Он облизывает губы, по-прежнему держа глаза закрытыми.

- Скалли… Это настолько отличается от того, что я запрещаю себе желать от тебя. Если бы я, - он делает глубокий судорожный вдох и, открывая глаза, впивается в меня взглядом, - если бы я трахнул тебя так, как мне нужно, я не смог бы впоследствии смотреть тебе в глаза. И ради чего? Чтобы получить возможность спокойно заснуть? Оно того не стоит. Не для меня.

- Малдер…

- Нет, послушай. Все мое тело напряжено до самых кончиков пальцев, Скалли. Я больше не могу этого выносить. Когда я закрываю глаза, то все, что я хочу видеть, - это чертова женская вагина, и существует только один способ, приходящий мне на ум, чтобы дать этому образу пробиться через все остальные, связанные с этим гребаным делом.

Я чувствую себя дезориентированной, разрываясь между страхом и желанием, вызванными его словами… Боже, я не могу это выносить.

- Скажи мне, Малдер. Скажи, как тебе нужно это сделать.

Он прикусывает губу.

- Скалли, прекрати! Ты хоть понимаешь, что я на грани полной потери контроля?

- Скажи мне, - повторяю я куда смелее, чем себя чувствую. Что я делаю? Почему давлю на него?

Его глаза опасно темнеют от возбуждения.

- Я не стану этого делать.

- Нет, станешь. – Все его тело фактически дрожит от едва сдерживаемого напряжения, и все, о чем я могу думать в этот момент, это как бы мне хотелось быть той женщиной, которую он желает, в которой нуждается и которую столь отчаянно жаждет. – Скажи, как трахнуть тебя, Малдер.

- О Господи… - Я завороженно наблюдаю за тем, как его рука мгновенно опускается к выпуклости в паху. Он обхватывает твердеющий член сквозь ткань брюк и плотно зажмуривается. – О боже. – Он втягивает воздух. – Я не хочу думать… я просто… я просто… я не хочу чувствовать ничего, кроме… кроме… - Он жалобно стонет.

Я приближаюсь и накрываю его руку своей. Мы вместе поглаживаем его член по всей длине и оба содрогаемся.

- Тогда делай то, что тебе нужно, со мной. Позволь мне дать тебе это.

Он испускает мучительный всхлип и открывает глаза.

- Скалли. – Он хватает мою ладонь и отводит ее в сторону. – Нет. Не надо. Не так. Не поэтому.

Опуская мою руку, он отступает назад и все это время не сводит с меня взгляда. Он слегка покачивается, когда достигает двери, и тяжело опирается на нее, все еще переводя дух.

- Как бы я смог смотреть тебе в глаза, когда ты кончишь, когда ты кончишь, и ничего не чувствовать, Скалли? Я ни за что не смог бы думать своим членом и трахать тебя вслепую, и неважно, как сильно бы мне того хотелось. В подобной ситуации еще столь многое даст о себе знать, с чем я не в состоянии сейчас иметь дело. Теперь ты понимаешь? Я не смог бы делать это, смотря на тебя, слыша тебя, о боже, слыша, как ты стонешь мое имя, и при этом полагать, что сумею удержать все на том уровне, на котором мне нужно. – С этими словами он разворачивается к выходу.

- Куда ты идешь? – голосом чуть громче шепота спрашиваю я.

- Я не могу сейчас находиться рядом с тобой, Скалли.

Страх сжимает мне грудь.

- Малдер, ты же не собираешься вернуться в тот бар? – Я не смогла бы принять это. Не теперь, а возможно, и никогда.

Он разворачивается ко мне и грустно улыбается.

- Нет… - просто отвечает он. – Я собираюсь произвести небольшие изменения в своем декоре. Вдруг этого окажется достаточно, чтобы хоть ненадолго заснуть, - без особой убежденности в голосе добавляет он, закрывая за собой дверь.

***

03:02

Я слышу его. Не звуки целеустремленной уборки номера, разрывания бумаги, открывания и закрывания комодных ящиков, включенного душа… все это стихло около получаса назад.

Теперь до меня доносится только его тихий плач. Он явно пытается приглушить его подушкой, но я все же различаю наполненные скорбью рыдания.

Казалось, я лежу без сна уже целую вечность, воскрешая в памяти события последних суток и пытаясь добиться хоть какого-то прогресса в понимании того, что их вызвало.

Надо отдать должное самому важному из них, а именно поимке убийцы. Всему остальному полагается быть незначительным по сравнению с масштабом данного достижения. Полагается, но это не так.

Мой разум постоянно напоминает мне о том, чего этот успех стоил Малдеру. И почему.

Отчего на этот раз для него все иначе?

Я проанализировала это при помощи широкого круга возможностей, например, того, что похищения маленьких девочек, исчезающих в ночи без следа, напомнили ему о травме, нанесенной пропажей Саманты; или, может, это дело напомнило о каком-то предыдущем, возможно, не принесшем положительного результата или не раскрытом. Не стоит также забывать о том, что предпочтения мистера Стивенсона оказались столь схожими с наклонностями Роуча, и, может, все связанные с ним неразрешенные душевные травмы Малдера приводили к тому, что он в некотором роде сравнивал их…

И потом, была еще одна наиболее очевидная и вероятная возможность того, что это дело оказалось третьим среди ему подобных, скинутых отделом особо тяжких на Малдера меньше чем за три последних месяца. У него просто не было достаточно времени на то, чтобы оправиться от них. От него каждый раз требовали, чтобы он выкладывался по полной, и на этот раз он, вполне может статься, зашел слишком далеко и не сумеет вернуться назад.

Есть и другие обстоятельства, разумеется, но ни одно из них не даст мне нужный ответ.

И после всего сказанного и сделанного я полагаю, что причина на самом деле довольно проста: Малдер достиг предела своей выносливости. На этот раз, открыв себя разуму Оуэна Стивенсона, он не просто создал тропинку в мозг этого человека, а проложил настоящий мост, позволивший преступнику и его безумию проникнуть в него самого. Он начал видеть другими глазами, и увиденное одновременно заворожило и повергло его в ужас. О, я не хочу сказать, что его возбуждали образы или мысли о насилии над маленькими девочками. Думаю то, что с ним случилось, было даже хуже. Несмотря на его заверения в обратном, он начал понимать, почему Оуэна Стивенсона возбуждали эти вещи. А для столь умного человека как Малдер понимание сложностей мотива в столь глубоко личном плане было почти так же ужасно, как и сам мотив. Потому как он не подходил к нему с клинической, отстраненной интерпретацией психолога. Он оценивал его как мужчина.

Это объясняет, почему он столь гневно и решительно восставал против преступлений Оуэна Стивенсона – преступлений, хоть и ужасных, но далеко не самых страшных из виденных им. Для него это глубже, чем просто сочувствие, которое он обычно столь остро испытывает к жертвам и их семьям. Он пришел к пониманию мотива убийцы с другого ракурса, и ему стало слишком тяжело с этим бороться.

Вот почему те образы преследуют его сейчас. Почему он чувствует, что предал себя. И их. Почему он столь отчаянно нуждается в том, чтобы восстановить связь со своей сексуальной природой. И почему нуждается в том, чтобы сделать это на своих условиях… условиях, что переплелись с его чувствами ко мне и точно выверенным положением, которое я занимаю в его жизни.

Теперь я ясно вижу причину, по которой он стал дистанцироваться от меня еще в начале расследования. Он знал, что добавление меня в этот зарождающийся клубок смятения может привести к личной катастрофе для нас обоих. Только я видела его действия как нежелание принять мою помощь, а он расценивал их как выживание.

Но все это, вызванное ли его явными усилиями оттолкнуть меня или моей реакцией на них, открыло что-то в наших отношениях, что было закрыто прежде. Проще говоря, теперь я знаю, что он видит во мне больше, чем просто напарницу. Он, возможно, пытался защитить меня от более примитивного аспекта своих чувств, но факт остается фактом – эти чувства существуют, и их сила поистине ошеломительна.

И вот где я оказываюсь – лицом к лицу с тем, что пугало меня с самого начала, хотя, может, не в том контексте, в котором, как я полагала, мне доведется иметь с этим дело… Как далеко я готова зайти ради него?