И он не шутил. Я никогда не видела, чтобы он был столь агрессивно настроен по отношению к подозреваемому. Даже когда на преступника надели наручники и загрузили в ближайшую полицейскую машину, Малдер все еще держал его на прицеле.

Когда все было кончено, он вернулся обратно в убежище, где криминалисты все еще занимались фотографированием и сбором улик. Он стоял без движения посреди помещения, пока вокруг него велась бурная деятельность. Никто не рискнул вторгнуться в его личное пространство.

Я знала, о чем он думает, что продолжает мучить его. Сходство между этим помещением и его собственной комнатой в отеле было поразительным и прямо-таки… жутким. Единственным и самым главным отличием являлись непосредственно фотографии – мистер Стивенсон обзавелся ими «до», тогда как Малдер обладал вариантами «после». Сложи их вместе и получишь задокументированную историю этих убийств.

Это не могло не повлиять на него.

Чуть ли не хуже был вид того помещения, в котором Стивенсон подготавливал тела своих жертв. Одного взгляда на инструмент по срезанию шипов с роз оказалось достаточно, чтобы причина, по которой он удалял им ногти, обрела некий извращенный смысл. Малдер был прав – посмертные приготовления имели место не потому, что мистер Стивенсон хотел скрыть свои следы, а потому что он таким образом прощался с ними. Те девочки были прекрасны для него, как цветы. Все это вызывало у меня сильнейшее отвращение.

После нашего ухода Малдер хранил упорное молчание, явно над чем-то размышляя. Если не считать его официального заявления, он едва обмолвился хоть словом после ареста мистера Стивенсона. Ну, помимо «я должен был поймать его раньше, Скалли. Это было прямо у меня перед носом, а я не замечал». Было совершенно бессмысленно пытаться спорить с ним - по крайней мере, тогда. Рана оставалась еще слишком свежей.

Полиция Дейтона из кожи вон лезла, чтобы предъявить формальное обвинение подозреваемому, что, учитывая обстоятельства, было вполне понятно. Они подверглись суровой критике за неспособность поймать убийцу быстрее и теперь, когда им это удалось, не стали терять время зря: в спешном порядке взяли показания и выполнили все нужные формальности. Во время всего этого Малдер находился, похоже, в шаге от срыва. Я видела это в его глазах и в том, что каждое его движение казалось тщательно выверенным.

Еще один хлопок по плечу, и, подозреваю, он вытащил бы пистолет и подстрелил бы кого-нибудь.

Я и понятия не имела, что занимало этот гениальный, но зачастую саморазрушительный разум. Одно было ясно – он не испытывал того облегчения, которое обычно возникает по окончании трудного расследования. Он не чувствовал никакого удовлетворения, несмотря на то, что почти в одиночку раскрыл это дело. Разумеется, я понимаю, что для моего напарника поимкой убийцы все не заканчивается – процесс выхода из разумов этих маньяков не менее сложен, чем процесс проникновения в них.

Надеясь сделать этот переход настолько безболезненным, насколько возможно, я повела его к машине, расталкивая столпившихся у участка репортеров, чтобы отвезти обратно в отель, как только мы закончили с полицейской рутиной. И я знала, что, помимо всего прочего, ему нужно убраться как можно дальше от этой суматохи вокруг него и оказаться в каком-то тихом месте.

Я уже предвкушала вечер, состоящий из горячего душа, хорошей еды и столь заслуженного сна. А завтра, возможно, он будет в более подходящем состоянии, чтобы оставить это дело позади.

Я предполагала, что мы оба проведем вечер подобным образом – раздельно, скорее всего. Но в свете всего того, что случилось с нами недавно, признаю, что надеялась на проведение хотя бы части этого времени вместе. Я чувствовала себя потрясенной событиями, сопровождавшими это расследование, и хотя мне не хотелось открыто признаваться ему в этом, но мне нужно было побыть рядом с ним - даже если бы мы просто валялись перед телевизором.

Так что представьте мое… изумление будет походящим словом, когда я припарковала машину у отеля, и Малдер заявил, что собирается пойти «развеяться» в бар в паре кварталов отсюда. Поначалу я подумала, что он пошутил. Я имею в виду, что для Малдера «развеяться» обычно означает лузгание семечек и просмотр порно по кабельному. И это еще если не рассматривать тот факт, что он был просто изможден. Я сомневалась, что у него осталось достаточно сил на то, чтобы дойти до его номера, не то что преодолеть расстояние до бара, мимо которого мы проезжали.

Мое удивление, очевидно, отчетливо читалось у меня на лице.

- Не начинай опять, - раздраженно бросил он.

- Малдер, я и не начинаю! Я просто подумала, ты захочешь…

- Не веди себя так, будто знаешь, чего я хочу.

- Малдер…

- До завтра, Скалли.

Чувствуя себя совершенно сбитой с толку, я сделала самую жалкую вещь из всех возможных: предложила пойти с ним. Тогда я сказала себе, что поступаю так из-за беспокойства за него. Мне казалось, что ему не следовало оставаться одному. Я не хотела, чтобы он оставался один. И, черт побери, я тоже не хотела оставаться одна. Он открыл дверцу машины и вышел наружу, даже не обернувшись.

- Я уже взрослый, Скалли, и вполне могу отправиться в бар без сопровождающих.

И был таков.

С тех пор прошло уже три часа.

Признаю, я нетерпеливо меряю шагами комнату. Я пыталась занять себя чем-нибудь, честно, пыталась. На ужин и душ ушло около часа, на звонок Скиннеру – меньше десяти минут, на переключение каналов, прыжки на кровати и удары головой о стену – еще пятнадцать.

В результате вот уже примерно час тридцать пять минут меня переполняет беспокойство за него. Беспокойство, очень быстро переходящее в тревогу. Тревога, в свою очередь, - в расстройство, а оно уже - в гнев.

Я чувствую себя брошенной. Знаю, это напоминает созависимость, и ненавижу себя за это, но, рационально это или нет, мне невольно кажется, будто мной пренебрегли. Я бы уважала его желание остаться одному… если бы оно не включало нахождение среди большого количества других людей.

Он не хотел оставаться наедине с самим собой, но при этом также не хотел быть рядом со мной. Я могу анализировать это до посинения и все же не пойму причину. Что ж, полагаю, помимо того факта, что «о боже! Я хочу трахнуть тебя, Скалли!» до сих пор звенит у меня в ушах, может, оно также звенит и в его собственных, и теперь, когда дело закончено, он чувствует себя неловко. Не сомневаюсь, он исполнен сожалений из-за своего поведения. Но он должен понимать, что я не считаю его ответственным за его действия. Я уже говорила ему это. И не кривила душой.

И боже, ладно уж… Какая-то часть меня определенно хотела, чтобы он не ограничился одним лишь заявлением. Не только он был ответственен за то, что ситуация приняла такой… горячий оборот. Он сам сделал то довольно неделикатное наблюдение. Но, может, теперь, когда все кончено, он испытывает отвращение из-за того, как мы оба отреагировали на случившееся.

Или, возможно, испытывает отвращение ко мне.

По крайней мере, он может оправдывать свои поступки влиянием этого дела. Когда он профилирует, то каждая мысль, каждое слово, каждое действие каким-то образом связаны с тем, чем занят его разум, осознает он это или нет. Ему не надо бороться с идеей того, что он, возможно, хотел, чтобы это произошло, и неважно насколько неудачными были обстоятельства.

Нет, это конкретное унижение выпадает лишь на мою долю.

Мои отношения с Малдером столь многослойные, что кажется, будто я не в силах проникнуть через все эти слои, чтобы добраться до их сути. Наверняка я знаю лишь, что никогда не хотела слишком уж заострять внимание на его физической привлекательности, и готова признать, что мой отклик на него этим утром потряс меня до глубины души. Я всегда осознавала, что какая-то часть меня хочет его, но была уверена, что держу это свое влечение под жестким контролем. Мне трудно свыкнуться с тем, что я не раз пыталась остановить его, протестовав поначалу, но не сказала ничего вроде «Малдер, убери от меня руки!» или «Эй, тыкать в своего напарника этим против правил ФБР!». И эту горькую пилюлю весьма трудно проглотить.