-Ма, ну еп тву мать. Слезай, а.

-Я вам ссуки покажу! Будут вам последние известия.

Из соседних домов выходили смеющиеся люди.

К ночи нас с тестем забрала домой Верка. Тесть сразу спать не лег, в баньке у него всегда припасена брага. Вернулся оттуда он практически на карачках, лег на пол у туалета и уснул, помочившись под себя.

-Теперь папка пару дней не сможет остановиться, -вздохнула Вера.

Наутро я уехал в Питер, надо было работать.

Когда я приехал снова, почти через месяц, лето было уже в самом разгаре, пора было косить. Вернее, стожить, косил тесть на тракторе, косилкой. Натаха и еще пара соседских женщин помогали нам. Теща забралась на самый верх огромного стога и укладывала сено, которое мы подавали ей вилами, в специальном порядке, чтобы стог за зиму не развалился.

Пот тек градом, кусали комары, сено кололо в штанах. Теща садилась иногда на стог передохнуть, болело сердце. Я понял, что следующим летом я сюда в это время не поеду.

-На хрена им столько сена? -шипела Натаха. -Три раза в день мясо жрут. Косют и жрут, косют и жрут, всю жизнь, так и сгинут тут за жратву свою.

Усталые, мы шли вечером домой вдоль железнодорожной полосы.

С зубцов вил, торчащих над нашими плечами, стекало тяжелое солнце.

Вошли в деревню. Натаха побежала к себе.

Дома теща решила соорудить салат, я был послан в парник за овощами.

Парник стоял открытыми и благоухал, я набирал овощи в огромную ржавую кастрюлю, ветки с огурцами были усеяны маленькими мерзкими шипиками.

Кто-то громко зарыдал на улице.

У забора показалась Натаха, она несла в руках внука и выла.

Кольку нашли в котельной мертвого. Его убили, видимо, за игрой в карты.

В котельной у трупа курили участковый и фельдшер. Ждали машину из района, чтобы увезти в морг.

Натаха кричала, что не даст увезти, что похоронит так.

Нельзя, надо отправлять тело на экспертизу.

Кладбище у них в соседней деревне.

Гроб везли на грузовике, женщины сидели в кузове в черных косынках и хватались за борта на ухабах.

Натаха, трезвая, крепко держала Лешку в руках и молчала, сжав губы.

-Наташа, а эта, мать-то, не объявилась?

-Передала, что не приедет. Нет времени. Ну и хуй с ней, на фиг така мать. Родительских лишу, оформлю опекунство. Воспитаю. Я не старая еще.

Натаха смотрела мне прямо в глаза, не моргая.

Я отвел взгляд.

-Наташа, ты, если чего надо – обращайся. Поможем.

Следующим летом я смог приехать только в конце июля. Знал, что придется помогать косить, но по-другому не получилось.

Я ввалился в тещин дом с чемоданом, Светочка радостно подбежала ко мне, Лешка отвлекся от игрушек и уставился на меня детскими всепонимающими глазами.

С детьми сидела Вера, остальные косили.

Они вернулись к вечеру, теща, тесть и Натаха. Мы расцеловались.

-Ну что, Вовка, бутылку-от привез? -Натаха взяла на руки Лешку.

Она постарела, впереди выпал один зуб, но глаза светились, как и раньше.

-Привез, куда ж без бутылки. И колбасу.

Теща устало вытащила из серванта хрустальные рюмки. Вера принесла из подпола банку огурцов.

Мой приезд был поводом, им нечего было возразить.

Нарезали колбасу, включили телевизор, разлили водку.

Дети таскали кошку за хвост.

-Кольку помянем? Ведь год прошел почти, -нетерпеливо проговорил тесть.

Я не решался смотреть Натахе в глаза.

-На прошлой неделе-от год был, сказала она хрипло. -На кладбище хочешь сходить?

-Хочу.

Начались последние известия.

После третьей рюмки Натаха вдруг встрепенулась, сняла с плеч платок, выбежала на середину комнаты и запела.

Переёп я всю родню!

Оставил бабушку одну.

Оставайся, хрен с тобой,

Ты же нянчилась со мной.

Охх!

Лешка засмеялся вместе со всеми.

-Мама, сказал он и попросился Натахе на руки.

Юноша сидел на скамейке в парке Победы. Влажная майская ночь крапала с кленов, скамейка покрылась серебристым налетом и блестела в свете фонаря. Воздух парил и мерцал, медленно двигаясь, теплой росой оседал на лице; одежда немного липла к телу, юноша зажег последнюю сигарету, идти ему было некуда.

Юноша обладал тонкой, почти женской внешностью: шея в обрамлении пышных слегка вьющихся волос казалась еще нежнее, большие грустные глаза смотрели в никуда, линия губ рисовала печальный эскиз, долго теряясь в припухлых уголках рта. Длинные хрупкие пальцы, держащие сигарету, продолжались в капризную кисть, в нервное запястье, среди линий не было ни одной лишней; худое тело, ломкие щиколотки, узкие ступни в легких кедах. Одежда его была, впрочем, вполне мужской, обычной: темная футболка, ветровка с капюшоном и джинсы с прорезями – так ходят тысячи парней – но на нем все это смотрелось слишком элегантно, он казался жителем другой, более красивой, чем наша, планеты.

-Молодой человек, у вас сигареты не будет?

Миле недавно исполнилось тридцать шесть. Она любила гулять с Бимкой заполночь, когда парк безлюден и печален, когда бредешь от фонаря к фонарю, мимо пустых скамеек, мимо безвредных бомжей, неторопливо шарящих в помойках; сядешь покурить, и Бимка завалится у ног; вон ёжик в траве пробежал, а Бимка дурак и не заметил, а сверху ковш большой медведицы. Тихо, но не совсем, все же город – где-то машина едет, по соседней дорожке компания молодежи прошумела. Мила не любила совсем уж кладбищенскую тишину – тогда страшно, какие-то люди вокруг все же нужны – она, вообще, любила людей и не боялась.

Зонт, шурша, задевал за нависшие ветви, дождь был несильный, но все же капал. Скамейка, где сидел мальчик, была укрыта от дождя густой кроной, но мальчик, судя по всему, сидел тут довольно давно и местами промок.