хотелось плакать. Теперь последнее видение обрело смысл. У меня была любовь. Моя жена любила меня. Многие люди, вероятно большинство из моих знакомых, никогда не любили меня. Только печальное факсимиле и горькая ложь. Мне хотелось упасть на колени к ногам пожилой женщины и заплакать, как маленький ребёнок. Потому, что не жестокость заставила её привести меня сюда. За всем, что она показала мне сегодня, стояла та же сила. Вещи, которые заставляли меня думать и видеть. Поэтому я понял, что жизнь — это дар, и даже когда люди умирают, даже когда происходят самые дерьмовые вещи, этот дар остаётся…

Мы вернулись тем же путём, каким пришли, через недра города. Теперь всё было по-другому: в свете уличных фонарей тротуар казался покрытым льдом. Шёл снег, но всё, что я мог чувствовать, было тепло, которое она показала мне.

Вот что я чувствовал. Мне было тепло. Я чувствовал себя сытым.

Она отвела меня обратно в переулок, к машине. Мы сели. Она расположилась рядом со мной, на пассажирском сиденье.