У Кэтрин сложилось вполне четкое отношение к заговорщической деятельности сэра Уильяма.

— Не смотри так, — упрекнул он её. - Я буду занят в гораздо большей степени управлением герцогством, чем иностранными связями.

Кэтрин подошла к Мартину и тесно прижалась к нему, обхватив рукой за шею.

— Я знаю, - ответила она. — Давай больше не обсуждать это до приезда Эдгара.

И больше они уже не заговаривали о будущем, пока жили в хижине. Им было о чём говорить помимо этого.

Сидя у огня, они обсуждали все события, случившиеся с ними за последний год.

— О чём ты подумала, когда мы впервые встретились?

— Я подумала о том, что в приходе наверняка появится много детишек с твоими восхитительными носом и губами.

— Не может быть. Не хочешь же ты сказать, что у тебя возникли подобные чувства ко мне при нашей первой встрече.

— Нет, не сразу. Но прошло совсем немного времени, прежде чем я ощутила особую связь с тобой, словно нам было на роду написано быть вместе. Твоя очередь.

— Что ты имеешь в виду?

— Не увиливай. А что ты подумал, когда мы впервые встретились?

— Я подумал, что эта прекрасная юная девушка забыла у постели умирающего, притворяясь, будто знает что делать?

Кэтрин улыбнулась, и выражение её лица переменилось. Правой рукой она прикоснулась к своим впалым щекам и неубранным волосам и устремила взгляд на левую руку, которая лежала у неё на коленях.

— Больше никто не совершит подобную ошибку, - заметила она печально.

— Это неважно. Ты всё так же прекрасна. И даже если бы твоё лицо лишилось красоты, я бы продолжал любить его, потому что оно твоё. Оно приносит мне радость,— ответил Мартин.

Он провёл рукой по её коротким волосам до шеи, по плечам и вниз к груди. Легкие прикосновения через сорочку сменились более чувственными ласками. Мартин подхватил Кэтрин на руки и перенёс от камина на кровать, где они немедля воссоединились в сладостном урагане наслаждения и последовавшим за этим забытьи. Проснувшись посреди ночи, Мартин обнаружил, что камин почти потух и в комнате с трудом можно хоть что-то разглядеть.

Он поднялся и снова разжёг огонь. Вернувшись в кровать в оранжевом свете пламени, Мартин коснулся Кэтрин замёрзшим телом, чем пробудил её ото сна. Она прижалась к нему, чтобы быстрее отогреть.

— Кэтрин, я никогда тебе этого не говорил, но я ужасно сожалею о том, чем занимался с Элисон. Я тебя предал. Я предал тебя даже в большей степени, чем мне тогда казалось.

— Я знала, что ты сожалел об этом. Но ты не был виноват в том, что случилось. Ты тогда мучился и страдал от одиночества. А я всё понимала, но была непреклонна. Я вела себя жестоко по отношению к нам обоим. И я осознала свою ошибку, только когда Данджело отправил меня в заключение. Тогда я обнаружила, что мне нужно с тобой увидеться, пусть даже только чтобы заставить страдать. А потом я поняла, как это всё неправильно.

— Если бы я не приехал в Дерби и Элисон меня бы не заревновала, тебя не отправили бы в тюрьму.

— Верно, — согласилась Кэтрин. — И вместо этого последние семь месяцев я бы, наверное, пролежала в неглубокой могиле у реки. Всё слишком тесно переплетено, чтобы гадать, что могло бы нас ждать. Но я не жалею о том, что полюбила тебя.

— В Ватикане я читал переводы на латынь с арабских текстов. Персы торговали с землёй на Востоке, где жители верят, что все мы перерождаемся из раза в раз.

— Одна жизнь за другой? Без конца?

— Нет, с каждой новой жизнью человек должен становиться лучше и духовно развиваться. И когда он окажется достаточно чист, его душа сольётся с Душой Мира и он перестанет существовать сам по себе. Некоторые из философов Греции интересовались этой идеей.

— Так что же, у нас есть шанс вернуться и не повторить ошибки, которые мы совершили в прошлый раз? — Кэтрин не могла скрыть прозвучавшей в ее голосе тоски.

— Думаешь, это первая наша встреча, Кэтрин? — со смехом спросил Мартин. — Мы могли наломать дров ещё раньше. Помнишь ли ты Афины? Или Вавилон? А как мы покидали Египет вместе с Моисеем?

— Я готова продолжать пытаться, — рассмеялась в ответ Кэтрин, — но я всегда хочу быть рядом с тобой.

Никто из них не верил, что впереди их на самом деле ждут новые жизни, но идея казалась восхитительной.

Следующий день принёс с собой бледно-голубое небо, рваные белые облака и предостаточно солнца, чтобы растопить последний снег. В прошлом день вроде этого заставил бы Кэтрин приступить к планированию ежегодных посадок. Теперь же она просидела всё светлое время суток на пороге хижины, стараясь не думать об этом.

Она трудилась над одеждой, которая понадобится, когда наступит время уезжать. Мартин отправил их помощника раздобыть им одежду для путешествия. У него самого не было ничего, кроме той одежды, в которой он отправился проведать Кэтрин. И у неё тоже не было ничего, кроме сорочки и тюремного платья, в которых она сидела в камере. Она пыталась перешить одно из платьев, которые Гарри принёс с рынка. Её желание носить что-то неприметное совпадало с легендой, по которой они находились в хижине. Мартин закатил сцену ревности, требуя, чтобы Генри выбрал для них только что-нибудь старое, простое и скромное. Результаты превзошли все ожидания и воистину производили отталкивающее впечатление.

Кэтрин никогда не любила шить. Теперь ещё и плечо ныло каждый раз, когда она пыталась протолкнуть иголку через плотную ткань. Она злилась и казалась сама себе неловкой, но ей хотелось сделать что-нибудь полезное, пусть даже простейшее обмётывание. Мартин уже закончил мыться, а она всё не сдавалась. Какое-то время он наблюдал за тем, как она то колола себе иглой палец, то бледнела от боли в руке. Сложно было удержаться от того, чтобы выхватить шитьё у неё из рук и придумать, как ей помочь. Она уже дважды отказывалась от его помощи, и он сомневался, что третья попытка что-то изменит. В прошлом она бы порой прерывалась на то, чтобы обратиться к Марии, Иисусу или Отцу Небесному. И эти безмолвные попытки теперь напомнили Мартину о беспокойстве, росшем внутри него с тех самых пор, как они сбежали из тюрьмы.

— Кэтрин, необязательно отвечать на мой вопрос, но я заметил, что ты больше не молишься. Ты перестала верить в спасение своей души из-за… нас? Прошу, скажи, что ты не считаешь себя слишком большой грешницей, чтобы молиться. Даже Церковь признаёт, что плотские грехи - не самые страшные.

— А о чём мне теперь молиться? О том, чтобы Господь дал мне сил противиться соблазну и спать, положив между нами меч — будь у нас меч? — спросила она с улыбкой.

— У нас есть меч. Эдгар оставил мне клинок на всякий случай. Но он ужасно острый, и ты не обнаружишь меня в той постели, где этот меч лежит, вынутый из ножен.

— Ах вот ты какой! А ведь тот меч мог бы спасти мою добродетель. Но я не могу молить о силе противиться соблазну, так как не хочу этого. И я не считаю, что то, что мы делаем - неправильно.

Но не эти слова, а те, что последовали за ними, вызвали у неё румянец смущения.

— Мне стыдно признаться, что собственные страдания заставили меня потерять веру в бога, когда я оказалась в тюрьме. Если бы в прошлом я разрешила себе как следует присмотреться к тому, какие страдания меня окружают, то лишилась бы веры задолго до этого. Я вдруг чётко осознала, что всё происходит лишь по воле случая. Вспомни Дебору, Нью, Джоан или даже Гиба. Они устало бредут вперед, словно какие-то звери, под тяжестью своей ноши, ноши, о которой мне страшно даже подумать. Страдание не добавляет им благородства и не способствуют спасению души. Они пытаются увернуться от пинков судьбы, как деревенские собаки, которые уворачиваются от камней. Но обычно им не везёт.

Мартин испытал облегчение оттого, что Кэтрин не боялась за свою душу, пусть даже он жалел об утерянной ею такой детской умилительной веры в справедливое устройство Вселенной. Теперь это стало мрачным местом без бога на небе, к которому можно было обратиться, когда остальное шло крахом, и больше всего Мартин сожалел об испытанной Кэтрин боли, которая привела её к принятию полной индиффирентности космоса.