Острые, смерзшиеся в причудливые кристаллы снежинки падали на бескрайнее ледяное поле в полной тишине: из черной небесной пустоты – на белую гигантскую льдину.

Казалось, этой беззвучной зимней идиллии никогда не будет конца. Как, вдруг, многотонное плато «взвизгнуло» и раскроилось надвое невидимой глазу трещиной.

Судя по звуку, она прошла всего в нескольких метрах от собачьей упряжки, у которой неподвижно сидел единственный созерцатель бескрайних арктических просторов: крепко сложенный мужчина привалился к нартам и всматривался сквозь легкую снежную завесу в фиолетовые проблески Полярной звезды…

Близился апрель. Перезимовавшая Арктика день ко дню все заметнее проявлялась утробным зовом заполярной весны: солнечные просветы начали «выедать» космическую темень небосвода; снега, уходившие за невидимый горизонт, уже поигрывали разноцветными переливами; и даже многолетний паковый лед, казалось, чуть ускорил роковой спуск в сторону абсолютного Юга…

На вид одинокому каюру было около пятидесяти лет. Фигура слегка располневшая, но плотно сбитая, мускулистые руки и широкое лицо, на которое густыми космами спадали заиндевевшие волосы.

На правой кисти здоровяка отсутствовали указательный и безымянный пальцы. Оттого его конечность походила на гипертрофированную куриную лапу.

Уродство «трехпалой» руки в какой-то мере скрашивал массивный золотой перстень с крупной, зеленоватой жемчужиной, на покатых обводах которой мягко поигрывал малахитовый перламутр.

На стеклянные горошины походили и глаза одинокого путника – крепкий мороз успел выстудил их до самого дна глазниц.

Каюр был мертв.

18 марта 200… года.

08 часов 05 минут.

Дрейфующая Ледовая база.

Пошарпанная колонка походной аудиосистемы, которую с началом каждой арктической экспедиции устанавливали на камбузе Ледовой базы, натужно похрипывала заунывной скандинавской песенкой:

У Пэра когда-то корова была, совсем неплохая корова,

Но все же на скрипку ее он сменял, на старую добрую скрипку…

Бывало, играет на скрипке скрипач – все мальчики в пляску, а девочки – в плач.

А то поведет он смычком и тотчас – все мальчики в хохот, а девочки – в пляс…

Первым из утренних едоков сдался Игорь Шторм – штурман одного из вертолетов Ми–8, обслуживавших экспедицию:

– Братцы, ну давайте включим что-то повеселее? И так, мозги собрать в кучку не получается. А от этого музыкального занудства последние выжившие нейтроны в анабиоз впадают. Корнеюшка, пуповина наша всесвязующая, поймай своими «коротковолновками» хоть что-то ободряющее. Мне через час на Полюс лететь. Други мои арктические, ну, давайте начнем новый день с радостных нот?

Руки у радиста Ледовой базы Корнея Ходкевича в это утро заметно подрагивали: пили вчера много, долго, всем лагерем. Повод к разгулу, правда был, и даже сам начальник базы своим немым «добром» затянувшуюся допоздна вечерю «благословил». Но, лучше бы он проявил волю и поступил иначе – тяжкое похмелье поутру выбило из рабочего ритма большую часть экспедиции.

Меньше всего Ходкевич сейчас желал отрываться от кружки крепкого чая, в котором минуту назад заботливо растворил бутылочку любимой спиртовой настойки. Но еще больше ему не хотелось в этот предэйфорический момент спорить с занудой-вертолетчиком: знал – тот до смерти уест шуточками, но своего добьется.

Радист встал, прошел к музыкальному центру, погонял стрелку по шкале аудиосистемы и, поймав ритмичную латинскую мелодию, вернулся к столу. Коротко выдохнув, он, наконец, сделал несколько глотков «жизнетворного» эликсира, а затем с важным видом раскрыл служебный блокнот и начал читать:

«Приветствуем Ледовую базу! Добрались без происшествий. Лагерь разбили в 2 милях северо-западнее географической точки Северного полюса. До базы 4,5 – 5 миль. Площадка для приема вертолета будет готова к 09:30. Ольгерд. Родион».

Двумя днями ранее в обязанности Корнея Ходкевича добавилось оглашение телеграмм, которые к завтраку и ужину радировались в основную базу из Мобильного лагеря.

– Филиппову доложил? – уточнил у радиста начальник Ледового лагеря Александр Федорчук.

– Не понадобилось… Он к началу сеанса сам в рубку пришел. Вместе с Николаем Ивановичем и принимали Родькину «телегу», – вспомнив своего младшего коллегу, Корней невольно улыбнулся и прихлебнул из кружки очередную порцию утренней «микстуры».

Авторитет Федорчука среди полярников был непререкаем. Это была 11 навигация Александра Кузьмича. Причем, в последних семи из них он исполнял обязанности руководителя экспедиции.

Александр Кузьмич фанатично, всей душой любил Арктику. Здесь полностью раскрылся его талант управленца и хозяйственника. Будто не замечая суровых условий полярной зимы и объективной ограниченности запасов, он с максимальным комфортом и уютом мог устроить быт своих подчиненных и, если требовалось, гостей базы. Вдобавок, Федорчук был еще и настоящим знатоком Арктики: мог в одиночку или во главе только что сформированной команды уверенно идти по арктическому маршруту. Был случай, когда Федорчуку пришлось эвакуировать группу иностранных туристов, которые заплутали в поле мощнейших торосов. Ведомые русским полярником путешественники прошли больше 15 километров ледяного бездорожья прошли меньше, чем за сутки. Без травм и обморожений они вышли точнёхонько к тому самому разводью, где дожидалась группу аварийная партия поисково-спасательного корабля…

Регулярные экспедиции на Северный полюс заметно сказались на внешности Александра Кузьмича: его лицо густо изъели мелкие морщины и шрамы; кожа рук от постоянного холода одеревенела; былая, еще угадывающаяся в высокой фигуре стать просела под тяжестью изнурительных походов и дрейфов.

Начальственный образ арктического ветерана выгодно дополняла жесткая, с плотной проседью борода. Стриг ее Александр Кузьмич только сам: большими ножницами «в три щелчка» – снизу и по бокам. А когда возвращался на большую землю, только укорачивал, а не сбривал щетину, как это делали многие его сотоварищи.

– … Тащиться всю ночь через ледяные торосы, из-за которых в любой момент может рыкнуть белый медведь – это, товарищи, еще та забава, – дебют вялого утреннего диалога продолжал развивать Игорь. – Мы как-то с Иосифом Шалвовичем аварийно сели в якутской тундре. Хряснулись так, что сдвижную дверь в кабине вырвало. А на улице – мороз под 40! Думал, все: либо отморожу гонады, либо медведи сожрут. Слава Богу, сумели мы эту дверку назад приторочить, а на ночь я ее еще и бревнышком снаружи прижали. И, как оказалось, не зря: под самое утро просыпаюсь от непонятного скрежета; всмотрелся в щелочку – а это росомаха пытается отвалить опорку от нашей раскуроченной двери…

– Привет, полярники! Как настроение? – байку вертолетчика прервал вошедший на камбуз руководитель научной экспедиции Николай Филиппов. – О, братцы, как я погляжу, гуляли вы вчера с размахом…

В отличие от большинства членов экспедиции, допоздна праздновавших пересечение магического для каждого полярника 90-го градуса северной широты, Николай Иванович почти всю ночь бодрствовал. Пока «пьяную» базу, гонимую течениями и ветрами, сносило в сторону Материка, передовая группа Мобильного лагеря шла против ледового дрейфа к Полюсу. К этому финальному ночному переходу был жестко привязан график всей исследовательской программы. И Филиппову, который отвечал за научную составляющую арктической экспедиции, было не до праздных застолий. Всеми мыслями в прошедшую ночь он был со своими ребятами – Ольгердом Буткусом и Родионом Пожарским. Лишь только утром, лично услышав доклад о благополучно завершившемся переходе, он смог успокоиться.