– Ксения Ляшенко. – Ксюша смотрела на женственные формы Софьи, на свежий маникюр и уложенные волосы и вдруг разозлилась на себя. Короткая стрижка и обкусанные вчера в волнении ногти давали право этой красавице разговаривать с ней как с подростком.

– Что нам предлагают? – Софья заглянула в одну из комнат.

– Выбирай, где будешь жить, – Вика отодвинула ее плечом, быстро прошла в комнату, бросила сумку на кровать и сама плюхнулась рядом. Она рассчитывала на конфликт. «Что, красавица, не получилось? Сейчас ты на меня наедешь, набегут тетки, будут разнимать. И посмотрим, есть ли здесь карцер, как говорила мать!»

– Ну а ты себе комнату выбрала? – Софья спокойно повернулась к Ксюше.

– Мне все равно.

– Собственно, мне тоже, – Софья скрылась за ближайшей дверью.

«Эта Шляхтина – дура. Похоже, к тому же наркоманка. Поймет, что мне по фигу ее выкрутасы, – отстанет. А Ксюшка – совсем ребенок». Софья равнодушно осмотрелась. Роскошь убранства спальни, кажется, ее совсем не тронула. Она знала, что задержится здесь недолго. Найдет того, кто поможет отсюда выбраться. Да хотя бы и тот симпатичный мальчик.

Вика все еще не могла поверить, что ее так обломали. Захотелось курить.

– Я – курить. Кто со мной? – выйдя в прихожую, громко крикнула она.

Не дождавшись ответа, вышла и зло захлопнула дверь. «Ну и хрен с ними! На кой ляд контакты налаживать? Все равно скоро сбегу. Нужно только осмотреться», – решила она.

Двигаясь по коридору, Вика нагло заглядывала во все двери подряд. «Библиотека, понятно – полки с книгами. Бильярдная с огромным экраном на стене, зачем это? Деревья в горшках, скамеечки… что-то типа зимнего сада?» – усмехнулась она, задержавшись на пороге. Она заметила балконную дверь, прошла к ней, дернула за ручку. Та поддалась. Вика вышла на балкон и посмотрела вниз. Крутой каменистый склон заканчивался канавкой. Вика прикинула глубину. «В мой рост. Блин, не выберешься. Нет, это дохло», – пробормотала она.

– Смотришь пути отступления? – раздалось от двери. Девушка с теннисной ракеткой в руках смотрела на Вику и приветливо улыбалась.

– Тебе-то что?

– Год назад и я так же обследовала территорию.

– И что ж не сбежала?

– Это невозможно, забудь. – Девушка посерьезнела.

– Посмотрим. А что будет, если попробую?

– Ничего, – пожала та плечами. – Здесь никого не бьют и не наказывают. Кстати, курить собралась?

– Компанию составишь?

– Нет, не курю.

– Что так?

– Да здесь никто не курит. Некогда. Привет! – Девушка махнула рукой кому-то, проходившему по коридору, и вновь повернулась к Вике: – У меня занятия. Хочешь посмотреть?

– На фиг надо, – процедила Вика презрительно.

– Тогда – пока. Еще увидимся.

«Дурдом. Некогда ей покурить – занятия у нее. Может, старая ведьма что-то колет всем? Для счастья! – пришло вдруг в голову объяснение. – Тогда папочка точно ошибся, определяя меня сюда!»

«Этой осенью почти не было бабьего лета», – Агнесса Бауман смотрела на рано оголившиеся деревья с тоской. Этот год для нее стал, пожалуй, самым непредсказуемым. Она вдруг поняла, что строить планы на будущее – смешно и грешно. Бог и так отмерил ей долгую жизнь без инвалидной коляски и старческого маразма. Единственное, о чем она молила, – уйти в сознании и в одночасье.

…Она хорошо помнила отца, но совсем не помнила мать. Одно время, будучи совсем малышкой, она считала тихо сидящую в кресле у окна женщину бабушкой. Просто потому, что у той были седые волосы. И странный, пугающий своей неподвижностью, взгляд. Когда Агнесса подходила к креслу и осторожно дотрагивалась до руки женщины, чтобы привлечь к себе внимание, сухая, словно обтянутая бумагой кисть приподнималась с подлокотника кресла и прикасалась к ее голове. И тут же в бессилии падала обратно. Агнесса пугалась и убегала. Ей исполнилось пять, когда кресло опустело. Смерть матери никак не отразилась на ее жизни.

Агнесса была дочерью революционера, коммуниста Лазаря Баумана. Как позже рассказал отец, с ее мамой случился казус: она влюбилась в проходимца и попыталась покончить с собой из-за мук любви. Но неудачно. Перенесенный страх лишил ее подвижности и окрасил в белый цвет волосы. Но разум сделал ей поблажку, отключив от действительности. Отец говорил это с пренебрежением, но Агнесса видела, каким трудом тому дается этот равнодушный тон.

Лазарь был человеком образованным разносторонне и свою дочь воспитывал в том же духе. Агнесса училась в классе с детьми партийных чиновников, но кроме этого, у них в доме на правах дальней родственницы жила еще папина гувернантка. Она, конечно, не могла обойти Агнессу вниманием, что доставляло той массу неудобств: без ножа не поешь (а хочется побыстрее, подружки ждут), громко не рассмеешься (не приличествует барышне). И, кроме того, почти нет свободного времени: музыка, вальсирование со стулом в качестве партнера, французский, рисование никому не нужных пейзажей и прочее. Агнесса жаловалась отцу на несносную бонну, но тот лишь посмеивался. «Ты думаешь, пионерка должна уметь только ковыряться в носу и громко горланить песни?» – задавал он вопрос, прищурив один глаз: такая у него была привычка.

То, что сделали для нее отец и Мария, полностью Агнесса сумела оценить, лишь открыв собственную школу…

– Агнесса Лазаревна, можно? – без стука вошла в кабинет молодая женщина с туго заплетенной косой. Расшитое золотыми нитями по зеленому шелку свободное платье или балахон, как ни назови, все равно мешком висело на худеньких плечиках.

– Заходи, Ядвига. – Агнесса понимала, что цивилизовать эту дикарку уже не получится: Ядвига основную часть жизни провела в приюте.

– У нас новенькие? Сейчас столкнулась в коридоре с одной – красавица! – Ядвига произнесла это без зависти, но сделав минутную паузу.

– Софья Риттер. Что думаешь?

– Давайте посмотрим, – Ядвига достала из кармана бархатный мешочек.

– Подожди, не торопись. Сначала так.

– Как хотите, – пожала плечами Ядвига, садясь в кресло и закрывая глаза.

Агнесса в который раз наблюдала, как меняется лицо Ядвиги, когда та «уходит». Черные дуги бровей и пушистые ресницы стали резко заметны на сильно побледневшей коже. Кончик носа заострился, а краска на губах приобрела синеватый оттенок. Если бы не подрагивающие веки, можно было бы решить, что в Ядвиге нет жизни.

– Софья… сирота при живой матери… уже платит за ее грехи… И еще впереди… Нет любви, она не будет любить никого… все только ее. А потом все потеряет… Смерть близкого человека поможет ей… И ребенок… – Ядвига шумно вздохнула и резко открыла глаза. С минуту она невидяще смотрела перед собой, затем повернулась к Агнессе.

– Не нужно было ее брать, она несет беду… – Ядвига открыто посмотрела на нее.

– Не смогла отказать отцу. Да и не хотела. Девочке нужно помочь. Доставай карты. – Агнесса и сама была в сомнениях.

– Судьбу Софьи предсказать невозможно. Выбор за ней.

– Вот и посмотри, в каком месте мы сможем ей соломку подстелить.

– Агнесса Лазаревна, вы же знаете, нам нельзя вмешиваться.

– Пусть тебя это не волнует.

– Ладно. – Ядвига разложила карты на небольшом столике. – Посмотрю этот год. Уйдут проблемы со здоровьем. Вот, я так и знала. Несчастная любовь. Уже из-за нее страдает парень. Я же говорила! – Ядвига с досадой смешала карты.

– Не кипятись, девочка. Гордей рассказал мне о встрече Софьи с Климом.

– С Кошелевым, новеньким? – ахнула Ядвига.

– Да, с ним. Гордей обеспокоен, говорит, мальчик просто в ступор впал, когда ее увидел. И у Ады он пытался о Софье спрашивать…

– Вы его кому в партнеры определили?

– Ксении Ляшенко. На, посмотри, – Агнесса протянула Ядвиге фотографию.

– Она совсем ребенок!

– Они с Софьей ровесницы. Ну, что скажешь? – спросила Агнесса, глядя в уже разложенные Ядвигой карты.